Джекоб знал по опыту горячих точек, чем могут закончиться поездки в места, которые войска не контролируют. Мало приятного оказаться заложником, за которого похитители требуют десять миллионов баксов, вывода войск и луну с неба, и ждать, когда они, сбавив цену до пятисот долларов, утомившись переговорами, отрежут тебе голову и пришлют в штаб. Случаев таких полным-полно.
Но тут вроде журналистов пока не похищали. Да и то сказать: решил разбираться – надо разбираться. А трусы не работают военными корреспондентами. Так что имело смысл рискнуть. В конце концов, живем один раз.
Редакция вручила Джекобу толстую пачку денег на непредвиденные расходы. А если все-таки обманут – так Джекоб был единственным журналистом, которого в этом городе еще не развели. Пора когда-то начинать. Да и в любом случае их медиахолдинг не обеднеет от потери тысячи долларов.
– Поехали! – принял решение Джекоб.
Риккардо сел за руль, Сергей рядом, Джекоб с Васькой поместились на заднем сиденье. Кукушкин несколько опасливо косился на девчонку, пока она не хлопнула его по плечу:
– Парень, не парься! Я тебя сегодня есть не буду!
Как ни странно, после этого трамвайщик несколько успокоился.
Риккардо выехал на набережную Робеспьера, и тут у Джекоба отвисла челюсть. Здесь на набережной, напротив городской тюрьмы, еще вчера стояли две безобразные скульптуры. Журналист слыхал, что их запузырил какой-то шибко известный – и здесь, и в Америке – русский служитель муз. Он изваял их в память о жертвах сталинского тоталитаризма. По мнению Джекоба, конечно, Сталин был чудовищем, и все же не стоило в память о его жертвах ставить на всеобщее обозрение такую бездарную гнусь. Особенно в городе, где было с чем сравнивать.
А теперь скульптуры были разрушены. Это был не взрыв – да и какой может быть взрыв! В двух шагах от штаба он не остался бы незамеченным. Тут было нечто другое. Головы у статуй, которые в цельном виде претендовали на сходство с египетскими сфинксами, отсутствовали. Казалось, что их откусила какая-то чудовищная пасть. Да и бока у скульптур были истерзаны в клочья.
– Добрались до этих выродков, – злорадно хмыкнул Кукушкин.
– Кто? – спросил журналист.
– Да уж нашелся кто-то. Тебя как зовут-то?
– Джекоб. Можно – Яков.
– Ты вот, Яша, в горы ходил? Знаешь, как там бывает – маленький комочек снега кинешь, а в результате идет такая лавина, что сметает города. Я вот боюсь, лавина-то и пошла. А в нашем городе найдется кому разобраться с этой мерзостью. Эти ублюдки тут чужие. Понимаешь? Их навязал нам скульптор, Шемякин, во время очередного своего приезда из Америки. А они нам нужны?
Помолчав, Кукушкин продолжил:
– Тебя, наверное, интересует, кто я такой, шибко умный для работяги? Я вообще-то Педагогический университет закончил, факультет истории. А там очень неплохо учили, не хуже, чем в Универе. Но учителем работать в России – дело дохлое. Зарплата копеечная, а кушать-то хочется. А тут увидел я объявление: набор на курсы водителей трамвая. Стипендия – в два раза выше учительской зарплаты. Да и зарплату после окончания курсов обещали нормальную, гарантированное трудоустройство и все такое прочее. Как при социализме. Я и пошел. Прикольно вышло, кстати. Когда в парк на работу явился, так думал – увижу суровый рабочий класс. Ага. Там такой пролетариат… Маркс с Энгельсом увидели бы – в обморок бы упали. А Ленин с Троцким вообще бы повесились. Такая солянка! Рокеры, байкеры, панки, хиппи с гитарами, какие-то там буддисты… В общем, было весело, пока весь этот бардак не начался. Да и я втянулся. Работа, конечно, трудная, но мне нравилось. Да и насчет зарплаты не обманули. Нормальная зарплата. И больничные оплачивали. А где еще в России оплачивали больничные?
– А почему ты не уехал, когда тут все полетело к черту? – спросил Джекоб.
– Уехать? А куда? Да и на кой хрен? Это мой город. Мне от него деваться некуда.
Машина, миновав Литейный мост, катила по узкой улице, посередине которой были проложены трамвайные рельсы.
– Видишь эту колею? Я тут знаю каждый метр. Сколько раз по ней на своей колымаге мотался. Вон на том углу я с "мерседесом" поцеловался.
– И что?
– А ничего! Трамвай – он ведь как танк. Одним "мерсом" на белом свете стало меньше. А связываться с нами никто не рисковал. А нас ведь был свой, трамвайный ОМОН. Вот этот, в "мерседесе", неученый был, полез качать права. Ну и что? Подлетели эти орлы, провели воспитательную работу с помощью дубинок и ботинок. Жлоб признал, что был неправ.
Солдаты миротворческого контингента сюда не совались. По сторонам тянулись бетонные заборы, за которыми виднелись заводские здания из красного кирпича. В воздухе чувствовалась не то чтобы опасность, но какое-то странное напряжение. Недобрые были места. Очень недобрые. И Кукушкин подтвердил это ощущение:
– Знаете, что это за район? Это так называемая "красная Выборгская сторона". Про нашу Октябрьскую революцию доводилось слышать? Тут большевиков и анархистов на каждом заводе было как грязи. Вот с этих-то заводов и шли рабочие колонны на штурм Зимнего. А городские камни все помнят…
Проехав под железнодорожным мостом, машина свернула в какую-то боковую улицу.
– А вон тот дом видишь? – кивнул их проводник на грязно-розовое здание между двумя помпезными темно-серыми корпусами с башнями по углам. – Оттуда Ленин в Смольный и дернул. А эти пристройки в стиле "довоенный сталинский ампир" уже потом возвели, при Вожде и Учителе. Кстати, квартиры там, особенно в башнях, по советским меркам были просто супер.
* * *
Они въехали в открытые ворота и оказались в обширном дворе с низкими стенами из красного кирпича.
– Нам туда, – скомандовал Кукушкин.
Вся честная компания вылезла из машины и вошла в одно из зданий, в которое вело множество трамвайных путей. Депо, надо полагать. Но это было не просто депо. Внутри здания оказалось нечто вроде музея. На путях стояли разнообразные трамвайные вагоны. Джекоб, конечно, не был специалистом в трамвайном деле, но кое-какие из представленных образцов он узнал. Вон вагончик, очень похожий на те, которые развозят туристов в Сан-Франциско, – небольшой, с открытыми входными площадками по краям. И вот еще знакомый экспонат. Такие же вагоны журналист видел на старых фотографиях американских городов. А один вагон… Алый, вырви глаз. Ну точно он!
– Я вижу, ты узнал знакомого? – спросил Кукушкин.
Честно говоря, Джекоб не верил, что им удастся обнаружить загадочный трамвай. А то, что он будет вот так просто стоять себе среди депо, – такое просто в голове не умещалось.
– Теперь убедился, что я тебя не обманул? – продолжал Сергей. – Я-то раньше и сам ничего не знал. Но вчера пришел сюда… Не в это здание, а в соседнее.
– Зачем? – удивился журналист.
Ведь даже если у парня имелся велосипед, ехать сюда из центра было неблизко. Как пояснил Кукушкин еще по дороге, трамвайщики, продолжавшие держаться сплоченно, захватили дом на Петроградской.
– Ну, люблю я их. Это ж трамваи! Им бегать надо, а они стоят тут… Им ведь грустно. Вот я их и навещаю. Сюда многие наши приходят. Правда, вчера я был один. Тут ведь в чем дело? Я-то думал, когда шел сюда работать: иду просто денег подмолотить. Ну, одеться хотелось по-человечески, аппаратуру нормальную купить… А оказалось – тут есть кое-что, кроме денег. Тут своя жизнь. Особенно когда едешь на первом утреннем трамвае, а еще чище – когда ночью на дежурке. Есть такой трамвай, который ночь напролет катался по городу. Такого насмотришься…
Кукушкин снова покосился на Ваську и продолжал:
– Ну вот, вчера пришел я свой трамвай проведать, на котором работал… Потом сюда заглянул, так, заодно. И увидел, значит, что этот-то, алый, бегал. Я такие дела понимаю. Определил, что трамвай допер до ворот и двинул в сторону Ушаковского моста.
– Ушаковского… А куда он ведет?
– На Каменный остров, а дальше пути идут на Петроградскую.
– То есть до Тучкова моста таким путем можно на трамвае доехать?
– Легко. Правда, крюк придется сделать. Слышь, Яша, хочешь войдем внутрь него, посмотрим? Не парься, он сейчас с тобой не улетит.
Журналист залез вслед за Кукушкиным внутрь машины. Трамвай как трамвай. Просторный салон с деревянными скамейками вдоль бортов. Но – витал в салоне еле уловимый запах каких-то экзотических благовоний, которыми пахнут лавки индийских и псевдоиндийских товаров.
– Ну что, убедился? – спросил Сергей.
– Ты обещал еще кое-что рассказать.
– В главном-то я тебя не обманул? Ну, и тут не обману. Так что можешь смело давать деньги.
Джекоб выдал Кукушкину обещанную штуку баксов. Журналист уже усвоил некоторые обычаи этой страны – поэтому, когда вернулись к джипу, он достал прихваченную с собой бутылку виски.
– Теперь приступим к теоретической части, – сказал Сергей лекторским тоном, сделал большой глоток, сунул руку в карман своего видавшего виды пиджака и вытащил две тоненькие книжки.
– Вот, ознакомься. Тут все сказано.
Одна книжка была ксерокопией какого-то старого тонкого стихотворного сборника – об этом говорил хотя бы непривычный шрифт. Каждая эпоха имеет свой почерк в книгоиздании. Но орфография была уже советской. Джекоб взглянул на низ титульной страницы. Ага, 1922-й. Перевел взгляд на заглавие: "Николай Гумилев. Огненный столп".
Журналист стал листать страницы.
– Дай сюда, я тебе покажу то, что нас интересует.
Сергей быстро перелистал книжку и протянул журналисту:
– Вот.
Стихотворение называлось "Заблудившийся трамвай". Начав читать, Джекоб ошеломленно поднял голову. Все точно. Он самый.
– А вот еще.
Джекоб взял другой материал. Это тоже был ксерокс, сделанный с какого-то журнала.
– "В звездную изморозь ночи выброшен алый трамвай", – прочел журналист.
– Это уже конец пятидесятых. Забытый поэт Роальд Мандельштам. А жаль, кстати, что его забыли. Хорошо писал мужик. Но вот беда, умер в своей постели, а не в сталинском лагере. И в эмиграцию не свалил. Поэтому либерастам он был неинтересен.
Что-то не сходилось. Джекоб напряг память. Опять вспомнились фотки тридцатых…
– Погоди, но ведь этот трамвай – не двадцатых годов.
– Конечно нет. Это "американка". У нас такие ходили в тридцатые-сороковые годы прошлого века. Гумилев – тот, конечно, в другом вагоне катался. Вроде вон того, видишь, что в углу стоит. А вон тот, да, десятых-двадцатых годов. Да и этот трамвай ведь тоже не так уж давно восстановили из состояния полураспада. Но он вполне на ходу. Видишь, даже занавески на окнах. У нас на нем тоже, как и во Фриско, туристов катали. Ну, и на разные городские праздники выводили вместе с остальными антикварными вагонами. Да только какая разница-то? Может этот вагон поехать, а может и тот. А может – вон тот, совсем современный. Главное – что поехал куда надо. Да и разве в вагоне дело? Трамвай – он без электричества двигаться не может. А этот – мог…
– Ну да. И пер он так, что нормальный вагон с рельсов бы слетел…
– Я о том и говорю. Вопрос в другом: кто сел за контроллер.
– А кто сел?
– Ха! Если б я знал, я бы с тебя десять штук запросил. Но я сам бы хотел это знать. Но вот ты прикинь: а кто бошки шемякинским сфинксам оттяпал? Ты знаешь? Вот и я не знаю. Проснулась какая-то сила. То есть она была и раньше, но особо не проявлялась. А вот теперь началось. Может, это вы ее сдуру разбудили?
Как и в разговорах с Васькой, Джекоб почувствовал себя маленьким ребенком, которому рассказывают сказки. Но не потому, что хотят обмануть, а потому, что иначе он не поймет. Ну, ладно, поймем… Он решил задать еще один актуальный вопрос:
– Так почему уехали солдаты, а возвратились какие-то кришнаиты?
– Вот ведь в натуре! Глядишь в книгу, а видишь фигу! Тяжело с вами, американцами. Читай вот тут.
Журналист прочел:
"Старый вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет".
– Понял? Вот они добрались до вокзала и купили билеты в ту сторону. А чего там они в этой самой Индии Духа набрались – так, знаешь ли, каждому дается по его уму.
– Так быстро?
– Кто тебе сказал, что быстро? Может, они там несколько лет валандались. Время – понятие относительное, как говаривал старик Альберт Эйнштейн.
Бутылка показывала дно, когда Джекоб задал еще один коварный вопрос:
– Слушай, а ты вот сказал, что любишь эти трамваи. А ведь ты его выдал?
– Ну, во-первых, голод не тетка. Жрать-то что-то надо. А во-вторых, ты ведь к своим офицерам не побежишь докладывать… Я же не дурак, соображаю.
Прав ведь был, гад. Джекоб никому ничего докладывать не собирался. И даже не потому, что опасался попасть в психиатрическое отделение – в компанию к тем самым немцам. Как-то получалось, что он уже играл в некую совсем свою игру. Тут – как в том же трамвайном движении. Раз уж поехал по колее – то придется двигаться до конца, куда бы тебя эта колея ни завела. А вела она куда-то совсем в непонятную сторону – в глухие питерские улицы.
"Интересно, как они отреагируют на эту трамвайную историю?" – подумал Джекоб и поймал себя на мысли – миротворческий корпус был для него уже "они"…
На обратном пути подвыпивший Джекоб спросил трамвайщика:
– Сергей, а вот ты сказал "либерасты"… Я вот наших, американских, тоже терпеть не могу. А ты за что? Ты сочувствуешь коммунистам или национал-патриотам?
– Да никому я не сочувствую и не сочувствовал. Все они – болтливые лохотронщики, которым только бабки нужны. Но ты рожи этих наших либерастов видел?
– Да уж нагляделся. Тут я согласен – сволочь первостатейная.
– Ну вот. А ты б послушал, что они нам по телевизору втирали. Я ведь все-таки историю знаю. И как можно назвать людей, которые глумятся над историей Великой войны? Гадят на солдатские могилы?
– Я как военный журналист тебя понимаю. Людьми такую мразь назвать нельзя…
* * *
На пресс-конференции царила тихая паника, местами переходившая в громкую. Где была теперь горластая и зубастая журналистская братия? Акулы пера превратились в маринованных килек. Они бы, возможно, улетели домой, но со дня неудачного штурма промзоны установилась беспросветно нелетная погода – и улетевшие самолеты обратно не возвращались. Причем многие пропадали бесследно. Теперь все с надеждой смотрели на генерала Адамса, ожидая: может быть, он скажет что-либо дельное?
И старый вояка, прошедший через множество горячих точек, побывавший в плену у ваххабитов и умудрившийся вернуться оттуда живым, оправдал надежды. Генерал вышел, пожелтевший после бессонной ночи, но решительный, и демонстративно скомкал бумажку с текстом, подготовленным пресс-центром:
– Господа! Возможно, вы ждете от меня объяснения тому, что происходит. Так вот, я вам совершенно честно заявляю: объяснений у меня нет! Если вы можете сами придумать какую-нибудь версию, чтобы, как вы выражаетесь, успокоить общественность, – валяйте придумывайте! Я не возражаю. Но! Сказанное мной не означает, что мы складываем оружие и расписываемся в собственном бессилии. Нет и еще раз нет! Да, мы понесли крупные потери. Я скажу вам больше – очень крупные. Но без потерь войны не бывает. Необходимо признать – тут идет война. В настоящее время мы планируем новую большую операцию в промзоне, чтобы уничтожить засевших там экстремистов.
При этих словах Джекоб усмехнулся. Он-то знал: ни черта на самом деле не планируется. В промзону сунули три разведывательные танковые группы. Две исчезли бесследно. Третью удалось обнаружить – танки напоминали обглоданные яблоки. Экипажей не нашли.
Генерал тем временем продолжал:
– Но при этом я вынужден честно признать, что, кроме объективных факторов, налицо и субъективные. Планируя эту операцию, мы рассчитывали на мирное развитие событий. Поэтому не уделили должного внимания боевой, а главное – моральной подготовке солдат. Мы много сил потратили, чтобы объяснить им гуманный смысл нашей миссии. Слишком много, но мы забыли упомянуть о том, что они находятся в армии. Где – так уж случается – и убивают. Не секрет, что дисциплина расшаталась. Возмутительный случай с радиостанцией – лучший тому пример. Среди солдат замечено употребление некоего наркотика, так называемой "свинки", который увеличивает число небоеспособных бойцов… Но я вам обещаю, дисциплина будет подтянута в кратчайшее время. Строжайшими мерами. Пора наконец вспомнить подлинный смысл термина "законы военного времени". Порядок будет наведен, и приказ будет выполнен. А пока… Через три дня, как известно, мы празднуем День независимости. В этот день мы проведем парад, как и намечали, а потом устроим праздник для местных жителей. Никакие трудности не помешают нам отметить наш праздник! Это будет хорошая встряска для солдат и демонстрация нашей готовности выполнить порученное нам дело до конца!
После окончания пресс-конференции пришло сразу два сообщения: одно плохое, другое очень плохое. Поздно вечером три проржавевшие насквозь землечерпалки вышли из района острова Бычий и благополучно затонули, загромоздив намертво фарватер. Средств для подъема судов в армии, конечно же, не имелось.
Вторая неприятность заключалась в том, что в Нарве эстонцы по какой-то непонятной причине взорвали мост через Нарову и спешно стали возводить бетонные заграждения. На все вопросы господ из НАТО нарвское руководство отвечало туманно:
– Мы много веков живем рядом с русскими. Мы знаем, что делаем.
С ума посходили, чертовы союзники.
Часть 2
Формула атаки
Кто хочет жить, кто весел, кто не тля -
Готовьте ваши руки к рукопашной!
А крысы – пусть уходят с корабля!
Они мешают схватке бесшабашной.Владимир Высоцкий
Такой вот праздничек сложился
Итак, положение было хуже некуда. Но генерал Адамс, видимо, решил действовать по старому принципу эстрадников "show must go on". Четвертого июля над Зимним дворцом взвился американский флаг. Трибун сооружать не стали, генерал и почетные гости стояли на грузовиках. Настроение у солдат было кислое. Все предыдущие дни их упорно тренировали в строевой подготовке. Объясняя им цель мероприятия, сержанты говорили, что русские варвары любят массовые зрелища. К тому же необходимо показать врагу, что мы его не боимся. Но их речи бодрости солдатам не прибавляли. Бодро выглядели лишь представители петербургской общественности. Эти люди свято верили, что Америка всегда и всюду будет впереди и что они за ней – как за каменной стеной.
В параде участвовало всего десять батальонов, которых подготовили через пень-колоду. Те, кто не стоял в оцеплении, сдерживая толпу местных, торчали теперь возле Мойки и ждали очереди шлепать через площадь. На той стороне, в промзоне, было тихо как в гробу.
Что же касается местного населения, то его явилось довольно много. После парада был обещан концерт, подготовленный силами армейской самодеятельности, и, что самое главное, бесплатная раздача виски. Васька, услышав о последнем, только хмыкнула: