4.
...В одном девчонка не соврала - тропинка "прямо на солнце" была очень плохая. Бурьян со всех сторон цеплялся за одежду и сумку, плотная трава, сплётшаяся стеблями в сеть, путалась в ногах. Другое дело - какой-то ещё тропинки там вообще не наблюдалось.
В бурьяне гнездились слепни, надоедливо слетавшиеся на мой запах. Я триста раз успел проклясть своё любопытство и сто раз успел поинтересоваться - интересно, по какой же тропинке всё-таки прошустрили тут те два старика? В то, что они шли этим путём, мне просто не верилось.
Я устал, как собака - и тут выяснилось, что и в другом девчонка не обманывала. Заросли расступились. Я вывалился на пустошь. У дальнего края виднелись утонувшие всё в том же бурьяне развалины двухэтажного здания.
На полпути к нему, точно в середине этой поляны, высилась ржавая, но неожиданно прямая мачта. Я с удивлением и интересом понял, что это не просто мачта, а причальная мачта для дирижаблей - высокая решётчатая конструкция. Такие я видел на картинках.
Но ещё интересней было, как это я ухитрился не увидеть это десятиметровое сооружение раньше. По идее, её должно было быть видно даже от станции, не говорю уж - с любого конца этого заброшенного аэродрома (а в том, что это именно аэродром, я уже не сомневался и без слов той девчонки... кстати, симпатичной, это я правильно заметил).
От мачты падала на низенькую сухую траву чёткая ажурная тень. А слева от развалин я увидел ясно тропинку - даже целую дорогу, с наезженными колеями. Она вела вправо и немного вверх, конечно к городу.
Я взглянул на часы. Было без двадцати одиннадцать. Ждать двадцать минут только потому, что скучающим местным жителям захотелось приколоться над чужаком, было смешно и глупо.
Я подкинул на плече сумку. Ещё раз взглянул на причальную мачту и зашагал с новыми силами к соблазнительной тропинке...
...Через шесть часов я понял окончательно и обречённо, что заблудился самым невероятным и позорным образом.
Это было смешно и... и страшно. Я петлял по каким-то тропкам - то узким и еле заметным, то настоящим дорогам с отчётливыми колеями, то среди бурьянных зарослей, то на широких пустошах.
Объединяло эти тропки одно: они все неизменно терялись то в том же бурьяне, то на болотистом берегу какого-то пруда с чёрной водой, к которому я выходил с разных сторон... Раз пять или шесть я натыкался на здания в различной степени разгромленности.
Три или четыре раза в полном отчаянье я начинал ломиться прямиком сквозь бурьян, ориентируясь по солнцу в надежде просто по прямой выйти хоть на какой-нибудь край аэродрома, но ветви этого чёртового кустарника были похожи по твёрдости и переплетённости на натуральную колючую проволоку, и я с трудом выбирался обратно на тропы, по которым продолжал бесцельно кружить.
Несколько раз я начинал свистеть и орать - не "спасите" пока, но громко. Ответом мне была всё та же звонкая сонная тишина.
Нет, вру. Полной тишины не было. Раза три я отчётливо слышал звук мотора - какие-то машины ездили. Однажды донёсся до меня человеческий голос, что-то доказывавший кому-то.
А ещё раз - хоть убейте! - я услышал, как работает двигатель садящегося лёгкого винтового самолёта. Я даже головой закрутил, подняв её к небу. Там, конечно, ничего не было.
В общем, около половины шестого вечера я выбрался на широкую полосу, замощённую бетонными плитами, между которыми тут и там пробились пучки травы.
Это была ВПП, и уже это хорошо, потому что до этого я больше часа шёл по тропинкам, где и козе было бы затруднительно пройти, не ободрав бока. Мне страшно хотелось пить. Хорошо ещё, что сосиски съел...
В дальнем конце этой полосы видны были какие-то металлические конструкции. Я устало зашагал к ним, уже прикидывая, что буду делать, если так и не выберусь до темноты. И почти не удивился, увидев, что это самолёты. Их было четыре. И я узнал все.
Ближе всего оказалась китообразная туша бомбардировщика Хейнкеля - сто одиннадцатого. Он был перебит в районе хвоста, и там, среди покорёженного металла, виднелся врезавшийся в землю, но ещё узнаваемый Лавочкин, Ла-5.
Это было первое, что я увидел, потому что два других самолёта от меня закрывала эта композиция. Краску и знаки различия с самолётов давным-давно слизали ветер, дождь, снег и солнце, но я страшно удивился, что эти тонны алюминия ещё целы. Ради такого богатства сюда могли приехать на тракторе, напрямик через заросли.
Когда у среднего "узника демократии" горят трубы, преград для него не существует, такие деятели несколько раз в корпусе пытались увезти МиГ-21, памятник такой, пока старшие кадеты их не подкараулили и не отходили ремнями и кусками арматуры.
Так, удивляясь, я обошёл лежащий почти отдельно хвост бомбардировщика - и увидел ещё две машины, стоявшие на сгнившей резине в полной готовности ко взлёту, с откинутыми фонарями кабин.
Характерные щучьи силуэты и тут не оставляли сомнений - детища Вилли Мессершмидта, Bf-109, типичнейшая "пара" Люфтваффе, всё ещё стерегли аэродром. Эти были вообще нетронутыми и казались только-только сошедшими с конвейера, даже ещё некрашеными.
Я остановился под крылом одного из них и медленно спустил сумку на бетон. Мне хотелось влезть в кабину, но было жутковато. Почему-то казалось, что там - останки мёртвого лётчика.
Конечно, никакого лётчика там не оказалось. Кабина была пуста. Кожа сиденья пошла трещинами, встала коробом и побелела. Придерживаясь руками за края кабины, я осторожно сел в кресло, положил руки на управление.
Тяги, конечно, не "ходили", но в целом тут тоже всё казалось совершенно неповреждённым. Я поднял глаза - прямо перед лицом остро торчало перо винта.
- От винта... - тихо скомандовал я.
Тихий треск и шорох наполнили кабину. Я в первую секунду просто не обратил на это внимания, решив, что это ветер, но потом в этих звуках пробилось всё более отчётливое:
- Ахтунг, ахтунг, дас'ст Флондерн, дас'ст Флондерн...
- Зах-ходим на атаку, на атаку заходим, ребята...
- О шшайззе, руссише штурмфогельн...
- От солнца три пары "мессеров", Сашка, возьми на себя...
- Штилле-штилле, кнабен, аллес форвертс...
Упруго качнулись стрелки приборов - щёлк, полный, ноль... Я пулей вылетел из кабины и скатился по крылу на бетон. Сидя на корточках, задрал голову.
Было тихо. Неподвижно и разлаписто высились самолёты.
- Жара... - выдохнул я. И увидел у самого края полосы торчащий из земли кран - труба, изогнутый носик, ржавый вентиль.
Вообще-то в этом не было ничего удивительного, такие штуки на аэродроме - дело привычное. Куда удивительней было, что, когда я качнул вентиль, он хоть со скрипом, но повернулся - и мне под ноги ударила тугая струя веющей холодом воды, прозрачной и чистой. Я наклонился к ней...
- Женька! Погоди, не пей!
Как бы я не хотел пить, но такой крик после шести часов одиноких блужданий... Я выпрямился и увидел катящую по полосе ту девчонку. Она была одна и явно очень спешила. Лицо девчонки было встревоженным и серьёзным, она подлетела ко мне, проскочив между двух "мессеров", и остановилась, как вкопанная.
- Погоди, не пей, - повторила она, хотя я и не собирался пить. - Я так и знала, что ты где-то тут... Заблудился?
- Ну, - кивнул я. Притворяться не имело смысла - не для своего же удовольствия я тут хожу... - Не туда свернул.
- На, попей, - она, изогнувшись, достала из багажной корзинки бутылку из-под пепси. В бутылке оказалась вода, уже согревшаяся, и я не без удивления спросил, напившись:
- А отсюда почему нельзя?
- Нельзя, - коротко ответила она. - Ничего, что тут растёт, есть нельзя... и пить ниоткуда нельзя. Ты из пруда не пил? - она встревожилась.
- Не, - я покачал головой. - А что, яд какой-нибудь?
- Садись на раму, поехали, - вместо ответа сказала она. - Стемнеет ещё не скоро, но всё равно поехали... Сумку на багажник пристегни...
- Давай я тебя повезу, - предложил я. Не хватало ещё, чтобы девчонки меня катали на раме...
- Ты не знаешь, куда, - отрезала она. - Я и то еле тебя нашла, хотела за мальчишками возвращаться... Поставил? Садись.
Мы покатили по бетону. Рядом с тем местом, где я вышел на полосу, оказалась ещё одна тропка, она вела под откос, потом - через решётчатый мостик, перекинутый над тихим ручьём, а там мы вдруг оказались в аллее из старых лип, в конце которой видны были ржавые ворота из металлических трубок.
- Ну и ну, - вырвалось у меня, - да тут же ходьбы минут десять... Я почти дошёл, выходит?
- Почти дошёл, - согласилась она, - ещё немного, и точно дошёл бы... - в голосе послышалась ирония.
- И что у вас за аэродром такой, - пожаловался я.
- Он не у нас, он сам по себе, - отрезала девчонка и после короткого молчания вдруг сказала: - Меня Лидкой зовут, Лидией... Жень, ты вот, что... Тут рядом речка хорошая, леса, и в городе и кафе есть, и дискотека... Ты на этот аэродром не ходи. Туда никто не ходит. Почти никто.
- Вы ведь ходите, - возразил я. Теперь, когда блуждания остались позади, у меня появился жгучий интерес к покинутому месту.
- Мы не в счёт, - серьёзно сказала она. - Ты ведь даже не представляешь себе, как тебе повезло, что ты на нас наткнулся...
Мы объехали металлические воротца, Лидка остановилась, и я спрыгнул на землю, подхватил свою сумку. По этой стороне улицы, на которую мы выехали, тянулась лесополоса - наверное, вдоль всё того же аэродрома - и ряд колючей проволоки перед ней.
А на той стороне начинались заборы - я так понял, задняя сторона участков, где стояли дома. Эти заборы словно отгораживали всё остальное от аэродрома.
- Вот, - сказала Лидка. - Вон там, - она махнула рукой, - переулок, по нему выйдешь на Знаменскую дорогу...
- О, мне как раз туда! - обрадовался я и положил руку на руль её велосипеда. - А ты где живёшь? Давай я тебя провожу...
- Я не домой, мне ещё с ребятами встретиться, - быстро сказала она и улыбнулась странной короткой улыбкой. - Счастливо.
- Счастливо, - немного разочарованно ответил я и удивлёно увидел, как Лидка вновь сворачивает в аллею. - Лид! - окликнул я её. - А как нам встретиться?!
- Встретимся! - отозвалась она, налегая на педали.
5.
Адрес "Знаменская дорога 22" оказался большим домом на высоком фундаменте, спрятавшимся в глубине заросшего сада за давно некрашеной металлической оградой из каких-то декоративных дуг. Я неожиданно оробел и топтался у калитки. Какая-то бабулька, шкандыбавшая мимо, ободрила меня:
- Заходи, внучок, заходи, дома Толич, уж часов пять как вернулся.
Гостя встречал... - и улыбнувшись поощрительно, двинулась дальше. Вообще улица была совершенно не городской и довольно оживлённой, мои манипуляции около двери выглядели подозрительно, и я, нажав щеколду, шагнул во двор, раздумывая несколько запоздало, есть ли у деда собака.
Собаки, кажется, не было. Не успел я пройти и половины пути до высоченного крыльца (сбоку виднелась дверь - в подвал, что ли?), как на него вышел высоченный старик, в облике которого была какая-то величественность.
Он был одет в свободную рубашку, старые брюки и сандалии, но на носки, а не просто так. И на меня смотрел, сведя густые белые брови... но не успел я открыть рта, как он сказал, взявшись рукой за перила:
- Женя?
- Да... я... - промямлил я и добавил: - Здравствуйте, дедушка Анатолий...
- Женя, да ты же только завтра должен был... - он осекся и заспешил ко мне (кстати, легко спустившись с крыльца). Я и опомниться не успел, а он обнял меня, прижал к себе, отстранил и сказал ласково: - Женя, здравствуй, внук... - от него пахло каким-то одеколоном и немного водкой. - Что же ты так - не предупредил, ничего не сообщил, я-то завтра собираюсь встречать... Ну, пойдём, скорей пойдём домой, устал, наверное...
А меня вдруг как будто стукнуло - да ведь это деда я видел на станции!!! Вот чёрт, прошёл от него в пяти шагах... Сказать? Расстроится, наверное... Да и неудобно, что не узнал - хотя, что неудобно, я же его не видел сколько...
- А у меня гость, - слегка извиняющимся тоном сказал дед, пропуская меня вперёд с прохладной веранды с почти сплошным остеклением в первую комнату.
Если честно, я не очень обратил внимание на человека, предупредительно поднявшегося мне навстречу из-за стола, потому что моё внимание привлекли предметы, развешанные по стенам. Первое, что я подумал, было ошарашенное: "А мне никто и не говорил!"
Я действительно не знал, что мой дед был лётчиком. Но густо усеивавшие стены фотографии и предметы вроде пары высоченных краг на меху сомнений не оставляли.
Я мысленно горько усмехнулся: ну как после этого говорить, что нет судьбы?! Она с самого утра меня доставала - сперва брошенный аэродром, а теперь ещё и это...
Но тут я наконец-то вспомнил о правилах хорошего тона и, поставив у ноги свою сумку, вежливо сказал стоящему возле стола подтянутому худому старику в лёгком костюме:
- Добрый вечер... Евгений.
- Мартин Киршхоф, - с гортанным акцентом, но без запинки сказал он, протягивая мне руку. - Сожалею, что моё прибытие совпало с вашим, молодой человек. Анатолий говорил мне о внуке, и я даже обсуждал с ним возможность моего отъезда, но он настоял...
- Это мой друг с войны, - дед Толя положил мне руку на плечо. - И он, конечно, никуда не поедет.
- Мне не хотелось бы стеснять... - начал немец, но я преодолел обалдение и вклинился:
- Конечно, нет. Я вряд ли часто стану бывать дома и не буду вам мешать. И вообще, я сам виноват, что приехал раньше и не дал подготовиться.
- Голодный, наверное? - спросил меня дед, и я увидел на столе изобильный разор и на три четверти пустую бутылку водки. - Ты как добирался-то вообще?.. Садись, садись, а сумку я в твою комнату отнесу...
- С поездом, - сказал я. - Да не надо... я потом сам сумку... А где руки помыть? Я на вашем старом аэродроме заблудился по настоящему...
Старики смотрели на меня - оба. Внимательно и встревожено...
...Дом у деда Толи оказался здоровенным. Как объяснил он сам, показывая мне мою комнату, выходившую окнами в сад, этот дом ему подарили за службу на Севере, когда он вышел на пенсию, и тут - не-обычно для особняка тех времён - есть все удобства.
Немец Киршхофф, ненавязчиво нас сопровождавший, сказал, глядя, как я осматриваюсь в своём новом обиталище:
- Ваш дед, Евгений, очень скромный человек. Например, он умалчивает, что дом ему подарили вместе со Звездой Героя Советского Союза. Я не знаю, за что он её получил, но это произошло в мирное время и в гражданской авиации, так что, могу предполагать, что некий экстраординарный по смелости поступок.
- Экстраординарный по болтливости фриц, - проворчал дед. - Дом-то большой, - обратился он ко мне, - а вот с тех пор, как Оля - бабушка твоя, Жень - умерла, я в нём, как в могиле...
- Не надо об этом, Анатолий! - неожиданно резко сказал немец. - И вообще - пойдём, не будем мешать молодому человеку обустраиваться... Потом вы присоединитесь к нам, Евгений? Старики болтливы, но уж как-нибудь вытерпите...
- Я бы прогуляться хотел, - вырвалось у меня. Ещё год назад я бы прилип к деду с расспросами, как банный лист и перетрогал всё, что висело на стенах в большой комнате. А сейчас...
- Конечно, - пожал плечами дед Толя. - Куда угодно и как угодно. Но давай сразу договоримся о двух вещах. Первая: если захочешь задержаться позже полуночи - предупреди сразу. И вторая... - он помолчал. - Не надо ходить на аэродром. Там интересно, я понимаю, но очень легко попасть в беду. Заблудиться, сломать ногу, вообще пропасть. Случаи бывали. Хорошо?
И старики вышли. Причём, дед даже не дождался от меня подтверждения и согласия с его условиями.
Моё обиталище мне понравилось. Правда, было видно, что в этой комнате не жили уже давно, а мебель была тяжеловесной и основательной - казалось, что сейчас она начнёт скрипуче ворчать, как это делают некоторые старики, по поводу моего внешнего вида, поведения и прочего.
(Хотя, когда я носил форму, таких проблем не возникало - наоборот, пожилые люди смотрели на меня с удовольствием!)
Я запихнул сумку в шкаф и подумал несколько секунд, не переодеться ли мне, но решил плюнуть и позвонить маме, что приехал. За весь день я ни разу не прикоснулся к мобильному.
Выяснилось, что можно было и не прикасаться. Мобильный определял только номера аварийных служб, а этот значило, что придётся идти на почту давать телеграмму...
...Было совсем не поздно, а если учесть, во сколько темнеет в начале лета - то и вообще время детское. Если честно, я собирался помотаться по городским улицам, навестить "места компактного пребывания молодёжи" и, может быть, встретить ту девчонку, Лидку.
Что она там говорила про кафе и дискотеку? Вообще-то молодёжь не жалует чужих, но рассказы об агрессивности аборигенов маленьких городков сильно преувеличены. В принципе им почти всё равно, кто прыгает рядом на танцплощадке. Конечно, уродов везде хватает. Но что же теперь - никуда не высовываться?
А вот странно. Последний год я про дискотеки и не думал. А тут вдруг понесло. Уж не из-за девчонки ли это?..
...Знаменская дорога была пуста. Вообще-то это довольно странно - как правило в таких городках и на таких улицах вечером не протолкнёшься от ребятни, а плотность бабулек на лавках просто чудовищна.
Но эта улица была пустынна. Тепла, светла, пыльна и пустынна. Не безжизненна - почти во всех домах светились огоньки, кое-где кто-то возился во дворах - но никакого оживления на ней не наблюдалось.
Я обозрел её, вставил в ухо каплю "дебильникового" наушника. Аппарат был скрыт под курткой.
Я сам не люблю, когда на улице ходят с дебильниками. Но, во-первых, тут было, как я уже сказал, пустынно, а, во-вторых, - если и есть на свете средство, чтобы надёжно отключиться от внешнего мира - так это именно плеер.
Мне же хотелось именно отключиться - и раз я ещё не добрался до дискача, где отключка происходит плавно и независимо от твоего желания, то можно воспользоваться карманной дискотекой.
Хотя вообще-то музыка на диске в сидюшнике не соответствовала общепринятым представлениям об отключке.
Я очень люблю Ричи Блэкмора, и сейчас поставил композицию "Gone Whis The Wind" из второго концерта "Blackmore's Night". Под свист ветра ударили лошадиные копыта, тревожно забил барабан и раздалась зовущая, красивая такая музыка.
В одной старой книжке герой говорит про джаз, кажется: "Когда я его слушаю - мне кажется, что я всё могу". А я, когда слушаю Блэкмора - забываю про все неприятности.
Dansing in the moonlight,
Singing in the rain!
Это, правда, из другой песни, из "Home Again", но послушайте, как здорово! Я люблю родной язык, не надо меня ни в чём таком обвинять, но это так красиво именно по-английски... "Танцуй в лунном свете, пой в дожде..."
Если бы в наше время можно было бы пускать в кабине самолёта музыку, я бы всегда брал с собой диски Блэкмора...
...Если бы я мог летать.
Я сделал звук громче.
Из калитки, к которой я подходил, выбежали двое пацанов лет по 9-12 и помчались куда-то по улице. Их вид слегка скрасил тяжеловатое впечатление от безлюдья. А я остановился у поворота в тот переулок.
И всё-таки очень странный аэродром.