* * *
- Поэтому, - закончил Костылев, - у нас всегда будет то, что западники называют "тиранией", а люди, знающие свою страну - державностью.
- Здорово! Вот гонец-молодец! - чуть не крикнул Столбов. Генерал-космонавт понял, что радость лидера вызвана не его спичем, а появлением Степанова с приятно-громыхающей сумкой. - Давай на стол. Не будем менять ни цвет, ни градус. Поддержишь?
- Прикажете - поддержу, а так - не хочу.
- Понял. Давай-ка, проверь караулы. Мы продолжим. Саня, не тормози.
Степанов вышел, а Костылев наполнил рюмки. Опять пытался схитрить, но Столбов не позволил.
- Давай-ка за Россию. Хорошо. Эх, коньячишко, русский чай. Теперь слушай. Ты ночевал в русской северной избе?
- Нет, - ответил Костылев, превозмогая жестокий кашель.
- Так вот, она зашпаклевана так, что вечером протопил, и хоть минус сорок на улице, ночью можно дров не подкладывать. Закрыл вьюшку вечером и утром - тепло, топаешь босиком. А ведь можно не шпаклевать, оставить щели, швырять всю ночь дрова, утром дрожать и ругаться, что климат в стране для нормальной жизни не приспособлен.
- Михаил Викторович, вы это к чему?
- А к тому, что на этих северах, в этих самых климатических условиях, вот там как раз лучшие русские купцы родились - ярославские, костромские, вологодские. Ничего, не жаловались, миллионами ворочали, до Аляски дошли. И нам сегодня надо не жаловаться на климат, а сказать нашим ученым: дорогие мои, хорошие, вы же смогли сделать атомную бомбу для Берии и ракету для Гагарина. Сделайте-ка такие дорожные материалы, чтобы дороги не портились от холодов и стоили не дороже, чем в Америке. Ну-ка, Саня, за русский талант!
Тост звучал, как приказ. Костылев подавил вздох и, чувствуя давящий взгляд Столбова, наполнил рюмки поровну.
- Ты шоколадкой заешь, - участливо предложил Столбов, - хоть этой, чухонской, хоть той, что Кирюха привез. Кстати, где он? Чего молчишь?
Если бы Столбов добавил: "как в рот воды набрал", - то это было бы верно. Генерал, и правда, набрал в рот, только не воду, а коньяк, и не решался проглотить. Но так как молчать дальше было неприлично, судорожно глотнул.
- Не идет сегодня, - сказал он, прокашлявшись. - А Степанова вы, Михаил Викторович, послали караулы проверять.
- Жаль. Сходил бы, нашел его. Погоди. Вопрос к тебе. Помнишь, ты говорил, что России война нужна? Было?
- Было, - отозвался Костылев.
- А воевать кому?
- Солдатам, - ответил собеседник, продолжая покашливать. - Профессионалам, конечно. Большой войны постараемся избежать, а региональные задачи сможет выполнить и профессиональная армия. Мы ведь и зарплату уже подняли, льготы дадим, укомплектуем. Чтобы в "горячих точках" только по контракту.
- Э, значит, одни контрабасы воевать будут? Только контрабасы - те же пацаны, как и по призыву. Им воевать и погибать, а нам - в бой посылать и поминать потом.
Молодой генерал кивнул.
- Так объясни, как же ты их поминать будешь, если пить не умеешь? Вот, вчера была война, прямо здесь. Ребята погибли, которые ехали вместо меня. А я лишь раз их помянул. Давай-ка, как надо. Не коньяком.
На этот раз Столбов взял граненые стаканы, наполнил водкой на две трети.
- Давай. Раз грозный царь говорит - пей, значит, пей! Куда тянешься чокаться, дурик? Третий тост!
Как ни странно, водку Костылев опрокинул легко. И даже заговорил о делах: о Госдуме, о полномочиях фонда "Возвращение". Но вдруг, выпучив глаза, спросил шепотом: "Где туалет?" Получив указание, нашел президентское удобство, неплотно прикрыл дверь. Появился через минуту. Лицо было мокрым. Ботинки являли плюрализм: сами решали, куда которому идти, руки искали стены.
- Значит, с главным вы согласны, Михаил Викторович: внешней войны пока не нужно. Но внутри страны - никакой пощады предателям.
Столбов кивнул.
- Тогда, Михаил Викторович, я пойду, отдохну, - с трудом сказал Костылев. - Вы подписали?
- Подписал. Ты-то дойдешь? - поинтересовался Столбов. - Вышел следом, увидел Степанова на диване. И забыл про Костылева.
- Кирюха, - сказал он Степанову. - Давай так: я тебе не приказываю. Я тебя прошу: выпей со мной. Очень прошу.
- Уговорили, Михаил Викторович, - сказал Степанов.
Оказалось, что опытный Столбов и бедный Костылев почти прикончили первую бутылку коньяка. Она тотчас же был разлита и отправлена под стол.
- Только смотрите, Михаил Викторович, - сказал Степанов. - Я чухна, я пить не умею. Как выпью, так начну чухню нести.
- Ну и неси, - разрешил Столбов. - А вообще, забавно. Стоило мне разогнать питерскую группировку, и вот уже в Кремле не с кем бухать, как только с питерским ментом?
- Не с питерским, а из Ленобласти, - ответил Степанов.
- Один буй. Наливай.
Выпили.
- Кирюха, в тебя стреляли? - спросил Столбов. Степанов кивнул: было дело.
- И ты стрелял, знаю. Значит, хоть и не вояка, поймешь меня. Смотри, вот война. Этот, который со звезд, он хороший пацан, но не понимает. Ты должен. На войне убивают, но не всех же. А здесь: Макс, Ванька, Батяня, Быков. Непонятно, что с Танькой, тоже предала. И все за две недели. Это как шла колонна в долине, с гор тра-та-та, бабах. И ты - один. Так и тут. Все бросили. Я один в горах.
Степанов молчал, и президент принял его молчание за укор.
- Кирюха, извини. Ты же меня не бросишь, правда? Пойдешь со мной, до конца?
- Не брошу, Михаил Викторович.
- Тогда наливай.
- Макс-то что сделал? - спросил Степанов.
- Тоже позарился на евро, как мышь на крупу. Не удержался парнишка. Ну, чтобы ты так никогда. Чтобы до конца!
* * *
Татьяна когда-то удивлялась выносливости и плодовитости русских крестьянок: вышла на жатву, родила, перерезала пуповину серпом, запеленала младенца и тут же серп в руки - жни дальше. Теперь начала их понимать. Живому существу естественно вынашивать на ходу. Не существует перинатальных палат ни для волчих, ни для лосих, да и для крестьянок не было.
Она, кстати, все эти кремлевские месяцы вела жизнь то ли крестьянки, то ли волчихи. С утра на ногах, между пресс-центром и прочими ведомствами, а, между прочим, в одном пресс-центре шесть кабинетов. Работать дистанционно она так и не научилась: чтоб сидеть перед монитором и открывать по одному письму каждые две минуты, править, рекомендовать, отсылать обратно. Привычнее и проще дойти до кабинета, посмотреть на еще не отосланный текст, поменять пару слов, спросить о чем-то автора. Или пойти в другой кабинет, отсмотреть снятый сюжет, услышать мысли коллег. А уж сколько находишься-набегаешься на мероприятии! Из всех этих метров по паркету, коридорной плитке, иногда уличной брусчатке и асфальту, за день наберется километров пять-семь.
Теперь ей остались метры. Гостиная, спальня, сад с цветником и уютной дорожкой, по которой гуляй - не хочу. Не хотелось. Лучше лежать на диване, листать книгу, еще лучше - альбом с репродукциями старого мастера - не импрессионистов. А вот включать любой экран - телевизионный, компьютерный - ни в коем случае. Еще ждала звонка Столбова, но он не отвечал - тревожно.
Еще тревожилась: малому такой санаторный режим не нравился категорически. Когда Татьяна рыскала по кабинетам, он как раз вел себя смиренно, лишь изредка напоминал о себе. Иногда она даже читала вполголоса интересные новости: займешься ты политикой, или нет, но должен получить представление о том, как живет страна. Тогда малой затихал - прислушивался.
Теперь он отыгрывался за прежнее спокойствие. Ворочался, может и дрыгался, не давал маме покоя. Казалось, за два дня ощутимо прибавил в весе. Время от времени возвращались прежние симптомы: резкая головная боль, тошнота.
Утром Татьяна съездила в клинику. Врач, мудрый пожилой дядька, выслушал ее, задал с десяток вопросов и добился точных ответов. Были сделаны безопасные анализы и обработаны немедленно.
Врач сказал, что все в порядке, только не надо нервничать и накручивать себя. Советы давал осторожно, паузы брал для эвфемизмов, помнил - с президентской женой говорит. Таня чуть не заплакала: ей захотелось стать обычной мамашей, которую такой седой доктор, может, и назвал бы дурехой. Зато его советам было бы больше веры.
На предложение лечь на всякий случай в клинику, не согласилась. Во время выезда было столько ненавязчивой и вежливой охраны, что поняла: в палате ощутит себя пленной радисткой Кэт. Уж лучше на дачной веранде.
Именно там она сейчас и находилась. Смотрела на закатное солнце, без всхлипов лила слезы. Иногда начинала говорить с малым.
"Миленький мой. Зачем ты толкаешься? Зачем ты торопишься на свет? Здесь опасности, предательства, а главное - глупости. Не торопись расстаться со мной. Что я буду делать без тебя? Поверь, маленький, тебе еще рано…"
"Мамочка, ты такая дурочка, как же я могу тебе верить?"
Интересно, сказал или показалось?
* * *
Идея иметь свой остров привлекательна в теории и не очень хороша на практике. Во-первых, это всегда игра в Робинзона: инфраструктуру привычного комфорта придется создать заново, что не дешево. Во-вторых, унылый островок не интересен и хозяину, а если он живописен, то глазеть на него будут и с бортов проплывающих яхт, и даже с экскурсионных суденышек. Нудизм на своем, собственном пляже станет дискомфортным. В-третьих, даже самое нелепое государство отдает земли навсегда только другому государству. Как ни пыжься, ты всегда будешь на своем острове арендатором и если устроишь дебош в ближайшем континентальном баре, к тебе пришлют не ноту протеста, а обычный судебный иск.
Илья Фишер был романтиком. Он занимался транзитом нефти через Петербург, точнее, был кремлевским "смотрящим" за процессом от кооператива "Мельница". Едва появился первый свободный миллиард, задумался об острове. Конечно, не в Финском заливе: грязно, мелко, да и слишком близко от источника дохода. Нашел остров в Эгейском море, арендовал у правительства Греции. Неплохо обустроился, а сегодня гостеприимно принимал товарищей по несчастью.
Была идеальная средиземноморская весна: мягкое солнышко, легкий ветерок, море, примерявшее летнюю искристость. Все, что нужно, чтобы еще жестче оттенить лютую тоску на душе. После последнего события.
Сидели на открытой веранде, говорили о разных новостях, о делах и финансах. О главном не решался сказать никто.
Наконец, парторг-Бриони, считавшийся безбородым аксакалом, заметил:
- Ну что, шуты плаща и кинжала, давай-ка не темнить. Надо выяснить: кто слил. Кто так удачно предупредил товарища-президента, что он успел послать подставной автомобиль? Предлагаю дождаться отсутствующих, и никому не покидать этот гостеприимный островок, пока не разберемся.
* * *
- Так пойдешь со мной? - повторил Столбов.
- Пойду, - повторил Степанов.
- Тогда наливай.
Едва войдя в кабинет, Степанов позвонил заму Аверьянову и попросил сообразить на кухне полезную закуску: квашеной капусты, огурчиков да пельмешек. Закусывал сам, заставлял Столбова с непреклонностью суровой воспиталки из детсада.
Во второй коньячной бутылке уже проблескивало донышко. Разговор крутился, как заевшая пластинка.
Степанов держал хмельной удар крепко. Не то, чтобы умел пить, но его недаром звали "Дукалисом" - крепкая, массивная фигура. Разве что чуть тормозил. Или нарочно прикидывался человеком финского происхождения.
- Ты вот что мне скажи, - в очередной раз проговорил Столбов. - Ты объясни мне, что такое произошло? Почему меня все предали? Почему я один остался, а?
- Попробую, - ответил Степанов. - Только помните, Михаил Викторович, я вас предупреждал - буду чухню нести…
- Неси, - махнул рукой Столбов. - А то этот, звездун, весь вечер проговорил, как мне надо грозным царем стать. Так и не решил, стать или нет. Вот стану: будет он у меня генерал-опричником, а ты - шутом. Или наоборот.
- Ну, раз шутом, чего стесняться. Правду скажу. Михаил Викторович, никто вас не предал.
- Чего?!
- Не предал, а дал слабину. Мы же все люди слабые. Только каждый по-разному. Это как в ментовке: кто взятки берет, кто "палки" рубит, коллег подставляет и лезет по чужим плечам к звездам. А кто просто пьет на рабочем посту.
- Погодь стрелки переводить. Вот ты, к примеру, взятки брал?
- Не предлагали, - просто ответил Степанов. - Ни тогда, ни сейчас. Ну, бывало, других покрывал, не сдашь же своего. Правда, предупреждал: совсем будет беспредел - сдам. И сдавал. Но, по правде, Михаил Викторович, если бы мне сделали предложение, какое Ивану Тимофеевичу или Максиму - не знаю. Ну, в смысле, не именно такое предложили, что-то другое, что для меня ценно. Может, устоял бы, может, и нет.
- Э, по уму - хорошо. По совести - нет, - мотнул головой Столбов. - Предательство, Кирюха, оно и есть предательство. Всегда и везде. Хоть ты и знал, что красть нельзя - украл. Хоть ты друга под пули подвел. Хоть в простреленную душу плюнул, как Танька…
- Михаил Викторович, а можно и я по совести скажу? - Голос Степанова стал жестким, так что Столбов прервался. Махнул рукой - валяй.
- Вы про предательство говорите. А сами уже третьи сутки пьете. Не удивляйтесь, второй час ночи пошел. Люди по-своему дали слабину, вы - по-своему. Будете дальше пить - сами станете предателем.
- Это как? - Столбов даже поставил стакан.
- А вот так. Всех пропьете, кто вам доверился. Всех, кто поверил в вашу "Веру". До вас боялись, теперь поверили, как вы поверили Путину когда-то.
- Я что, ворую?
- Вы не воруете, вы пьете. А есть такие дела, которые, кроме вас, никто в России не может сделать. Вот Вадим Сергеевич мне сказал…
- Не говори про него! - чуть не рыкнул Столбов.
- Раз пить позвали - значит надо слушать, - неожиданно строго ответил Степанов. - Он сказал: в этом деле только вы сможете помочь людям, больше - никто. Ни в России, ни в мире. Я прочитал и согласен.
- Что за дело такое? - недоверчиво спросил президент. Степанов протянул бумажную папку.
- Опять бумажки! - заревел Столбов, отшвыривая папку. - Затрахали бумажками. Этому подпиши, этому прочитай. Достали! Пошел!
- Пойду, - сказал Степанов. - Шагнул к двери. Столбов рванул следом, схватил за локоть. Охранник остановился.
- Без рук, пожалуйста. Вы меня в трезвую сильнее, а сейчас - скручу, без вопросов.
- Попробуй! - Столбов встал в боевую стойку. Но поскользнулся в коньячной лужице и еле удержался, совершив изящное балетное па. Отдышался и рассмеялся.
- Смотри, какая у меня растяжка… Кирюха, извини. Останься.
- Да я, Михаил Викторович, и останусь, и пойду с вами, как обещал. Только вы помните, что мы сейчас президентское время пропиваем.
- Зануда, - махнул рукой Столбов. - Ладно, на посошок и на боковую. Чего морщишься? Президентское слово.
- Михаил Викторович, дайте, пожалуйста, еще одно слово. Что вы завтра эти бумажки прочитаете. Ну, когда я вас о чем-то просил?
Столбов нахмурился, взглянул в глаза Степанову. Увидел слезинку. Махнул рукой, улыбнулся опять и налил две рюмки.
* * *
Из обращения Марины Красницкой.
Уважаемый президент Российской Федерации!
Простите, что я трачу Ваше время, обращаясь к Вам с этим письмом, но больше мне обратиться не к кому. Вы моя последняя надежда.
Наша беда вот в чем. В 120 километрах от столицы нашего государства существует пансионат, который называется "Долина роз". Пансионат принадлежит президентской администрации. Последние годы он используется как гарем, в котором насильно удерживается около тридцати девушек, от пятнадцати до двадцати пяти лет, в основном русских. Среди них и моя дочь Дарья.
Девушки попадают в "Долину роз" по-разному. Одних находят через социальные сети, других, как Дашу, похищают на улице. Их заставляют подписать контракт, который потом продлевается без их согласия.
Профессиональных проституток среди девушек нет, но всех пленниц принуждают заниматься проституцией, в извращенных формах. Похоже, авторы этого проекта попытались создать модель мусульманского рая, в котором "гурии" всячески ублажают души праведников. Иногда девушек заставляют показывать на практике сцены из порнографических фильмов Пазолини, Тинто Брасса и т. д.
Неоднократно пленницы совершали самоубийства, не вытерпев унижений. Были попытки убежать, но охрана ловит пленниц и убивает после самых изощренных истязаний. Право добить измученную жертву представляется участникам ночных оргий.
Жалобы на существование "Долины роз" безрезультатны. Фактически хозяином пансионата является племянник президента. Он приглашает на оргии республиканскую элиту, включая руководство силовых ведомств. По некоторым сведениям, иногда в оргиях участвует элита соседних государств и высшие офицеры американского контингента в Афганистане - им обещают "экскурсию в рай".
Уважаемый президент, я обращаюсь к Вам, потому что надеюсь: в отличие от Ваших предшественников, Вы не оставите людей в беде. Кроме Вас, больше надеяться не на кого. К моему заявлению прилагаются другие документы о том, что происходят в "Долине роз". Пусть Ваша разведка подтвердит, что это не ложь.
Помогите или ответьте, что мне остается только молиться. Я даже не знаю, жива моя Даша, или нет, и боюсь, что она может умереть в любую минуту. Если же вы не уверены, что сможете спасти мою дочь и других русских девушек, не делайте ничего. Не используйте мою фамилию. Если спецслужбы президента узнают, что я была в России и передала какие-то документы, то Дарью убьют.
Марина Красницкая