Гай оглянулся на контейнеры, посмотрел вдоль угла рубки на распахнутую дверь и ее тень.
– А тени все так же – сами по себе?
На этот раз вместо Тобиаса поспешил ответить Дрэд:
– Я, когда ночью дежурю, так всегда за ними наблюдаю. Луна по небу бежит, а теням хоть бы что! Ни одна с места не сдвинется.
– Другой раз кажется, что они нарисованы, – добавил Свимми.
Молчавший и явно чувствовавший себя неуверенно рядом с Гаем Ламар вдруг не выдержал и произнес, не к месту вспомнив Шака:
– То же самое говорил и Шак. Потрогает тень пальцем и повторяет – что за мазня! А потом еще добавит – не могли сотворить натурально? Или ваяли на скорую руку? Мы ничего не понимали, да он и не объяснял.
– Тоби, ну а ты уже нашел всему объяснение? Я частенько вспоминал твою теорию об ошибках восприятия.
– Она уже в прошлом. Сейчас я все чаще вспоминаю созданный мною компьютерный мир. Многих персонажей я до сих пор помню по именам. Теперь у меня такое ощущение, что я поменялся с ними местами.
– Я не компьютерный человечек, – недовольно возразил Гай. – Мне так больше нравятся твои рассуждения о промытых мозгах. Ну подумай сам – людей вон сколько, и они куда посложнее твоих игрушечных. Попробуй уследи за всеми.
Его наивность вызвала у Тобиаса снисходительную улыбку.
– Потрясающе слушать переписчика, когда он рассуждает о компьютерах. Гай, наш правительственный компьютер оперировал миллиардами бит, и представь, он умудрялся управляться с каждым из них. Так это всего лишь компьютер! А с кем имеем дело мы, даже представить страшно.
– С Богом! – тут же отреагировал Святоша Джо. – Я вам вбивал это в ваши пустые головы, когда мы еще ждали баржу и воняли на берегу дохлыми рыбами! Это им сотворенное чудо!
Тобиас отмахнулся от Святоши, как от навязчивой мухи.
– Я не это имел ввиду. Хотя… – он растерянно развел руками. – Как знать, и какой смысл вкладывать в это слово. Кто-то представляет Бога обычным человеком, кто-то шестируким Шивой. Но чтобы понять, каков он в действительности, нам не хватает ни мозгов, ни воображения. Мне тут вспомнился случай. Заглянул я как-то по соседству в кластер опытов и изысканий. Заходили мы к ним посмотреть на последнюю выжившую обезьяну. Она сидела в клетке в полной темноте, а когда ее кормили, то включали свет, вырабатывая рефлекс. А я тогда подумал – как это все представляется обезьяне? Тьма, затем свет, и из ниоткуда появляется банан! Для нее это тоже было чудо. Ничего не напоминает?
Тень от двери вздрогнула, а вместе с ней вздрогнул и Гай. В этом застывшем мире теней ее движение показалось пугающе неуместным. Из-за двери выглянул Вольф и, рассмотрев в лунном свете лицо Тобиаса, ткнул пальцем вниз и, обращаясь только к нему, взволнованно произнес:
– Он не появился!
– Кто?! – не понял Гай.
Но для остальных в его словах загадки не было. Святоша вскочил и, нервно подобрав рясу, перекрестился, потом подогнул ноги и снова рухнул на палубу. Дрэд испуганно повис у него на руке. Свимми посмотрел на Тобиаса, затем на Вольфа и попятился, будто тот оказался как раз тем, о ком говорил.
– Наш немногословный Вольф говорит об Ульрихе, – пояснил Тоби. – Может, ты его не заметил?
– Меня должен был сменить Свимми. Я ждал на трапе, когда появится Ульрих, чтобы позвать Свимми и идти спать. Хотя Ульрих мне не нужен, потому что я и так знаю, когда смена. Смена – это когда луна станет точно над головой. Но луна уже ушла за рубку, а он так и не появился. Я подумал, что тебе это будет интересно узнать.
– Вы так разволновались оттого, что не явился призрак? – удивился Гай. – Обычно происходит наоборот.
– Одни перемены обязательно несут за собой другие перемены, – ответил Тобиас. – Ульрих появлялся всегда в одно и то же время, в одном и том же месте, повторяя одни и те же слова. Он был частью нашего маленького мира. Его постоянством. Мы к нему привыкли. А теперь пошло что-то не так. Оттого и волнение. Не появившийся Ульрих – это все? Или нам ждать чего-то еще? Теперь ты понял?
– Понял! – съехидничал Гай. – Вы заскучали по призраку. Вокруг моего холма тоже разгуливал тарбозавр. Все хотел застать меня врасплох. Кончилось это тем, что в конце концов я сам его убил. А потом мне его тоже не хватало.
Тобиас посмотрел на него долго и задумчиво.
– Это ты сейчас о чем?
– О тарбозавре, – ухмыльнулся Гай, почувствовав подходящий момент, чтобы перехватить нить разговора в свои руки. – Огромная такая тварь! А зубы, что этот крест! – он выбросил руку и потянул Святошу за тесьму на шее. – На нашей барже ему было бы тесновато.
Гай уже предвкушал начало рассказа, подбирая самые яркие краски, на которые только был способен. Один тарбозавр чего стоил! Его он мог бы описывать до рассвета. Но если все приготовились слушать, раскрыв рты, то Свимми застыл, повернувшись к нему спиной, словно все уже знал наперед, и что бы ни сказал Гай, ему было абсолютно не интересно. Такое пренебрежение Гаю не понравилось.
– Если бы тарбозавр наступил на нашего Свимми, – повысил он голос, – от него бы осталась лишь пропитанная дерьмом кучка тряпок. Ты слышал, Свимми, что бы от тебя осталось?
Нет, не хотел Свимми его слушать. Он застыл, глядя вдоль баржи, за разбитый в носу фонарь, за острый, как пика, флагшток без флага, и еще дальше, дальше и дальше. Затем он поднял руку.
– Смотрите.
Гай недовольно проследил за его пальцем и тоже встал.
"А вот и перемены! – подумал он, – долго ждать они себя не заставили."
Далеко впереди, касаясь горизонта, тянулась гряда облаков. Еще не взошедшее целиком предрассветное солнце уже осветило их белые вершины, и оттого они казались выросшим средь океана горным хребтом. Ни позади, ни по сторонам такого не было. Облака появились впереди по носу баржи, охватив горизонт от края до края. Странное видение, и в тоже время неожиданное и удивительное. Гай глядел на приближающуюся белую стену, поднимающуюся из воды и словно подпирающую грозящее рухнуть черное небо. Если приглядеться, то и стена не казалась такой уж белой. Скорее серой. А если долго глядеть, то темно-синей, почти фиолетовой. А белой ее делали пересекающие вдоль и поперек нити молний. Сотни молний. Они брали начало средь неровных вершин, затем устремлялись в океан, исчезая в его фосфоресцирующей глади. Гай оглянулся за корму. Там вода была, как и прежде, мутно-зеленое стекло, уже ставшее привычным и набившим оскомину. Но впереди она светилась миллиардами ярких огней. Будто все звезды неба разом рухнули вниз. А дальше и вовсе произошло то, что окончательно вышибло его из колеи. Казалось, океан остановился, и стал заметен бег баржи навстречу блистающей молниями стене. Все это время мчался вместе с ней, а затем замер, предоставив барже самой выбирать путь. Перед носом появились буруны, за кормой завертелись водовороты. И все это на светящейся фосфором побежавшей рябью воде.
– Что это? – еле слышно выдохнул потрясенный Тобиас.
– В твоей компьютерной игре такого не было? – не отрывая взгляд от вырастающей на глазах стены, спросил Гай.
– Нет.
– Скучная у тебя была игра. Наша куда веселее. Только мне вот почему-то не весело.
Постепенно мелкая рябь сменилась белыми барашками, затем из их шипящей пены выросли волны. Они ударили в корпус, заливая палубу, и качнули баржу с борта на борт.
– Господи, не оставляй меня! – неожиданно взмолился Святоша, вмиг в намокшей по пояс рясе и путаясь в ее полах.
Набежавшая волна едва не сбила его с ног и, вцепившись в флагшток правой рукой, в левой он вздымал к небу распятие.
– Накажи тех, кто оскорблял тебя безверием! Но меня не бросай! Это они безбожники, а я есть слово твое, средь глухих в пустыне! Я есть….
Кем считал себя Святоша еще, не дал услышать ветер. Он вдруг налетел резким шквалом, сбив его с ног.
– Всем в трюм! – перекрикивая нарастающий вой, закричал Гай. Подхватив Святошу Джо под руки, он поволок его по скользкой, намокшей палубе к рубке. – Все бегите в трюм!
– Уйди, ирод, я говорю с Господом! – брыкался Святоша. – Это вы, отступники, вызвали его ярость! Пусть на вашу голову, а не на мою падет его гнев!
– Давай живо вниз! – тащил его за ворот Гай.
– Отпусти! – уже не кричал, а визжал Святоша. Изворачиваясь внутри сутаны, он пытался вцепиться в державшую его руку зубами. – Господь не оставит меня!
Теперь волны вовсю гуляли вдоль палубы, и Святоше никак не удавалось подняться. На мгновение ему это удалось и, запутавшись в рясе, он, ругаясь, отлетел с набежавшей волной, словно на парусах, к кнехтам, затем крепко приложился лицом о ржавые тумбы, лишь после этого наконец затих.
А дальше навалилась абсолютная темнота. Еще не успевшая скрыться луна исчезла вместе с так и не показавшимся солнцем. Погасла и светившаяся фосфором вода. Набирающий звуки, кипящий океан угадывался лишь по свисту в иллюминаторах да бьющим в окна мощным водяным валам. Гай загнал всех в трюм, а сам остался в рубке, глядя на гулявшие вдоль палубы волны сквозь заливающиеся стекла. В наэлектризованном воздухе волосы потрескивали и встали дыбом. Окна мерцали электрическими разрядами. Теперь баржа раскачивалась словно маятник. Исчезли смытые контейнеры, палуба оголилась от кормы до носа. Белая пена протяжно шипела, пытаясь ворваться в закрытую дверь. Гай глядел на ее потоки, бьющие в стекло завороженным взглядом и невольно шевелил губами, вспоминая, что уместно говорить в тех случаях, когда тебе по-настоящему страшно.
– Вода в носу! Вода в третьем и четвертом!
Приглушенный переборками вопль привел его в чувство.
– Мы тонем!
Из люка выглянул Тобиас и, увидев Гая, попытался перекричать свист ветра.
– Быстрей вниз, я закрою люк! Ни черта… что это… я не…!
От волнения он никак не мог схватиться за рычаг, и Гаю пришлось помочь. Лишь когда над головой грохнул металл, и вой снаружи стал тише, Тобиас смог внятно выразить свою мысль:
– Вода хлещет через пробоину! Свимми закрыл дверь в первый, но теперь заливает через иллюминаторы. Господи, что это? Гай, ты хоть что-нибудь понимаешь? Откуда это взялось? Еще час назад не было и намека!
– Все как и предупреждал Ульрих – вода прибывает, а мы спим.
– Какой к черту сон?
– Он имел в виду, что для нас это окажется полной неожиданностью!
Мощная волна ударила в борт и положила баржу набок. Тобиас с Гаем повисли на трапе, затем сорвались и покатились вдоль переборки. Через иллюминаторы ворвались струи воды, вращаясь и вымывая из-под палубы горы мелкого мусора, вперемешку с пылью и щепками. Открытая дверь в седьмой хлопнула, из нее вырвался встречный поток, а когда Гай попытался ее закрыть, дверь уже полностью скрылась под водой. Шестой отсек заполнялся с катастрофической быстротой. Вытесняемый воздух свистел и бурлил, вырываясь через щели и дыры иллюминаторов. Да и сама баржа скрипела, трещала, стонала, и, казалось, была готова вот-вот развалиться на части. За стеной в пятый звал на помощь Дрэд. Он молотил кулаками в железо, умолял его вытащить, потом замолк, но слабеющий стук отбивал глухую дробь еще с долгую минуту. Баржу перевернуло на противоположный борт, потом показалось, что на крышу. Гая швыряло в потоках то на острые грани трапа, то на ребра переборок. Разбитое лицо мгновенно заливалось кровавыми пузырями, затем также стремительно кровь смывалась кипящей водой, оголяя рваные раны. Неожиданно из воды, уткнувшись головой в люк, всплыл Тобиас. Его безжизненное тело вращалось, натыкаясь на стены, то исчезая, то появляясь рядом с лицом Гая. От вида выкатившихся из орбит и выглядывающих сквозь клочки прилипших волос глаз, от дыры в щеке, через которую виднелись зубы, обдало ужасом. Гай хотел его оттолкнуть, но баржа совершила очередной переворот, и Тоби исчез. Вслед за ним исчез и воздушный пузырь. Гай нырнул следом, догнал его зажатым между переборкой в седьмой и подволоком. Едва успел сделать торопливый вдох, и в рот вновь хлынула вода. Тонкая, сжатая прослойка воздуха металась между люком в рубку и палубой. И с каждой секундой она становилась все тоньше и тоньше, пока не исчезла совсем. В погоне за последним глотком воздуха Гай ударился головой о дверь, вцепился в рычаг и повис, изо всех сил зажав рот. Держался он долго. Давил судорожно сокращающиеся легкие, истошно требующие хотя бы крошечный грамм кислорода. Потом не выдержал и втянул полную грудь холодной, но обжигающей горло, горькой воды.
"Не вода, а сплошная соль!" – вспыхнула последняя искра сознания. Вспыхнула и тут же погасла.
Глава шестнадцатая
Где конец, там и начало
Он лежал на теплой палубе, чувствовал спиной ребристые щели и, раскинув руки, глядел в голубое небо. Такое голубое и бескрайнее, что не было ему дна. Ни одного облачка. Только легкая дымка, не нарушающая, а скорее подчеркивающая бесконечность обволакивающей синевы. Невесомый ветерок взбирался вдоль борта баржи и ластился, забираясь в рукава и касаясь лица. Такое же ласковое солнце слепило глаза. И не было ни малейшего желания открывать их. Напротив, хотелось, еще крепче зажмурившись, наслаждаться легкостью в каждой клеточке тела, воздушностью оторвавшегося в полет сознания. Разум казался настолько чист и свободен, что ему не нужны были глаза. Гай улыбнулся блаженной улыбкой, почувствовав излучающего счастье Тобиаса. Тоби был рядом. Протяни руку и наткнешься на его взъерошенную голову с заросшими щетиной щеками.
– Как твое лицо? – едва шевельнув губами, лениво спросил Гай.
– Мое лицо?
– Да, твое.
Тоби вновь ответил вопросом на вопрос. Но на этот раз это совершенно не вызывало раздражения.
– Я видел на твоей щеке рану. Из нее торчали кости и зубы.
Теперь это не казалось чем-то ужасным. Скорее, смешным. Рот закрыт, а зубы видны! Чем не шутка для каламбура в кругу друзей? Но думать над этим не было ни малейшего желания. Казалось: как же прекрасно растечься по палубе, с грудью, переполненной бьющими через край волнами эйфории и невесомости.
Неохотно, будто свернув гору, Гай открыл глаза и, приподнявшись, посмотрел на Тобиаса.
– Теперь они исчезли. Твои зубы больше не видны, – ничуть не удивившись, констатировал он и снова повалился, уставившись в небо. – Кто это?
– Птицы, – так же нехотя ответил Тоби.
– Птицы… – блаженно вздохнул Гай. – Много птиц.
Он смотрел на хоровод темных точек на светлом небе и чувствовал, что тоже смог бы так. С легкостью. Стоит только захотеть, оторваться, и влившись в круг, парить над бегущими вдаль волнами, глядя на мир с высока, далеко, далеко, за горизонт.
У тебя лицо бледное, как строительная известь, – хохотнул Тобиас.
Гай не удержался и, оценив шутку, рассмеялся раскатисто, в полную грудь. Затем, потянувшись, благодарно посмотрел на Тоби. Какой же он все-таки шутник!
– А ты как из мела. И глаза красные, с черными мешками.
Нет, что ни говори, а хорошо вот так лежать, ничего не чувствовать, ни о чем не думать и глядеть на птиц. Недалеко от них, свесив с борта ноги, сидели Ламар и Святоша Джо. Тихо переговариваясь, они глядели в воду, ловя в ней отражение солнца. Святоша склонил голову, словно прицеливаясь, прищурил глаз и убежденно заметил:
– Если смотреть под углом, то кажется, что они бегут к нам, а если прямо, то они убегают куда-то туда.
Святоша лениво махнул рукой в направлении кормы, потом передумал и показал поперек корпуса. Ламар не ответил. Он долго смотрел под ноги, на плещущуюся о борт воду, потом спросил:
– Что это?
– Это волны, – подсказал Гай.
– Во-о-олны… – протянул Ламар, попробовав на вкус незнакомое слово.
Гай выглянул из-за его плеча, туда, куда смотрел Ламар. Теперь вода не казалась мутным стеклом. Она отливала прозрачностью, от нее исходила свежесть, и главное, она бежала, неся на волнах баржу.
А как пьянил воздух! Гай вдыхал его и чувствовал, что готов раствориться в нем, до основания распавшись на молекулы, превратившись в легкий туман над голубой зыбью.
– Хорошо… – не выдержал он нахлынувших чувств.
– Божественно, – согласился Святоша.
Они не заметили, как рядом появился Дрэд. Блуждающая улыбка на губах делала его лицо глуповатым, как будто он только вылупился на свет, и Гай со Святошей не удержались от очередного приступа смеха.
– Хорошо, – повторил Гай, и Дрэд, соглашаясь, кивнул.
Гай потрепал воришку по волосам, похлопал по плечу.
– Пальцы….
Он протянул руку к руке Дрэда, затем поднес к глазам Святоши Джо. Казалось, растопыренная пятерня Дрэда Святошу ничуть не смутила.
– Теперь они все, – согласился он, будто ничего иного и не ожидал увидеть.
Баржа плыла по волнам, оставляя за кормой короткий серебристый след. Солнце играло в нем, переливаясь невероятной гаммой распавшихся на спектры лучей. Легкий ветер подгонял баржу, запутавшись в ее иллюминаторах и сорванных леерах. Тихая идиллия ласкового моря. Ни больше, ни меньше.
Внезапно Святоша посуровел, бросил взгляд на след за кормой, потом отпустил руку Дрэда и, не проронив ни слова, словно внезапно что-то вспомнил очень важное, прошел по краю борта в нос. Там он широко стал, держась за флагшток, и замер, глядя далеко вдаль. В противоположность беспричинной радости Гая, он вдруг всем своим видом принялся демонстрировать невозмутимость и глубокую задумчивость. Крепко стиснув зубы, Святоша погрузился в себя, будто узнал главную тайну мира, а теперь опасался ее проболтать.
– Что впереди? – подошел Гай. Он подумал, что должен удивиться такому внезапному перерождению Святоши, но почему-то не удивился.
Святоша не ответил. Даже не повернул голову. Гай не обиделся. Казалось, что теперь для него это чувство чуждо. И лишь одно не давало ему с головой, без остатка, окунуться в накатывающие приступы счастья. Что-то он пытался вспомнить, но не мог. Что-то произошло с ним неприятное, болезненное, разрывающее грудь на части. Но память словно блокировала эти воспоминания, взамен подсовывая все новые и новые мелькающие чередой картинки радости и безмятежности. Это черное пятно на белой простыне эйфории раздражало до головной боли. Как грязное пятно асфальта на нетронутом ногами зеленом луге. Хотелось отмахнуться от него, но никак не получалось. Оно, словно торчавший из кровати гвоздь, не давало уснуть сладким сном, полным счастливых сновидений. Гай попытался подобраться к пятну с другой стороны, зацепившись за воспоминание о чем-то огромном, светящемся тонкими нитями, внезапно выросшем из воды, стеной до неба. Но стоило ему об этом подумать, как в голову ударила новая волна боли. Поморщившись и огорчившись, что с этой волной померкло ощущение тихой радости, Гай перешел с бака к рубке, затем вспомнил о трюме и полез по трапу вниз. Бездумно. Лишь бы куда-то идти или что-то делать. Наперекор навязчивому желанию лениво лежать на палубе, наслаждаясь неестественно теплым солнцем. Шестой отсек сиял показной чистотой прежде захламленных углов. Исчез ворох тряпок. Вместе с ними исчезла гора пропитанных клеем досок, выломанных из перегородки, отгородившей в отсеке темный закуток. Для чего-то Тоби их приготовил. Что-то хотел соорудить наверху. Что? – тоже вспомнить не получалось. Теперь доски словно смыло.
Смыло! – в голову ударил болезненный проблеск, но тут же оказался заблокирован резанувшей болью.