Жители Честера - как и все люди в это время - ложились спать рано, с петухами, как только садилось солнце и темнело настолько, что нельзя было работать. Полуночничали лишь некоторые монахи в монастырях, стража на башнях, да… да вот, пожалуй, и все. Так что, когда ведомые Ульвой Ирландец и ярл добрались до корчмы Теодульфа Лохматого, ворота им открыли не сразу. Сначала долго допытывались - кто да куда, лишь только затем, углядев сквозь приоткрытую щель местного завсегдатая Ульву, смилостивились, пустив-таки внутрь двух его приезжих дружков - ирландских бродячих поэтов - филидов.
- Осторожненько проходите, - шептал сторож-слуга, освещая путь чадящей жировой плошкой. - Спящих не разбудите.
Судя по всему, у Лохматого Теодульфа сегодня был удачный день. Во всех углах главного, расположенного в таблиниуме, зала, постелив на старинный мозаичный пол свежей соломы, в самых живописных позах спали припозднившиеся с ярмарки окрестные кэрлы.
- Воскресенье, - оглянувшись, пояснил слуга. - Народу много. Во-он, видите, уголок… Там и ложитесь. Плату давайте мне. О, любезнейший господин мой! - Он посмотрел на Ульву. - Доложить ли госпоже?
- Утром доложишь. А где Теодульф?
- Хозяин почивает уже. Продуктами платить будете, или деньги имеются?
- Да есть деньжат немного. Но только не за этот угол.
- Отлично! Тогда можно и отдельную спаленку организовать… и девочек.
Ирландец оглянулся на ярла. Тот чуть заметно кивнул.
- Вот и организуй нам. Пока что только спальню, а там видно будет.
- Исполним в лучшем виде, не сомневайтесь, - тут же заверил слуга - старый, с морщинистым лицом и трясущимися руками, - исчезая за углом, в длинном коридоре, хорошо, впрочем, знакомом идущим. В тусклом мерцающем свете горящего жира метались по стенам и потолку уродливые тени ларов - римских домашних божеств, немых свидетелей безвозвратно ушедшей жизни. - Располагайтесь. - Остановившись в конце коридора, слуга отворил дубовую дверь. Небольшая комната с изящными колоннами, поддерживающими кровлю, и двумя светильниками, искусно сделанными из зеленоватого мрамора и бронзы. Правда, ложе, вернее, кровать была только одна, да зато весьма широкая - от стены до стены комнаты.
- Отлично, - кивнул ярл. - Ты иди, старик. Вот тебе деньги. И… на сегодня обойдемся без девочек. Слишком устали в пути.
- Как угодно господам, как угодно. - Слуга ловко зажег в светильниках сальные свечи и, льстиво хихикнув, исчез с низким поклоном. По коридорам ларциума - места хранения ларов - он не прошел и десятка шагов. Бесшумно открылась дверь, и чья-то тонкая рука, схватив слугу за шиворот, проворно утащила его в спальню.
- Кого это ты там привел, старик?
Слуга передернул плечами:
- О, как вы меня напугали, госпожа Гита.
Гита - в длинной тунике темно-красного бархата, перетянутой в талии узким золотым ремешком, - была чудо как хороша. Темные волосы ее стягивал позолоченный обруч, на ногах были надеты деревянные сандалии с тщательно вырезанным изящным узором в виде переплетающихся фантастических птиц. В зеленых, чуть удлиненных глазах девушки отражалось оранжевое пламя свечи.
- Так кто на этот раз ищет ночлега в корчме Теодульфа? - усмехнувшись, переспросила Гита, ноздри ее хищно расширились, а в глубокой тишине еще явственнее слышалось глубокое дыхание. Как и всегда в предвкушении какой-то неожиданной, но такой приятно-томящей игры. Старый слуга знал какой.
- Какие-то ирландские странники. Оба высокие, один чернявый, второй светловолосый. На лица приятны, - поспешно пояснил он. - С ними проводник - наш Ульва. Про себя говорят - поэты… девочек пока не пожелали.
- Поэты? Ах да, знаю, - задумчиво кивнула Гита, не обращая никакого внимания на упоминание Ульвы. А что на него внимание обращать? Он свое отработал. - Кажется, в Ирландии их называют филиды, или барды. Довольно мило, особенно в нашей глуши. - Она немного постояла, барабаня пальцами по изящному мраморному столику на гнутых ножках. Высокая грудь так и продолжала вздыматься, словно в предвкушении каких-то изысканных наслаждений. - Слушай, старик. - Гита приняла решение. - Сейчас же отнесешь этим бардам кувшин ромейского вина… Э, не протестуй, с Теодульфом я потом сама договорюсь. Иди же… Хотя… Постой. Вино принесешь сюда, мне. И не забудь круглый поднос. Тот, позолоченный. Ступай, старик, да смотри не задерживайся.
В это же самое время наступил черед исполнения следующей части плана Хельги. Тем же фиолетовым вечером, ясным и прохладным, Магн и Снорри, спешившись, постучали в ворота женского монастыря. Обитель святой Агаты издавна пользовалась королевскими милостями, владея на полном основании весьма обширными и плодородными землями - "боклендами", на земли эти, а также и на ближайшую округу еще в незапамятные времена монастырю были пожалованы "сока и сака" - право собирать налоги со всего населения, а также и судить их. Таким образом, все - даже, казалось бы, свободные кэрлы (а теперь - "сокмены") - являлись, в той или иной степени, кто больше, кто меньше, зависимыми от монастыря, в который, естественно, ручьем текли доходы. Богатство обители святой Агаты бросалось в глаза во всем. И в мощных крепостных стенах, более приличествующих усадьбе какого-нибудь знатного тана, нежели богоспасаемому женскому скиту, и в многочисленных мастерских, расположенных на территории монастыря, в скриптории, где трудолюбивые сестры деятельно переписывали не только труды блаженного Августина, но и "Утешение философией" Манция Северина Боэция и даже Вергилия с Тертулианом. А какая колокольня была в монастыре, какие благостные звоны плыли в воздухе, радуя собою округу, вот уж поистине серебряные звоны, так ведь и, поговаривали, колокола-то были отлиты из чистого серебра. Богат был монастырь, не беден. Под стать ему и настоятельница, матушка Урсула. Мощная, седовласая, крепкая, с несколько грубым лицом и пылающим взором. А голос? Такому голосу мог бы позавидовать и какой-нибудь норманнский ярл! Да и умна была матушка, уж наградил ее Господь разумом изрядным. Потому и, выслушав пришельцев, вмиг разобралась аббатиса, что тут к чему. Ну, про Гиту-то она и раньше догадывалась, знала, что из себя представляла девчонка, ни за что бы такую в обитель не взяла, да уж слишком лакомый кус - часть от всех доходов богатейшего купчины Седрика - к Гите прилагался. Хоть и не беден монастырь, а ведь потому и не беден, что все прежние настоятельницы тоже были женщины ума превеликого, выгоды своей не упускали. Вот и матушка Урсула упускать не хотела. Шутка ли! А что касаемо своенравной девчонки Гиты, так в монастыре не дома - враз рога-то пообломать можно! И подвалы темные с крысами да скелетами ради такого, чай, найдутся, и еще кое-что для-ради кроткого вразумления чадушки, благодатью Божьей обиженной. Ну, Гиты то есть.
- Значит, вот как. - Аббатиса задумалась. Она сидела перед длинным столом в массивном - под стать самой - кресле с высокой резной спинкой из ирландского дуба, поставив ноги на небольшую скамеечку, и пытливо рассматривала незнакомцев. Синеокую девицу в скромной одежде послушницы и молодого светлоглазого парня - явно откуда-то из северных стран. Верить им или нет? Скорее - верить. И вовсе не потому, что они своим видом вызывают какое-то особое доверие, нет, да Хельги на это и не рассчитывал, рассчитывал на другое - на хваленый ум аббатисы. А уж та логически помыслила: - по всему выходило, могла ведь эта паршивка Гита такие дела учудить, подставив отца родного, вполне могла. В ее это характере, ну да ничего, обитель девку исправит, срок только дайте, и не такие грешницы каялись. А Гита эта… Тоже, Мария-Магдалина выискалась…
Ух, злодейка. И руку - якобы свою - она же подкинула, не стыдно было душу безвинную загубить, ладно, скоро отольются кошке мышиные слезки, ужо в подвале темном, сыром насидится-наплачется.
- Так. - Матушка Урсула подвинула поближе небольшой кусочек пергамента. Взяла гусиное перо, обмакнув в чернила, и быстро набросала несколько строк:
"Достопочтенному господину Эльдельберту, тану Эсбурга и прочих мест, от Урсулы, дщери Божией, поклон. С подателями сего письма надлежит немедля скакать в Честер, взяв с собой двух воинов, по пути заехать к купцу Седрику. Буде он дома, пускай тоже собирается в путь. Если же нет, то тогда скакать, не задерживаясь, Божьею милостию. С письмом придут девица именем Магн, послушница, и молодой дан по имени Снорри. В Честере возьмете девицу, вам известную, да на обратном пути, за ради Господа нашего, заедете в деревню Эймстон, где мужички, лэты и уили, совсем против Бога идут и шестую седмицу десятину не платят, а кроме того, и оброка от них, вижу, не дождаться. Мужичков тех покарать надлежит с примерной строгостию, на то у вас и воины будут. А уж я в долгу не останусь. Да поможет вам Господь, аминь".
- Нате! - Аббатиса свернула пергамент в свиток и тщательно запечатала его перстнем, капнув воску из горящей на столе свечи. - Скачите в соседнюю деревню, ее с холма видно. То манор тана Эльдельберта. Дадите ему письмо - он все сделает. Завтра к утру и выедете, помолясь.
- Ой, матушка! - вскрикнула Магн. - К утру-то, пожалуй, поздно будет! Лучше б сейчас скакать!
- Сейчас, говорите? - Аббатиса почмокала губами. - Ну, индо так и пусть будет. Если, правда, Эльдельберт не с охоты. Если с охоты, да пирует - никуда в ночи не поскачет, только утром. Ну, что стоите? - Матушка Урсула небрежно протянула для поцелуя руку, к которой по очереди приложились сначала Магн, а затем, глядя на нее, и Снорри. Молодому викингу, правда, подобный ритуал дался с большим трудом, и только уважение к пославшему их ярлу спасло аббатису от презрительной насмешки Снорри… В лучшем случае от насмешки…
Когда они выехали из врат обители святой Агаты, в небе уже зажглись звезды. Желтые, далекие и холодные, они висели в черно-фиолетовом небе недвижно, как и сто, и двести лет тому назад, и даже еще до Рождества Христова. Звездам не было никакого дела ни до воинов, которых, прочитав письмо матушки Урсулы, спешно скликал эгсбургский тан Эльдельберт, ни до двух пилигримов - отца Деклана и Никифора-Трэля, жгущих костер у пристани, ни до сидящего рядом с ними в образе монаха Черного друида Форгайла, досадливо поджидающего Ульву (напрасно, заметим в скобках), ни до Дирмунда Заики, вместе с неким бежавшим лэтом Эрмендрадом нашедшего-таки кое-какой приют в Нортумбрии у данов, ни до Красавчика Фриддлейва, ставшего уже уважаемым воином у них же, ни до действа, неспешно разворачивавшегося в небольшой спальне корчмы Лохматого Теодульфа, бывшей римской вилле. А действо, там разворачивающееся, было весьма интересным…
С золотым подносом в руках Гита вплыла в комнату странствующих поэтов, красавица с пылающим взором. Стояла полутьма, лишь в дальнем углу тускло мелькало зеленоватое пламя сальной свечи, отбрасывая от черных фигур гостей бегающие причудливые тени. Один из них, похоже, уже спал, утомленный дорогой, а двое других молились, стоя на коленях перед распятием.
- Эй! - тихонько позвала Гита.
Оба молящихся обернулись. Лица их скрывала тень капюшонов.
- Я принесла вам вина, - улыбнулась девушка. - И хотела бы послушать песни. Ведь вы и вправду барды?
Гости молча поклонились.
- Конечно, мы споем тебе песни, - кивнул один из них. - Только хорошо бы принести сюда арфу или хотя бы лютню.
Гита подошла к двери и, раскрыв ее, громко хлопнула в ладоши. Второй гость - Хельги - невольно залюбовался ее точеной фигуркой. Чьи-то шаркающие шаги раздались в коридоре, послышался чей-то шепот…
- Арфы, к сожалению, нет, - обернувшись к гостям, пожала плечами Гита. - Есть это… - Она протянула им лютню и бубен.
- Отлично, - поблагодарил бард. - Что же ты хочешь услышать, красавица?
- Что-нибудь про любовь, - усмехнулась Гита.
- Про любовь? Можно.
Кивнув, Ирландец задумчиво тронул струны.
- Это грустная песня о сватовстве короля Эохайда к Этайн, жене некоего Элкмара из Бруга. Песня о несчастной любви.
Глаза присевшей на край ложа Гиты зажглись неподдельным интересом. Все-таки очень мало было в тот век развлечений, чтобы пропустить просто так заезжих бардов.
- О женщина, пойдешь ли ты со мной, -
торжественно начал Ирландец, -
В дивный край, где нет наконечников копий,
Твои волосы словно венок первоцвета,
Тело, как снег, бело и прекрасно…
Грустный мотив лютни подхватил бубен и тут же повел свою линию, вторгаясь в музыку сначала ненавязчиво, еле слышно, а затем все громче и громче.
Сладчайшие теплые реки текут в том краю,
Любые там вина и мед.
Благородны там люди без всяких изъянов,
Без похоти и греха там зачатье…
Руки ярла словно сами собой били в бубен. Так, как никто никогда здесь не слышал. Был в этой музыке ласковый шум волн и грохот прибоя, первые шаги ребенка и топот несущихся скакунов, шелест крыльев орла и первый весенний гром. Вот он перестал играть… прислушался к чему-то снаружи, и вновь руки его ударили по туго натянутой коже, на этот раз громко, так, что отдавалось в ушах…
Звон мечей!
Хрипы убитых!
Рев летящих копий!
Удары бубна все нарастали. И вот уже Гита поднялась с ложа, не в силах противиться ритму, и закружилась, извиваясь телом.
О женщина, если придешь
в благородный мой край,
На чело тебе ляжет златая корона… -
пел Конхобар Ирландец, а Гита кружилась под ускоряющийся рокот бубна. Она, похоже, уже не слышала ни слов, ни лютневой музыки, только рваный ритм в голове, где-то в самых потаенных местах мозга.
Изможденная, она упала на ложе и уже не видела ни снявшего капюшон ярла, ни разводящего руками старого слугу, ни ворвавшихся в дом чужих воинов. Даже отца своего, Седрика, и то не узнала.
- А ты, ярл, колдун почище меня, - изумленно шепнул Ирландец. - Мы бы с тобой в паре немало заработали в королевствах Эйрина. Интересно, что на нее больше подействовало, моя песнь или твой бубен?
- Все вместе, - натянуто улыбнулся ярл и, обернувшись к Снорри и воинам Эльдельберта, спросил: - Там должен быть Теодульф, хозяин…
- Он не сопротивлялся, - покачал головой Снорри. - Хватило ума… Да, вот…
Улыбнувшись, он протянул ярлу меч… Змей Крови…
- Ты мой самый верный друг, Снорри, сын Харальда Кривые Усы, - растроганно вымолвил ярл.
Снорри ничего не ответил на это. Просто стоял и молча смотрел, как слуги Седрика уносят во двор Гиту, красавицу со змеиным сердцем. Первую женщину Снорри.
Глава 13
ВОЛКИ
Октябрь 856 г. Честер - Ирландское море
Мечтать на море, чтобы дунул шквал,
Не то же ль самое, что домогаться
В аду - жары, на полюсе - прохладцы?Дж. Донн. "Штиль"
- Думаю, я еще смогу быть вам кое-чем полезен, - получив свои золотые, ухмыльнулся Ульва. В бесцветных глазках его стояла та самая, тщательно скрываемая, смесь наглости и алчности, что так характерна для мелких жуликов, где бы и когда бы они ни жили. Незадачливый честерский шулер явно рассчитывал подзаработать, продав компании ярла еще ряд каких-либо тайн.
- Если ты об отрезанной руке, то, увы, опоздал, - этак лениво бросил Хельги, хотя и насторожился.
- Жаль, - услыхав ответ, с досадой вздохнул Ульва. - Интересно только, от кого вы узнали про руку?
Вопрос его Хельги с нарочитым высокомерием оставил без ответа. Сам же, словно бы безо всякого дела, стал перебирать вытащенные из сумы серебряные монеты, честно полученные от Седрика.
Они - ярл, Ирландец и Снорри - сидели на крутом обрыве холма, прямо над речкой Ди, в этом месте неожиданно широкой, даже широчайшей по местным меркам - до другого берега было, пожалуй, с полмили. Ниже по течению реки располагались причалы - рыбацкие и торговые, - где покачивались пришвартованные корабли Седрика. Один из них - пузатый кнорр под названием "Око Единорога" - должен был завтра поутру отплыть в Ирландию, в место, которое поселившиеся там соплеменники Хельги и Снорри назвали Дуб-Линн - Черная Гавань. Назвали по цвету реки, на берегу которой и выстроили укрепление - около местного поселка, что называли Город Бродня Плетней, - а уж затем рядом под защитой высоких башен стали селиться и бродячие ремесленники, и крестьяне, и торговцы всяческой мелочью. От Черной гавани совсем немного оставалось до холма под названием Тара, бывшего когда-то священным местом Ирландии. Область, лежащая вокруг Тары, в небольшом королевстве Лейнстер называлась Миде, или, еще иначе, Уснех.
- Что, два названия? - Хельги обернулся к Ирландцу, искоса посматривая на притихшего шулера.
- Ну, вообще-то, это место называлось всегда Уснех, - пояснил Конхобар. - А вот в давние времена жил некий жрец Миде, что первым возжег в Ирландии священный огонь, который горел, не угасая, целых шесть лет, от него и зажгли все огни в Ирландии. Вот за то - а может, и за другое, нам теперь неизвестное, - и получал потом Миде мешок зерна и свинью от каждого жилища. Правда, это не понравилось друидам, они так и говорили: "Воистину, недобрый дым несет нам огонь, зажженный в этих краях". Наверное, завидовали. Узнав про то, Миде собрал своих сторонников, заманил друидов в один дом и велел отрезать им языки, чтоб не болтали. Языки те - а заодно и самих друидов - так и зарыли там же, в Уснехе. Вот оттого-то Уснех и зовется Миде. Туда-то нам и надо.
- И не только вам, - не выдержал Ульва. - Встретил я тут как-то одного монаха - кругленького такого, смешного, похожего на сельского простака-дядюшку, правда, глаза у него были черные, словно бы огненные. Прямо как бы метали стрелы! Ужас, а не глаза. - Шулер замолк, определяя, стоит ли эта новость того, чтобы затребовать за нее хотя бы чуть-чуть серебришка.
- Так-так… - заинтересовался Ирландец. - Черные, говоришь, глаза?
- Совершенно черные и, знаете, какие-то недобрые, злые. Делайте со мной что хотите, но я бы не очень-то доверял человеку с такими глазами!
- Но, похоже, ты ему все-таки доверился, - кивнул головой Хельги. - Правда, нас не очень-то интересует, что там было дальше… но уж коли начал, рассказывай.
- Так я и говорю… - Ульва вздохнул. - Искал он что-то. И еще зачем-то хотел выкупить тебя, ярл!
Хельги удивленно вскинул брови.
- Да-да! - быстро продолжал шулер. - Даже уже заплатил за тебя Гите, и я сам его провожал к заброшенной вилле, а там, увы, не было уже никого.
- Монах, говоришь? - задумчиво переспросил ярл. - Ничего удивительного - посланец отца Этельреда. Много с ним было воинов?
- Ни одного, мой ярл!
- Хм… Как же он собирался нас… или меня… везти?
- Не знаю. - Ульва пожал плечами. - Знаю, что он еще что-то искал. Расспрашивал про разбойников, мошенников, вообще про нечистых на руку людей. Видно, украли у него что-то ценное, иначе с чего б ему так волноваться? Я уж хотел ему рассказать про Ворона - ну, вы его знаете, - так он и сам уже к нему приехал. А его-то и нет! А потом к нему знакомые подошли, тоже монахи, один старый, другой молодой, черноволосый. И, мой ярл, непохоже, чтоб этот черноглазый черт им очень обрадовался. Я вам к чему все это говорю - может, он искал что-то ценное и для вас, верно?
- Может быть, - безразлично заметил Хельги и обернулся, услышав мягкие шаги. То возвращалась из города Магн.