Старпом заглянул лишь раз и, заметив, что лечение идёт полным ходом и довольно успешно, мешать не стал.
А к даме сердца в тот раз Максим так и не попал.
С моря неожиданно подул ветер. Вода пошла рябью и, заволновавшись, набежала на берег. Погода на севере всегда портится внезапно. Это налаживается она долго и нудно, а чтобы испортиться, ей достаточно мгновения. Вот только что светило солнце, а обернуться не успеешь, как уже валится на голову снег и опрокидывает с ног ветер.
Максим остановился и с трепетом посмотрел на стремительно приближающуюся с моря и закрывшую горизонт тучу. Ветер вначале лишь осторожно коснулся его лица, затем стремительно ударил, едва не свалив с ног, и потащил вдоль берега. Море, всего минуту назад блестевшее как зеркало, приняло цвет свинца и, вздыбившись, понеслось, срывая с места камни, к подножию обрыва. Спасаясь от ударившего в ноги водяного вала, Максим полез вверх по склону, шаря глазами в поисках спасительной щели или выступа. Заметив подходящую выемку, он втиснулся в неё, выставив наружу спину и пытаясь спрятать обнажённую голову за поднятым воротником куртки. Ветер принёс с собой холод и непроницаемый снежный заряд. Ревущее в двух десятках шагов море исчезло за тёмно-молочной стеной. Взлетающие в воздух брызги смешивались со снегом и образовывали несущуюся с огромной скоростью и проникающую во все щели студёную смесь. Спина покрылась ледяной коркой, и Максим чувствовал её растущую массу. Нечего было и думать, чтобы пересидеть ураган в таком хлипком укрытии, и он решил, пока ещё возможно, карабкаться наверх. Но здесь ветер был ещё сильнее. Он едва не сбросил Максима с обрыва вниз, но затем, подхватив, потащил по снежному полю.
"Бешеный галоп по сугробам у меня входит в привычку", - мрачно подумал Максим, чувствуя, как ноги с головой меняются местами, и его несёт в неведомом направлении.
Обессиленный, выдохшийся и разбитый, чтобы остановиться, он распластался лицом вниз и вжался в снег. Ветер, не в силах его оторвать, теперь лишь бессильно свистел над головой, постепенно превращая его в снежный холм. Внезапно рёв перешёл в стон, затем в слабое рыдание, и стало относительно тихо. Максим стряхнул снег и поднял голову. Буран выдохся и теперь тащил снежный заряд где-то вдалеке, оставив лишь затухающий хвост. Появилась хотя бы какая-то видимость и можно было видеть уползающую вглубь острова чёрную тучу. Но вместе с исчерпавшим силы ветром исчезли силы и у Максима. Он лежал и чувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не может даже выбраться из-под навалившегося сверху снега. В неравной борьбе с бураном он отдал всё, до последней капли. Не было желания даже о чём-либо думать или пытаться опять убедить себя встать. Не мучил голод. Не могла теперь достучаться до сознания и согревающая прежде мысль: "Тепло, уют и сердечное радушие!" Хотелось только вот так лежать, лежать и лежать. Без движения, без сил и без дурацких мыслей о борьбе. Абсолютная нирвана и спокойствие!
Максим безучастно посмотрел на пробежавший перед глазами белый шар. Шар остановился и превратился в исступленно роющего снег песца. Увлёкшись охотой, зверёк щурился от всё ещё ощутимого ветра и, не замечая ничего вокруг, совал острую морду в вырытую нору. Затем опять рыл, швыряя по сторонам снег.
Максим заторможено и равнодушно смотрел на его старания, пока, наконец, до него не дошло осознание происходящего. В голове будто взорвалась бомба: "Песец! Еда!" Это была еда, и организм вновь включился в борьбу, а живот дёрнулся в судороге, напомнив о голоде.
"Он рядом! - сглотнул пересохшим ртом Максим. - Я с такого расстояния не промахнусь, и у меня будет еда!"
Автомат показался ужасно тяжёлым. Вытащив его из-под груди, Максим окоченевшими пальцами сжал рукоятку и поднял перед глазами ствол. Песец топтался к нему спиной и то и дело нырял в снег с головой. Он по-прежнему не видел опасности. Распухший и обмороженный палец не пролезал в скобу и никак не мог нащупать курок. Боясь дышать, чтобы не спугнуть свою жертву, Максим сдавил рукоятку автомата и, вздрогнув от оглушительной очереди, рухнул без сил.
"Он рядом! - едва не захлебнулся он от восторга. - Мне всего лишь нужно подползти и впиться в него зубами. С трёх метров я не мог промахнуться! Он ещё тёплый! Надо только ползти".
Тяжело подтянув окоченевшую ногу, Максим дёрнулся и, будто черепаха, потащил на спине собравшийся снежный панцирь. Цепочка мелких следов протянулась и оборвалась у вырытой ямы, но песца нигде не было. Максим оглянулся, но кругом был лишь белый снег.
- Я не мог промахнуться! - он взбешенно зарычал, чувствуя как в груди поднимается паника. - Он должен быть рядом! Он, наверное, раненый! И я его сейчас найду!
Но, приподнявшись на руках, увидел лишь следы длинных прыжков перепуганного, но невредимого животного.
И тогда Максим, застонав, уткнулся лицом в снег. Рухнула последняя надежда, а с ней и какое-либо желание бороться и жить. К чему цепляться за эту жизнь, если она к нему так беспощадна?
В вырытой песцом яме мелькнуло что-то тёмное. Стерев с лица липкий снег, Максим удивлённо заглянул внутрь. Серая шерсть мелькнула и тут же исчезла в прорытой на ходу норе. Спасшийся от зубов песца зверёк опрометчиво выглянул и этим подписал себе приговор. Шансов на спасение Максим ему не оставил. Запустив руку в снег, он почувствовал тёплое мохнатое трепыхающееся тельце и, схватив его, впился зубами, чувствуя как в рот брызнула липкая кровь. Но вместо ожидаемого прилива сил он ощутил полное бессилие. Сжимая в ладонях волосатый комок, он прижал его к губам и провалился в небытие.
Сколько он так пролежал, Максим не знал. Ветер уже стих, и теперь над головой, скрывая слепящее солнце, ползли низкие тучи. Одеревеневшее тело уже не болело, да он его и не чувствовал, и лишь веки ещё подёргивались, пытаясь разлепить смёрзшиеся ресницы.
Что-то было не так. Что-то нарушило его ведущий в вечность сон. И это что-то было до боли знакомое и совершенно лишнее в этом снежном безмолвии.
Максим, так и не сумев открыть глаза, прислушался. Где-то рядом совершенно отчётливо раздался собачий лай.
- Э-э-эу… - он попытался выдавить из груди крик, но получилось лишь невнятное и слабое мычание.
С невероятным усилием вывернув шею, в узкую щель слипшихся век он увидел удаляющуюся фигуру идущего на лыжах человека, а рядом с ним резвящегося пса. Лыжник, повернувшись к нему спиной, широко размахивал палками и исчезал на глазах.
- А-а-а… - Максим ещё раз попробовал издать звук, но застывшее горло не слушалось.
Тогда он нащупал автомат, и уже не в силах его из-под себя вытащить, нажал на курок. Торчавший рядом с лицом ствол зашёлся длинной очередью и обжёг пороховыми газами. Но Максим этого уже не чувствовал. Он сделал больше чем мог, и теперь небытие вновь приняло его в свои объятья.
* * *
"Идёт охота на волков, идёт охота!" Услышь эту, ещё не рождённую великим Высоцким фразу, Александр Иванович оценил бы ту точность, с которой она могла бы передать атмосферу, царившую на Северном флоте, потому что сказать, что для всех сил была сыграна боевая тревога - не сказать ничего.
Час назад на аэродроме Ваенга приземлился разведчик, ещё с воздуха доложивший о том, что всего в сотне километров севернее острова Кильдин экипажем была замечена лодка, очень напоминающая ту, описание которой теперь имелось в каждом полку. Сфотографировать лодку не удалось, так как при приближении самолёта она скрылась под водой. Но экипаж был абсолютно уверен, что ему посчастливилось обнаружить таинственную субмарину, и по флоту объявили тревогу. Ещё не успели остановиться винты Пе-3, как к нему подъехал ГАЗ флотского начальства и, забрав лётчика со штурманом, рванул к причалу, где их уже ожидал катер командующего, чтобы через залив перевезти в штаб флота, в Полярный.
Александр Иванович смотрел на исчирканную карандашом штурманскую карту и слушал доклад. По описаниям он и без фотоконтроля понимал, что экипаж видел именно искомую лодку, потому что столько о ней слышал, что уже казалось, будто видел ее своими глазами. Неожиданно в кабинет начальника разведки ворвался командующий Головко. Махнув рукой вскочившему Александру Ивановичу, он нетерпеливо спросил:
- Ну?
- Она.
Командующий флотом взволнованно вздохнул и, подойдя к столу, склонился над картой.
- Севернее этой точки дежурит "Урицкий".
- Так точно, товарищ вице-адмирал. Севернее тридцать миль.
- Поднять все силы флота! Лидировать в поиске будут новые эсминцы, остальным работать по их указаниям!
- Так точно, товарищ командующий. Эсминцы "Грозный", "Гремящий" и "Громкий" уже готовы к выходу в море. Предлагаю этот район до их прибытия периодически прочёсывать МБРами. Вдруг снова объявится.
- Хорошо, Александр Иванович, действуй. - Головко неожиданно поморщился. - Нужно позвонить в Москву, Берии.
Неожиданно в раскрытую дверь из кабинета командующего донёсся перезвон телефона правительственной связи.
"Вспомни… а оно тут как тут", - мрачно подумал Головко и побрёл назад, в кабинет, на ходу обдумывая разговор с всесильным наркомом.
* * *
Треск горящих дров ласкает слух, тепло от печи приятно обволакивает лицо - Максим был уверен, что всё это ему снится. Раскрой глаза, опять окажешься заваленным с головой в снежном сугробе. Он даже чувствовал на груди его тяжесть. Но рядом слышались лёгкие шаги, и это не вписывалось в формат последнего сна затухающего мозга. Определённо, рядом кто-то осторожно, боясь разбудить, ступал по скрипящему полу, и тогда он открыл глаза. Тяжёлый белый тулуп мохнатым воротником щекотал нос, закрывая его до глаз. Максим заворочался, собираясь чихнуть, но неожиданно рядом раздался звонкий голос:
- Папа, папа, он проснулся!
Хлопнула дверь, и ему в лицо заглянула широкая и седая борода.
- Ну?
Рядом, загрохотав пододвигаемым табуретом, появился ещё один мужчина. Он был моложе, и вместо окладистой бороды, как у первого, у него на подбородке был аккуратный чёрный клинышек.
- По-русски понимаешь?
- Понимаю, - удивлённо ответил Максим. - А вы кто?
- Он наш! - рядом с головой первого бородача появилось румяное девичье лицо. Смутившись, девушка сконфуженно добавила: - Я же говорила!
- Наши в немецкую форму не рядятся, да и взяться им здесь негде.
- Да и немцам здесь тоже неоткуда появиться, - возразил обладатель седой бороды.
- У него автомат немецкий и куртка.
- Но говорит-то он по-русски.
Первый бородач разместился с одного боку кровати, тот, что помоложе - с другого. Максим, следя за их спором, вертел головой с бороды на бороду и наконец решился спросить:
- Это полярная станция? Вы полярники?
- Мы-то полярники, а вот ты кто?
Максим дёрнулся, пытаясь сесть, но его тут же уложили на место.
- Лежи! Мы тебя так послушаем.
- Вы не понимаете! - ещё раз безуспешно попытался вскочить Максим. - Я наш! Я русский! А немцы здесь недалеко от вас.
- Погоди.
Бородач, сидевший по левую руку, остановил его, подняв ладонь.
- Ты, значит, хоть и русский, а знаешь, где находятся немцы?
- Конечно! Я же от них сбежал!
Полярник, сидевший по правую руку, в вязаном свитере с воротом до ушей, постоянно дёргал клин бородки. Он скептически посмотрел на Максима и произнёс:
- Тимофей Иванович, он или провокатор, или не в себе. Какие здесь немцы?
- Ты записывай, а я допрашивать буду.
- Допрашивать? Кого допрашивать? Меня? - Максим взвился, пытаясь сбросить тяжёлый тулуп. - Да я столько брёл, чтобы вас найти, а вы - "допрашивать"!
- Ты ляг и не вставай! - прикрикнул на него сидевший слева Тимофей Иванович. - А ты как хотел? Мы как тебя нашли, так сразу радиограмму на Большую землю отправили. А оттуда приказ пришёл: допросить и протокол допроса им отстучать. Откуда у тебя немецкие вещи, если ты не немец?
- О-о-о! - застонал, соображая, с чего начать, Максим. - Я у немцев взял, а их медведи сожрали.
- Немцев, значит, сожрали, а тебя нет? Ладно, давай по порядку. Как звать?
- Зайцев Максим. Поймите, немцы у вас под боком! Сюда надо вызывать десант или кого там? Корабли! Хотя лучше с берега, их орудие на море направлено!
Сидевший с протоколом в руках хмыкнул и спросил:
- Партийность?
- Что?
- Коммунист?
- Да при чём здесь партийность? Я же вам про немцев твержу!
- Понятно. Пишу: беспартийный. Корабли, говоришь? Крайнее судно когда у нас было, Тимофей Иванович? Ещё в мае?
Максим сполз по подушке и протяжно вздохнул. Вот тебе и тепло и уют, и сердечное радушие!
- Поесть дадите?
Тимофей Иванович кивнул заглядывавшей через плечо девушке:
- Дашка, принеси ему тушёнку с хлебом.
От этих слов у Максима закружилась голова.
- Так где, ты говоришь, немцев видел? - Тимофей Иванович показал напарнику на стол: - Феликс, подай карту.
Сложенный вчетверо затёртый лист карты был меньше тетрадного листа, и Максим никак не мог сообразить, какой участок острова он показывает. Вдруг перед глазами мелькнуло знакомое название.
- Вот! Мыс Утешения!
- На Утешения? - Тимофей Иванович удивлённо посмотрел на карту. - Феликс, вы же там недавно с ребятами проходили?
- Конечно, проходили! Нет там никого.
- Немецкая база под землёй! Она спрятана в скале! Потому вы её и не заметили.
Максим начинал злиться. Проделать такой путь, чтобы сейчас из него делали полного идиота? Это уже слишком! Несмотря на пытавшиеся его уложить на кровать руки, он сел, выставив из-под тулупа голые ноги.
- Смотрите! - Максим исступленно тыкал пальцем в разложенную на коленях карту. - Вот здесь, у самого берега, есть небольшой причал. Его не спрятать. А рядом утёс. У его подножья и есть вход в базу. А на вершине башня корабельного орудия!
Тимофей Иванович с сомнением посмотрел на Феликса.
- Что скажешь?
- Врёт!
- Что-о? - у Максима от возмущения вытянулось лицо.
- И знает, о чём врёт! Там действительно есть заброшенный причал, сооружённый ещё до войны артельщиками. Я вначале подумал, что он просто не в себе, а теперь вижу, что это хитрый провокатор!
- Сам ты!
Максим хотел схватить Феликса за бороду, но Тимофей Иванович с помощником вскочили и, придавив лицом в подушку, заломили ему за спину руки.
- Всё! Всё! - взмолился Максим.
От боли потемнело в глазах. Но ещё больнее было от обиды.
- Там остались мои товарищи, - он застонал и, распластавшись на кровати, шмыгнул носом. - Я искал вас, чтобы предупредить вас и спасти их. А вы…
- Против нас разыгрывается какая-то хитрая диверсия, - не сдавался Феликс. - А это продажный провокатор, подосланный немцами, чтобы уничтожить нашу станцию.
- То-то и не вяжется. Если бы его подослали немцы, то он был бы в советской форме и с ППШ на шее, и не лежал бы в снегу, обмороженный. А к мысу Утешения, Феликс, придётся сходить ещё раз.
- Нельзя туда вам идти, - успокоившись, Максим снова свесил с кровати ноги. - Нужна помощь, и побольше. Там немцев немного, но они особенные и очень сильные.
- Ну конечно - богатыри из Тюрингии! - хмыкнул Феликс. - Ты лучше расскажи, как ты им продался.
Максим уткнулся лицом в ладони и тоскливо вздохнул.
- Больше всего мне сейчас хочется назвать тебя редкостным мудаком, но боюсь, что вы опять начнёте крутить мне руки. У немцев в плену два моих друга. Над ними проводят страшные опыты. Я с невообразимым трудом выбираюсь оттуда, брожу по тундре, бегаю от медведей, жру птиц и мышей, еле живой приползаю к вам, а вы мне устраиваете допрос с пристрастием и ещё обвиняете чёрт знает в чём. Где справедливость?
Матвей Иванович кашлянул в кулак и, заметив застывшую в дверях с подносом дочку, смущённо сказал:
- Ты пока поешь, а потом ещё поговорим. Ты это… в общем, извиниться никогда не поздно, гораздо страшнее ошибиться. Но всё равно, пока я не получу указаний с Большой земли, ты считаешься под арестом. Что ты нам сейчас рассказал, я, конечно, немедленно передам в управление Главсевморпути, а там пусть они решают, что дальше делать. Пусть хоть сам Папанин сюда летит, мне без разницы, как скажут, так и будет.
Матвей Иванович с Феликсом вышли. На отцовский табурет тут же опустилась Даша и протянула Максиму поднос. На алюминиевой тарелке красовалась сохранившая форму банки тушёнка, а рядом нарезанная половинка хлеба. Почуяв ударивший в нос запах мяса, Максим жадно протянул руки и схватил тарелку. Набив рот, он блаженно зажмурился.
- В жизни не ел ничего вкуснее, - промычал он, раздувая щёки.
Девушка улыбнулась:
- Мы тушёнку сами делаем.
На миг оторвавшись от тарелки, Максим посмотрел ей в лицо. Совсем ещё юная, румяная, с длинной, переброшенной через плечо на грудь косой. От его взгляда девушка залилась ещё большим румянцем.
- Тебя Дашей зовут?
- Ты же слышал.
- А я Максим.
- А это я слышала.
- Кхм!
Разговор не клеился, и Максим, не слишком расстроившись, вновь уткнулся в тарелку. Неожиданно накатила тошнота, и он, скривившись, откинулся на подушку.
- У тебя красивая коса!
- А ты видел некрасивые косы?
- Я вообще никаких не видел. У нас девушки предпочитают совсем другие причёски.
- А у вас - это где?
- Далеко. Сколько я у вас здесь разлеживаюсь?
- Почти сутки.
Максим огляделся: чёрные стены из обструганных брёвен, маленькое окно с подступившим до середины снегом, три деревянных двухъярусных кровати, на полу медвежья шкура, в углу выбеленная печь. Не дом, а избушка из сказки "Морозко"!
- А ты правда мышей ел? - смутившись из-за затянувшейся паузы, спросила Даша.
- Правда. Была какая-то без хвоста.
- А-а. Это лемминг.
В тарелке было ещё полно тушёнки, но от одного её вида вновь подкатила тошнота. Максим отвернулся, а Даша, заметив его мучения, потянула к себе поднос:
- Ты уже всё?
- Подожди. Может, отпустит. Ещё хочу, но не могу.
Ему не хотелось, чтобы она уходила, и он, подмигнув, застенчиво спросил:
- Даша, а ты не знаешь, где моя одежда?
Максим заглянул под придавленное тулупом одеяло и заметил, что лежит в одних трусах.
- Я её там, у большой печки, сушиться повесила. Она вся насквозь промёрзла. Ты, наверное, в лужу упал?
- Да, упал… ещё в какую!
- Когда тебя нашли, ты был уже весь белый. У тебя лицо и руки были обморожены. Так мы тебя медвежьим жиром растирали.
- И ты растирала? - чувствуя, что краснеет, спросил Максим.
- А как же! Я и жир на плите грела, и горячие компрессы делала.
- Можно я оденусь?