– По сигналу к склону выйдем, – Кныш показал направление, покачал головой. – Совсем мало нас, хлопцы, а работы будет до горла. Если кто брезговать и носом вздумает вертеть… – чотовый многозначительно взмахнул стволом "вальтера". – Сейчас ждем. Просигналить должны. Я с Тарасом наверх поднимусь, как бы не проспали хлопцы. А вы начеку будьте.
Зашли в подъезд, осмотрелись, чотовый с охранником двинулся вверх по лестнице. Микола остался в компании тощего парня охранять нижнюю площадку. Еще один боец снаружи затаился.
В темноте подъезда было сыровато. Микола с сожалением вспомнил о шинели. Разве ж куцый пиджак греет? Вот курва та пани Тимкевич, не могла хоть полупальто какое дать. Наверняка и пшеки в крови у покойницы отметились – жадибна была, просто невозможно.
– Скоро сигнал-то? – прошептал Грабчак.
– Так кто ж знает. Как зажгут, – ответил худосочный боец. – Там що у Бродов? Неужто всех наших положило?
Ответить шутце-счастливчик не успел.
Наверху что-то треснуло – будто дверь нараспашку открыли, кто-то громко охнул, донесся вскрик Кныша:
– Засад!..
Затопали по лестнице…
Микола дожидаться не стал – кинулся к двери. Но худокостый оказался ловчее – уже впереди, схватился за дверь. Распахнулась – в глаза ударил луч фонаря, под ним мелькнули наставленные автоматные стволы:
– Стоять! Работает СМЕРШ!
Грабчак пхнул тощее тело вперед, на автоматы – худосочный телепень взвизгнул. Стрелять там, правда, не стали – двинули дурня по тощим коленям, свалили…
…Микола происходящее лишь обострившимся слухом улавливал – ловким котом отпрыгнул назад, в темноту, неистовым прыжком взлетел по лестнице – на втором этаже окно, выпрыгнуть, и сразу вдоль дома… Нет, не взять им Грабчака – не оттуда у москалей руки растут…
…Вот она, площадка второго этажа. Темно, в рамах окна половины стекол нет, рейками забиты… Навстречу катилось по ступеням, полосатым от лунной тени, тело – неловко пыталось удержаться – то Тарас-Снежка кувыркался, сверху лестницы сшибленный. Микола смотреть не стал – швырнул винтовку в нижнюю, застекленную четверть окна – зазвенели стекла. Прикрываясь руками, Грабчак сунулся в дыру – сзади мелькнула огромная тень: вся пятнистая, сплошь в буграх и наростах. Чувствуя, что не успевает, Микола взвыл… Рванули за штаны – выдернули из окна, припечатали к стене:
– Куда, малахольный?
Расплющенный по облезлой стене, казак-подпольщик Шокол осознал, что висит в воздухе.
– Руки!
Микола с отчаянием вскинул руки – треснул пиджачок под мышками, но палаческая смершевская длань перестала бывшего шутце о стену размазывать, опустила, позволила ногам опору найти… Кто-то уже обыскивал, выворачивал, выдирал карманы. Порвут, всю одёжу порвут, выродки кацапские…
Пленных стаскивали на лестничную площадку. Мычал, держась за разбитое лицо, Кныш, всхлипывал тощий хлопец, ногу пытался выпрямить. Возвышался над пленниками огромный москаль, вдумчиво автоматом поигрывал. Микола почуял, что медлить никак нельзя, попробовал сесть ровнее и сказал, упирая на правильное московицкое "р":
– Товарррищи! Я мобилизованный насильно. Я вас ждал. Я сррразу винтовку бррросил. Здесь гнездо националистическое. Они сигнала ждут…
– Это что за грассирование столь самобытное? – удивился русский бронированный автоматчик с отвратительно городской и насмешливой харей.
– Галицийский гасконец или що? – с угрозой прорычал великан.
Микола хотел объяснить, что совершенно напрасно его "гасконцем" ругают, он свой, советский, житомирский, но не успел.
По ступенькам бесшумно слетела еще одна пятнистая фигура, нежданно женским голосом сообщила:
– От склона семафорят!
– Там еще подводы дожидаются… – успел подсказать мученик-житомирец – его сгребли за шиворот, и Николай Грабчак, полный решимости искупить невольную вину и всесильно помочь родной Советской власти, побежал вместе с автоматчиками…
Город Львов, Цитадель. Особый отряд/лейтенант Спирин 4:10
Ничего толком лейтенант не видел: в темноте едва угадывались колья колючей проволоки, дальше темнота. За спиной строения Цитадели, где-то там, за ними, машины Отряда, но все это во тьме отдалилось как будто на километры. Хотя порой голоса доносятся, звяканье металла – в сумерках подтянулось подразделение саперов, разгружаются.
Спирин лежал на плащ-палатке, устроив ствол автомата на подвернувшийся кирпич. Да, как говорится, – "ни зги". Даже дыру в заграждении, на всякий случай прорезанную Торчком, уже не угадаешь. Напрашивается мысль, что без ПНВ или осветительных ракет здесь и сейчас воевать бессмысленно. Ракеты имелись: и у ефрейтора, и у сержанта-автоматчика, что сейчас лежал где-то справа, наготове ракетницы, но применять "люстры" решено лишь в случае захвата, дабы не вспугнуть "клиента".
Не придет штурмбаннфюрер. Вадим знал это наверняка. Опергруппа работает примитивно, практически даже не пытаясь просчитать действия противника, лишь импровизируя и надеясь на слепую удачу. Грубый метод, весьма далекий от профессионализма. И Коваленко, и Попов с Марчуком отнюдь не разыскники. О Катерине и говорить нечего – методика и подход к делу откровенно первобытный. Если говорить мягко…
Вадим понимал, что несколько некорректен. Это раздражение. Злиться имело смысл исключительно на себя. Слаб и не подготовлен лейтенант Спирин. В сон его, понимаете ли, клонит. Практически невыносимо клонит. Вот же нелепость, ведь серьезность задачи осознается в полной мере. Например, Павло Захарович знаком с обстоятельствами лишь поверхностно, оба автоматчика знают лишь, что задача "важна". Они просто воюют. А лейтенант-переводчик Спирин осознает цену бессмысленно уходящих часов. Нужен доктор Визе. Трудно переоценить значение этого проклятого специалиста-диагноста, захватить и разговорить эсэсовца нужно любой ценой. Возможно, он и "Энигма", и Knickebein в одном лице. А у лейтенанта Спирина, понимаете ли, глазки закрываются, баиньки ему хоца…
Вадим попытался опереться подбородком об автомат – вроде легче, бодрит прохладный металл…
В принципе вполне закономерно: первый бой, выброс адреналина, взрыв эмоций, переход на иной психологический уровень – все это чудовищно изматывает человека. А до боя Вадим видел ров… С фото и кадрами кинохроники этот ужас равнять бессмысленно. Там видишь жуткое, масштабное, но исключение. Здесь – осознаешь будничность. Это твой ров. Ты мог в него лечь, как и в сотни тысяч иных ям, траншей, воронок, кюветов и болотных топей, ставших братскими могилами…
Тела из рва Цитадели вынут еще не скоро. Некогда сейчас. Вокруг полно мин, подвалы крепости набиты взрывчаткой. Собственно, почему казармы и башни заминировали, но не взорвали, вообще малообъяснимо. Не успели немцы? Схалтурили?
Мысли вновь к близкому ужасу рва вернулись. Через плац пройти, потом левее к эскарпу… Этих людей так и похоронят, безымянными. Часть архивов Stalag 328 сохранилась, найдутся жетоны узников, но кто и где лежит, не выяснят и через семьдесят лет. Собственно, кому нужно выяснять? Живые заняты своими делами. Это только Катерина со своим экзотично-шокирующим мировосприятием обмолвилась, что мертвые не всегда уходят от живых.
…На дремотные суеверия лейтенанта Спирина потянуло. Вадим с ожесточением потер глаза – поплыли радужные круги. Глупо. О живых нужно думать. Стреляют в городе, дребезжит в отдалении что-то немецкое, автоматическое и малокалиберное, но жутко настойчивое. Изредка отвечает ему наша сорокапятка. Кто-то сейчас обтирает от смазки орудийные патроны, кто-то пробирается подвалом или наблюдает с крыши. Честное слово, им даже легче – не нужно таиться, не нужно раздирать себе слипающиеся веки.
А дом с засадой тих и темен. Тут напрямую всего-то с сотню метров. Спят обыватели, измученные страхом, боящиеся даже свечку зажечь, бойцы опергруппы уже догадались, что никто не придет, оставили часового и повалились на пол конспиративной квартиры. Наверное, Коваленко сторожит, мучается. Да, жаль девочку…
Вадим определенно не спал, но по сапогу его двинули абсолютно внезапно. Что за привычка у ефрейтора в людей автоматным стволом тыкать? А если пластина предохранителя соскочит?
Спирин сдвинул рукав масккостюма, глянул на светящийся циферблат:
– Еще пяти нет.
– Отож воистину бесценна познанье, – прошептал Торчок. – Ты сигнал зришь, чи ни?
Вадим всмотрелся: в окнах ни проблеска.
– Та башку повороти, лейтенант, – рассердился Торчок. – За кусты, до тех горбылин глянь…
Спирин пытался рассмотреть – тьма одна. Кусты кое-как угадывались, помнилось, что за ними груда строительного хлама, видимо, по приказу коменданта шталага рассортированная на отдельные кучи: булыжник, белый камень, старые доски… Но не видно же ничего.
Голубоватая вспышка, через паузу две короткие, еще одна, подлиннее…
Глупейшую мысль об экране случайного смартфона Вадим отбросил. Естественно, сигнальный фонарик с фильтрами. Вот оно!
– Обходное нужно, – прошептал Торчок. – Наши оттуда набегут, оно пождет, разглядит, и до бегов. А тута мы.
– Командуй, Павло Захарович.
Отползли к автоматчикам, те сигналы тоже засекли. Торчок в двух словах объяснил диспозицию.
– Только живьем брать, – напомнил Спирин, чувствуя, как начинает колотиться сердце.
– Сделаем, – прошептал один из автоматчиков. – Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, я в разведроте до ранения служил.
Отползли чуть дальше от проволоки, развернулись малочисленным фронтом к складу "стройматериалов". Вадим одного из автоматчиков сразу потерял и полз, весьма приблизительно понимая, что и как нужно делать, за ефрейтором, старался быть бесшумным. Что за черт, о тактике разведгрупп лейтенанту было известно почти все, но непосредственно в данной обстановке…
– Отож поспели, – с удовлетворением прошептал Торчок. – Мы крутим, ты разговариваешь, так, лейтенант?
– Наоборот вряд ли выйдет, – согласился Вадим.
Тишина томительная, только аж за парком, у Дирекции железной дороги, неизвестный стрелок спешно опустошил магазин винтовки, умолк… И, словно отвечая, прогремела близкая автоматная очередь. Вадим видел вспышку у ствола "штурмгевера" – через мгновение злобно закричали снизу, от дома, потом оттуда ответили автоматным огнем…
Метнулись от груд камней фигуры – одна огрызнулась огнем.
– Порснули, – едва слышно возмутился Торчок.
Фигуры действительно рассыпались – их оказалось три. Одна бежала почти на оперативников. Павло Захарович, пригибаясь, почти сливаясь с землей, шмыгнул наперерез. Вадим пытался понять, что должен делать, но думать стало некогда – Торчок бросился под ноги бегущего – тот, ахнув, покатился по неровной земле – ефрейтор вис на противнике некрупным, но увесистым грузом, цеплялся за автомат. Рядом возник сержант, навалился на брыкающихся соперников. Спирин опомнился, прыгнул к ним, разглядел морду противника – кепи свалилось, враг тряс светлой челкой. Боролись за автомат, хотя Торчок успел выдернуть из МП магазин и колотил им немца в шею. Вадим преодолел мгновенную нерешительность, вжал ствол ППС в бледный лоб. Немец мычал, но лейтенант нажал крепче.
– Вот и ляжи, – просопел Торчок.
Они с сержантом крутили пленнику руки. Вадим смотрел в распахнутые от ужаса глаза немца, тот выдохнул "mein Gott" и окончательно перестал сопротивляться. Спирин опустил автомат, потянулся к ножу – ворот пленному обрезать.
– Уйдет, уйдет, падла мелкая! – закричал второй автоматчик, глядя куда-то в сторону.
– Возьмем! – крикнул Вадим, отпуская рукоять финки. – Павло, ворот немцу сдерите…
– Та вон разумный, жить полагает, – заверил Торчок.
Спирин уже не слышал – бежал, несся почти ощупью, ориентируясь на направление бегущего чуть впереди автоматчика – боец что-то видел, действовал… Стреляли правее, ревел командный голос – определенно это майор Коваленко нагонял страху. Пронеслись в темноте трассирующие пули – кажется, самозарядка указывала направление.
– Вон он, гад! Как раз мелкий! – автоматчик дал очередь из ППШ. Факел выстрелов порядком ослепил Спирина, пришлось зажмуриться, по инерции нащупывая сапогами неровную землю. Закричал:
– Только живого!
– Да я его прижимаю! – в азарте крикнул боец.
Это верно. Напугать, прижать, заставить остановиться. Вадим вскинул своего "судаева". Где немец?
Встречные торопливые выстрелы оказались абсолютно неожиданными. Оторопевший Вадим машинально шагнул в сторону, автоматически нажал спуск. Собственно, и не целился – просто взял повыше коротких вспышек…
…Автомат колотился, пока магазин не опустел…
– На, сука! – мелькнувший впереди боец ударил прикладом, кажется, бил плашмя. Бросил автомат, упал на смутно-темное, охнул…
Вадим, отшвырнув пустой ППС, в два прыжка подскочил к борющимся.
– Du Arschloch! – рычал пойманный.
– У, ты, мля, – удивлялся автоматчик.
Бойца отбросил мощный пинок коленом, немец в разодранной камуфляжной парке попытался сесть и схватить автомат, но лейтенант Спирин рухнул сверху, стараясь своим весом вбить драгоценную говорящую добычу в землю. Немец выставил локоть, и вдолбить врага в землю не слишком-то получилось. Правда, и удар локтем в бронежилет повредил больше локтю, чем оперативнику…
Кажется, у немца за ремнем торчал пистолет, Вадим отталкивал от оружия немецкую лапу, бодал врага каской. Тот, молча, норовил ударить в лицо. Подкатился автоматчик, ухватил немца за руку:
– Держи, держи его, лейтенант!
– Дык, – Вадим крякнул, получив удар в живот – даже сквозь бронежилет весьма ощутимый. Немец выворачивался, как здоровенный угорь, перевернулся на брюхо, норовил уползти, хотя за него вдвоем цеплялись. Только бы пистолет не выдернул…
Каска сползла Вадиму на глаза, не совсем уловил, когда над дерущимися возникла фигура, мелькнул приклад самозарядки – немец, отхватив окованным прикладом по спине, длинно выдохнул и замер, словно парализованный. Катерина оперлась в спину пленника коленом, мелькнул клинок штык-ножа – отлетел в сторону отхваченный ворот немецкой парки. Кромсая все подряд у шеи добычи, Мезина озабоченно пробормотала:
– Живой вроде, а?
– А то, – промычал, морщась и облизывая разбитую губу, автоматчик. – Лейтенант огнем удачно прижал. Живехонек фриц. Только чаго-то крупён. "Мелкий, мелкий", а едва скрутили.
– Да не особо он мелкий, – прохрипел Вадим.
– Разберемся. – Катерина ловко, словно всю жизнь только этим и занималась, срезала с пленника ремни, распарывала одежду… Лейтенант Спирин удерживал немца за толстокостное запястье и думал, что только абсолютно сумасшедшая дама рискнет душиться в полевых условиях столь дорогими духами…
Где-то рядом гремели выстрелы, повисла ослепительная ракета…
Город Львов. Хмельовский тупик. Особый отряд/младший лейтенант Земляков. 4:20
…Выскочив из подъезда, обогнули дом.
– Они полевее должны прррятаться, – частил пленный бандерлог. – Там их четверо…
– Боец, придержи говоруна, тыл охраняйте, – на бегу приказал Коваленко. – Рассыпаться и вперед.
К черту бандеровцев, не до них сейчас. Выскочили во двор, Женька оказался на правом фланге недлинной цепи. Было неуютно – сверху, от Цитадели, двор как на ладони – на выбор можно бить. Но сигнальщик, видимо, сильно удивился – автомат ударил, когда большая часть оперативников уже проскочила под прикрытие забора. Ответили из автоматов поверх склона – не дай бог зацепить оппонента. Женька саданул сапогом по доске – у, зараза, крепкий заборчик, даром что на вид трухляв. Доска все же проломилась, пронырливый переводчик протиснулся в щель – вокруг были заросли бурьяна, отлетело из-под ног нечто дребезжащее – кувшин жестяной-дырявый. Впереди уже взбирался по склону кто-то ловкий – ага, капитан Марчук настроен агрессивно.
Женька кинулся догонять.
– Поспокойнее, не напоритесь, – приказывал из темноты майор…
Сверху уже не стреляли, зато из темноты возникли колья ограждения. Ножницы для резки проволоки у оперативников имелись, даже в двух экземплярах, но переводчику столь ценный инструмент, понятно, не доверили. А колючки здесь многовато…
– Проход! – раздался Катькин голос.
Катрин стояла на колене, смотрела поверх самозарядки.
– Они разделились.
– Сколько?
– Трое или четверо.
Командиры уточнять и рассусоливать не стали, проскочили в проход: проволока здесь действительно была разрезана, концы аккуратно отведены и зацеплены за колья.
– Давай, давай, Жека. Они шустрые, уйдут, – Катрин все еще всматривалась в темноту, словно там что-то разглядеть возможно.
Земляков проскочил за тройную линию заграждения, оперативников догнали отрядные автоматчики.
– Вдоль заграждения отсекаем, – командовала Катрин. – Еще проход должен быть. В глубине их возьмут, а кто проскочит – ваш. Двое за мной!
Женька хотел спросить, что значит "ваш", но командирша и пара бойцов уже исчезли. В темноте ударил автомат, заорали. Земляков сплюнул и кивнул автоматчикам:
– Вдоль колючки. Отсекаем.
Земля была натоптанная, идти легко. Слева, на фоне неба, темнел силуэт ближайшей башни. Довольно уродская, нужно сказать, архитектура. Но там было весело: разрозненно стреляли, матерились. Мелькнули трассеры…
– Товлейтенат, может, помочь ребятам? – спросил невысокий боец.
– Терпение, мы уже вовсю помогаем, – пробормотал Женька, вглядываясь в темноту.
Левее кто-то от души дал из автомата – не иначе целый магазин высадил. Эх, нашпигуют штурмбаннфюрера.
– Не видно ж ни черта, – прошептал боец с "дегтяревым". – Может, ракету подвесить?
– А шо, у меня имеется, – признал коренастый старший сержант. – Получил, как приказано было.
– Давай, вешай, – Женька не был уверен в правильности решения, да и вообще как-то не приходилось раньше ракетными делами заниматься. Но не стоять же без толку.
Старший сержант шепотом выругался – взвод у новенькой ракетницы тугой. Хлопнуло, с шипением ушла в небо ракета, вспыхнула яркой белой лампой…
…И в это мгновение Женька увидел долгожданного штурмбаннфюрера Визе. Вытянутое лицо, хрящеватое ухо, очевидная плешь – ее на архивных фото не видно, но угадывалась. Определенно он, медик эсэсовский. Правда, сейчас больше на загнанного зайца смахивает. Простоволосый, в распахнутой парке, скакнул к проволоке, упал на живот…
– Halt! – взревел Земляков голосом, лишенным малейших интеллигентных ноток.
Визе почему-то не послушался, мелькнула нога в грязном сапоге – уползал штурмбаннфюрер вертким пятнистым червяком.
Женька дал очередь по кольям, надеясь напугать: отлетели щепки, зазвенела проволока. Но беглеца это вряд ли остановит: там ложбинка, задницу свою он обезопасил. Ах, черт, всего-то метров двадцать оставалось.
– Давай за ним.