- Сортировка окончена! И, кстати, я только что отпустил Строганова! Это печально, но владелец стольких заводов ими совсем не интересовался… А вино вроде и правда спустил от глупого восторга перемен. Все собирайтесь, переезжаем! Виа, упаковывай бумаги, вот тебе подчиненные и конвой. Этот домик уже не наш! Надо же и графу где-то жить… А уж семейка его натерпелась… Тех задержанных, которые стали арестованными, везут в крепость. Но я жить и работать в Петропавловке не собираюсь, поэтому готовьтесь занять дворец гетмана - Аничков дворец, так? - под присутствие. Заодно что-нибудь рядом - мне под жилье, я же теперь почти семейный человек! - И без перехода: - Здравствуй, подпоручик. Надумал? Молодец. Первое задание: во дворце Разумовского выберешь комнаты для содержания важных персон, организуешь на окнах решетки. И - чтоб изящные. Откуда? Хоть роди, хоть укради. Хоть ограждения с мостов используй. Которые по твоему проекту. Но к вечеру чтобы были. Считай это экзаменом на переведение из армии в гвардию чин в чин.
Вандализм - самое простое решение. Именно поэтому революции так жестоки к любому произведению рук человеческих. Когда Мирович раздобыл кузнецов и фигурные решетки, прежде служившие оградой Летнего дворца, самое противное было сделано: семью и слуг гетмана куда-то выгнали. Даже мебель стояла уже вполне казенная - массивные столы, высокотоннажные шкафы, суровые готические стулья. Солдаты с ломами врубались в стены, двери снимали, а проемы закладывали кирпичом. Оно и верно: штабное здание не жилой дворец, нужна другая планировка. Во дворе играл военный оркестр.
- Привез? - спросили подпоручика. - Молодец. А вот выбирать уже не получится. Ставь туда, туда и туда.
- Сами ставьте, раз такие торопыги! - объявил невесть откуда нарисовавшийся Баглир. - Инициатива, известное дело, наказуема исполнением! А Василий Яковлевич мне нужен… Ты же вхож к Ломоносову? Познакомь.
Мирович замялся.
- Да, знаю, к самому Ломоносову просто так не подойдешь. Да и некрасиво идти без подарка. - Баглир призрачно улыбнулся. - Но у меня есть кое-что на примете. Подарок ли, казнь ли египетская - пусть Михайло Васильевич сам разбирается. Эй, Комарович! Мне нужен взвод! И не слишком перепачканный.
- Бери музыкантов!
- И карета!
- Сейчас вернутся от Петропавловки, из-под арестованных.
Когда небольшой отряд остановился у ворот особняка графа Романа Илларионовича Воронцова, Баглир велел играть. Но не марши, а что-нибудь более романтическое. Карету оставили за углом.
Полонез в исполнении труб и барабанов! Оказалось громко и помпезно. Баглиру и Мировичу поставили прихваченные из Аничкова дворца стулья, на которые они и уселись.
- Интересно, Роман Илларионович долго выдержит? - громко, как глухой глухого, спросил Баглир.
- Не думаю, - заметил Мирович, - а зачем это?
- Затем, что у графа в доме прячется дочь. Екатерина Дашкова.
Мирович присвистнул.
- Так надо просто зайти и арестовать.
- А то, что у нее дядя канцлер и сестра-фаворитка, ты не учитываешь? Они между собой не очень ладят. Но в Сибирь ее уж точно не отправят. А если я проявлю хамство по отношению к фамилии - они на меня зло затаят. Зато если я покончу с их семейной гражданской войной - император будет очень доволен.
- А этот жуткий концерт - не хамство?
- Это просто эксцентрика. Между прочим, Петр очень ценит дурацкие шутки. Если они сыграны не над ним. И у канцлера, у Михаила Илларионовича, есть чувство юмора. За графа Романа не поручусь. Но он и так надут на весь свет. Собственно, на это у меня и расчет. Миних от такого представления получил бы некоторое удовольствие. А Романа Илларионовича это раздражит.
Вскоре появился человечек в ливрее графов Воронцовых. И попросил господ офицеров прекратить.
- Подите прочь, - сказал ему Баглир. - Мостовая - место общественное. Тут властен разве что генерал-губернатор. А у фельдмаршала Миниха и других забот полно. И вообще - духовой оркестр, по-моему, это очень хорошо.
Лакей убежал.
- Первая стадия, - сказал Баглир и повернулся к оркестру: - Живей, ребята! Изобразите какую-нибудь сарабанду. Или еще что-нибудь испанское. И вот еще - вы хорошие музыканты. Но нельзя ли немного фальшивить?
Следующий человечек был попузатее, а ливрея - испозументчена донельзя. Он вполне внятно ссылался на самого графа Романа Илларионовича. И - придыхательным шепотом - на его брата-канцлера.
- Рад бы, - заявил Баглир, - но играем мы не для него. И вообще передай графу, раз уж он внедрил в русскую жизнь испанские нравы и запер красавицу-дочь под замок - пусть слушает серенады. А избавиться от них можно только одним способом: дозволить мне поговорить с прекрасной затворницей. Теперь изыди!
И довольно потер руки.
И вот снова бежит лакей:
- Господ офицеров просют в дом.
- Вот так, Василий Яковлевич, - сказал Баглир Мировичу, - и вламываться никуда не надо. Сами позвали. Идем?
Граф Роман хотел начать орать с первых секунд встречи. Так уж был настроен. Побагровел, распух лицом, набычился. Но Баглир улыбнулся. И выпустил когти. Не то чтобы Роман Илларионович испугался. С князем Тембенчинским он пару раз виделся. Просто - упустил момент.
Почесав нос, Баглир когти убрал.
- Граф, вы зря решили наказать вашу дочь. Уж не знаю как - но сами. Она взрослая замужняя женщина.
- Не замужняя, а вдовая. Князь Михаил погиб под Нарвой.
- Вот как? Дела это не меняет. Домострой от начала века не в моде. И наказывать Екатерину Романовну должен уже государь. Кстати, что вы для нее запланировали?
- Выдать снова замуж, да не за распущенного хлыща, а за приличного человека…
- …примерно вашего, Роман Илларионович, возраста, - улыбнулся Баглир.
- Нынешняя молодежь мне доверия не внушает, не почтите за обиду. Разве только за вас.
Баглир расхохотался:
- За меня? Я настолько суровый тип, что вы бы мне доверили пост личного тюремщика для дочери?
- Доверил же государь вам Тайную канцелярию! А это наложит отпечаток, поверьте. Повзрослеете быстро!
- Никак не доверил. Моя молодая организация имеет быть не пыточной, а аналитической. Хотя насчет взросления похоже на правду. За последние дни столько седых перьев прибавилось, не поверите. Но невеста у меня уже есть. Зато я знаю человека, который как раз сумеет управиться с вашей дочерью. И обратит ее склонности и темперамент к пользе отечества. Но не в качестве мужа, а в качестве начальника…
Ломоносов был, против обыкновения, не на фарфоровом заводе, не в Академии, а дома. Писал знаменитый труд о прохождении Венеры через диск Солнца, которое наблюдал в конце мая. Все эти мятежи в немалой степени отвлекли его от работы, превратив на время в обывателя с раззявленным ртом. И только теперь, ярясь на себя за проявленное низкодушие, Михайло Васильевич взашей загнал себя за стол и принялся выводить остервенелые строчки, велев домашним гнать возможных посетителей подале. Поначалу слова цеплялись за перо, не хотя уходить на бумагу, но потом дело пошло, вдохновенные страницы слетали одна за другой. Труд был почти готов, когда дверь хлопнула и на пороге оказалось существо, которым Ломоносов давно уже интересовался.
- Тембенчинский? - спросил ученый.
- А не видно? - Баглир точно попал в тон и даже голос воспроизвел по мере способности - брюзгливый, но с оттенком великодушия. Ломоносов его уже рассматривал любознательным взглядом естествоиспытателя. - А в микроскоп? - спросил ротмистр обиженно.
- А ты довольно крупный… Хотя твои перья я бы посмотрел, особенно на срезе. Да и вскрытие бы никак не помешало.
Все тот же хмурый тон. Но в глазах уже смешинки.
Баглир между тем копался в ташке - дурацкой суме, бьющей под коленки и заменяющей кавалеристу карманы.
Наконец нашел.
Патент на чин тайного советника - Ломоносову. Разом - из полковников от науки в генерал-лейтенанты. При том что генералов армии и маршалов - более не водится!
- Это, - сказал, - раз. И спасибо не столько государю Петру, сколько Эйлеру. Он порассказал, как тут великих ученых травят. - Шлепнул на стол еще бумагу. Указ о назначении Ломоносова Михайлы Васильевича президентом Санкт-Петербургской Академии наук. - Предместник ваш, гетман, сгинул при пожаре старого Зимнего. Так что - занимайте вакансию.
А потом еще четыре - две на чины, две - на должности. Торопливый росчерк императора, печать-висюлька. Все по форме.
Только имена, чины и должности не вписаны.
- Вот это, - отметил Баглир, - французы и называют "карт-бланш". Здорово, а? У Миниха таких с утра было сотни четыре, у меня полста… Не обессудьте, что науке остатки отдаем. Просто сейчас хватаемся, за что горит…
И обратил внимание на собеседника - тут ли? Оказалось, не совсем. Нехорошее лицо было у Ломоносова. Бескровное. Мечтательное. И руки валялись как-то бессильно, словно хотел бы за сердце схватиться, но не может уже…
- Михайло Васильевич… Да не спите вы, не спите! Хотите, я вас когтями по руке цапну?
- Не надо, а то сердце прихватит… Я потому только и жив, что еще не верю. Неделю, понимаешь, неделю тому в отставку собирался! Думал - победит Екатерина, опять будет бардак на двадцать лет! Слушай, дай-ка я тебя обниму.
- Только не это! - Баглир отскочил к дверям. - Я жить хочу! А в ваших тяжелых, нежных лапах мой скелет хрустнет, ей-богу…
- Ты ж в кирасе, герой! - Ломоносов рассмеялся.
Вот теперь он был хрестоматийным, в варианте для друзей: сильный, веселый, шутливый.
- Забыл. И вот еще что забыл. Ложечку дегтя? Екатерина Романовна! Заходи, знакомься. Уже? Ну ясно. В общем, отныне княгиня Дашкова - ваш заместитель в чине статского советника. Пригодится. Во-первых, вам же предстоит форменный переворот, а у нее на такие дела талант! А во-вторых, действительно интересуется науками. Боюсь, будет вас подсиживать…
- Князь, как вы можете! - Екатерина Романовна только вошла, однако возмутиться успела. - Но научиться надеюсь многому.
- Всяко могу, всяко… Вот и его высокопревосходительство тайный советник в этом только что убедились. Но я исчезаю - много дел.
Баглир отвесил несколько преувеличенный поклон и действительно исчез. Его ждал письменный стол и венец неприятной работы - проекты приговоров и мероприятий по их осуществлению. Не тут-то было! У самого здания - только через Фонтанку перебраться - карета встала. Баглир, удивившись, полез наружу. На его памяти Аничков мост серьезной преградой не был…
Зато валящее по Невскому проспекту московское ополчение - было! Явилось позже всех, но собрало все лавры. А вот и знаменитый командующий - кирасирский вахмистр. Ну да теперь станет минимум полковником! И женщины не то что чепчики - сами, вместе с чепчиками, готовы к нему на шею бросаться. Такой герой! А вот лошадь под ним…
- Искорка!
И герой летит наземь, хотя и умелый кавалерист. А Баглир гладит знакомую лошадиную морду. А вахмистр еще и оправдывается! Мол, вернул бы сразу, да знал бы куда…
А Баглир с Искоркой помещаются в лодку. И выгружаются к парадному подъезду новой резиденции по-венециански.
Наутро в Адмиралтействе рассматривали его предложения. Тройкой - царь, новоиспеченный князь-кесарь Румянцев и генерал-губернатор столицы Миних.
- Вот, - сказал фельдмаршал, не морщась, - составлено князем Тембенчинским. Я бы так не смог. Главное - никого не казним. Все в соответствии с гуманными пожеланиями вашего величества.
- Напыщенно излагаете, - заметил Румянцев, - но я все равно полагаю - вздернуть хоть пяток.
- Мучениками станут, еще хуже. Будут их потом наложенными профилями на подрывных журналах печатать.
Петр рассеянно просмотрел бумаги.
- А где сам князь Михаил?
- Тембенчинский спит. И будет дрыхнуть еще два дня… Его невеста называет это "широкой низкой". Оказывается, его сородичи могут не спать четыре дня подряд. А потом взять свое - разом и всерьез.
- Хорошо. Но когда проспится, пусть сам и руководит спектаклем…
- Зачем? - поинтересовался Миних. - Он нежное существо, вроде вас, сир. Мы с Петром Александровичем, как записные циники и мизантропы, сами. А то тут строчки чуть ли не кровью сердца писаны.
На том и порешили.
Трубы выли на манер римских буцин. Хор барабанов издавал резкие, громовые выдохи. И с отвратительным звонким хрустом ломались шпаги над головами заговорщиков. Темное пламя костров, адское на летней жаре даже ночью. Летящие в него мундиры блестели напоследок плавящимся шитьем. Подарок болотистой земле столицы. Выжигам нынче ничего не достанется! Лязг кузнечного инструмента. Шпалеры солдат с факелами вдоль улиц. Солдаты полевых полков в прокопченной походами форме, червонные блики на простреленных шапках гренадер, хищные усмешки орлов на бляхах и штыки, рогами дивных зверей склоненные вниз, - по одному на полусотню скрипящих теплыми заклепками кандалов бывших. Бывших офицеров, бывших дворян, бывших людей. Иные из них уже безумно хохотали. Иные бросались на конвоиров, надеясь получить штыка, а получали всего удар приклада. Но не пинок.
Толпа горожан, невзирая на ночь, приникшую к оцепленным улицам, растерянно молчала. Казней не было, пыток не было, простеньких, обожаемых толпой издевательств не было, но не было и ожидаемых многими гонцов с помилованиями. Кое-кто пытался кричать обидное - но таким сразу закрывали рот все тем же прикладом: "Не сметь поносить государственных преступников". Это было новое.
Шептаться градские обитатели начали только утром. Да и то как-то иначе, не как прежде. Потому как оказались в совсем другом городе. Камень домов, доски и булыжники мостовых, выгнанная пронзительным восточным ветром в море, обмелевшая на сажень Нева - все оставалось прежним. Даже воздух, так часто менявший запах во время переворота, и тот был прежним. Вчерашним - липким и неподвижным. Зато через плоские, нелетние облака пробивался облик юного кровавого солнца.
А спустя неделю по улицам шла бывшая гвардия. Шла в порт. Шла в старой, мятежной форме - кроме офицеров. Офицеры все были новые, переведенные из армии с повышением. А свои, прежние, кто не пошел в Сибирь, - стали в лучшем случае сержантами. Гвардии - и другим мятежным полкам - назначили искупление кровью. Штурмовать Копенгаген с морским десантом. В случае победы обещалось полное прощение. И для бывших офицеров - возможность подать в отставку.
Баглиру "повезло" - новое присутствие выходило окнами на эту процессию. Какая уж тут работа. Тем более, он как раз надумал поцеловаться с Виа, нестерпимо прекрасной в кирасирской куртке и блестящем шлеме, когда в кабинет, сломив сопротивление нового Баглирова адъютанта Мировича, вторглись для возобновления дружбы конноартиллеристы во главе с - ого! - целым гвардии ротмистром Кужелевым. К тому же ротмистром, декорированным Андреевским крестом второй степени без мечей.
- А что это ты еще не генерал? - с порога вопросил он. - Непорядок.
Баглир пожал плечами. Потом хмыкнул, полез в стол. Достал оттуда стопку офицерских патентов, подписанных императором. Имена были не вписаны!
- Потратил уже половину, - сообщил он, - но себя вносить как-то неловко…
- Почему? - поинтересовался несентиментальный Кужелев.
- Изменился запах времени, - сказал Баглир. - Еще недавно все давалось мне так легко. Словно во сне. И казалось хрупким, ненастоящим. Дунь - унесет.
- И вы все время ждали, что из-за углов полезут чудовища? Потому и готовились? - спросил Мирович.
- Угу. Именно поэтому. Откуда ты знаешь?
- А сплю иногда. Бывают же хорошие, казалось бы, сны, в которых нет ничего страшного - но ты точно знаешь, что это - кошмар. И когда из-за углов лезут монстры - если лезут, - ты им уже очень рад.
- Самые страшные чудовища - невидимые, - подтвердила Виа, - которые еще не пришли. А когда они подходят близко, я просыпаюсь.
- Я раньше тоже просыпался, - сообщил Кужелев, - но однажды так струсил, что и проснуться не сумел. Точно знал - сейчас в дверь войдет смерть. И она вошла! Ростом вершок, коса-иголка. Спрашивает таким тоненьким голоском: "Мыши в доме есть?" - "Есть", - отвечаю. И знаете, господа, с тех пор в каком доме ни поселюсь - мышей нет. То ли уходят, то ли дохнут…
Тут его каска, используемая для прижатия скопившихся на столе бумаг, начала подпрыгивать с тусклым бряканьем. А бумаги этим воспользовались и стали расползаться в стороны. Баглир жестом полководца послал адъютанта на амбразуру, а сам бросился к окну - смотреть.
Гвардия шла без музыки. Даже барабаны отобрали за грехи. Но есть инструмент, который не отберешь. И когда сумрачность насупленного топота достигла предела дома начали дрожать от ударов солдатских башмаков по мостовой - над строем штрафников поднялся наглый, звенящий голос запевалы:
Пришла война - кровавый пот солдат.
Тяжелый шаг печатать не впервой.Мы пожелали незаслуженных наград.
Каторг бунташная нам - смертный бой.
А за ним припев - в тысячи глоток, истово:
Без толку - горе горевать!
Всего хозяйства - ранец за спиной.
Нам страду солдатскую - вспоминать,
Помоги тем, Господи, кому впервой.Что прогуляли - в кабаках греша,
Все возвернем - клянемся с трезвых глаз.
Пусть мы и отпетые - каждая душа,
Мы готовы выполнить царя приказ.Без толку - горе горевать!
Всего делов - солдата долю снесть.
Средь громов да пламени - воскрешать
Славу позабытую, полковую честь.
Баглир чуть из окна не выпал. А вот Кужелев иронически кривился.
- Герои, - сказал он. - Первый раз за полста лет на войну топают. И как же им себя жалко-то!
Зато Мирович был доволен. И не только спасенным отчетом.
- Гаврилу прорвало! - счастливо сообщил он. - Есть в том строю такой - Гаврила Державин. Все писал какие-то частушки, похабности. А тут - уже. Яркие чувства, экспрессия заоблачная. И ни одного матерного слова! Прежде он для такого эффекта мат использовал. Так что поздравляю, господа, - одним поэтом в России стало больше.
Штрафным вином грех общий не залить.
Приметы хуже нет, чем унывать!
Победим - и вволюшку будем пить,
И кресты, и звания обмывать.
А там уж пошло, как обычно, - про сивуху, бордели, сифилис. Мирович поскучнел.
- Ничего, - утешил его Кужелев, - после парочки сражений пиита твоего прорвет окончательно. Если с пулей не повстречается. Помнишь Цорндорф? Как мы стояли. Такое матом не выпоешь.
Гвардия шла долго. Не день и ночь - но часа три. А потом водка в штофах, недопитых Кужелевым со товарищи, перестала штормить. Шлем перестал прыгать по столу. Мир перестал быть слишком легким. Сон обрел плоть. Мир вокруг стал большим, тяжелым и надежным.
Эпоха дворцовых переворотов в России завершилась.