- Сейчас не пойдут, пойдут позже. Когда посидят в колодках.
- Зачем тебе русские? Сам говорил, что у тебя своих воинов больше, чем нужно.
- Мои не умеют брать города. Наши орды не выдерживают удара закованных в броню русских всадников. Когда пешие русские загораживаются своими высокими щитами и выставляют перед собой длинные копья, у моих воинов бледнеют губы - они знают, как много их поляжет, прежде чем удастся преодолеть этот страшный строй. Мои орды хороши в набеге, но не годятся для правильной войны. Мне нужен полководец. Ты.
- Я не хочу быть твоим полководцем.
- Не спеши с ответом, конязь. Подумай!
- Я не хочу, чтобы меня проклинали во всех русских церквях.
- Тебя не будут проклинать. Когда ты поделишься добычей с вашими церковными ханами, в церквях будут петь тебе осанну. Монах мне рассказывал… Подумай! Ты потерял свои полки, когда один пришел в Поле. Я потеряю свои орды, если один пойду на Русь. Вместе мы одолеем всех. Я знаю, конязь, про русскую лествицу. Самый почетный княжеский стол у вас в Киеве, и он переходит поочередно к самому старшему из вашего рода. Но это правило уже не действует, поэтому мы с тобой и ходили с войском к Киеву. Ростиславичи не хотели отдавать город Святославу, хотя он принадлежал ему по праву. Когда Святослав умрет, за киевский стол опять будет война. Даже если ты дождешься своей очереди, то не сможешь сесть в Киеве. Зачем ждать? Бери сейчас!
- Вместе с тобой?
- Вместе. Но мне не нужны русские земли, а вашим оратаям нечего делать в Поле.
- Когда-нибудь они распашут его до самого моря.
- Не распашут, конязь. Ты будешь править Русью, а я - Полем. Никто не посмеет на нас напасть - все будут бояться.
- И я буду платить тебе дань?
- По белке со двора.
- Не много ли?
- Для тебя совсем ничего… Когда ты станешь править всей Русью, у тебя будет много дворов, очень много. Мои орды перестанут приходить на твои земли, другие соседи будут нас бояться. Русь будет жить мирно и потому богато. Люди будут молиться на князя, который избавил их от войн. Никто не посмеет прогнать твоих детей со стола, когда ты умрешь. Все будут знать, что за ними - Поле. И мои дети будут править спокойно, зная, что за ними - Русь.
- Красиво говоришь, хан. А что будет, когда ты решишь, что белка со двора - это мало?
- Мы поклянемся друг другу.
- Не смеши меня, хан.
- Я пошлю своего сына тебе в Киев, а ты своего - в Поле. Они будут жить, как ханы. Но если кто-то из нас обманет другого…
- Сколько у тебя сыновей, хан?
- Семнадцать.
- Когда-нибудь, ты, возможно, решишь, что резана со двора стоит жизни одного из семнадцати. Что он мог просто погибнуть в набеге…
- Ты очень умен, конязь. Настолько, что мне не хочется отпускать тебя из Поля. Даже за две тысячи гривен. Я пойду на Святослава один, а ты думай! Хорошо думай!
Кончак встал. Игорь заерзал на подушках, для чего-то их перекладывая, затем тоже поднялся. Он был выше ростом, и Кончак посматривал на него снизу.
- Я пришлю тебе женщин, конязь. Красивых, молодых.
- Мне не нужно.
- О чем говоришь? Молодой, сильный мужчина не может без женщины! Еще я пришлю тебе толмача. Он будет учить тебя кипчакскому языку. Тебе с ним будет легко - он верит в вашего бога.
- Ты говорил, что монах никого не обратил.
- Не обратил. Мой толмач - русский, только родился здесь. Последние двадцать лет мы не продаем из полона, взятого на Руси, бронников, мечников, тульников и стрельников. Они живут в Тмутаракани и делают нам оружие. Мы хорошо их кормим и позволяем жениться. Даже молиться своему богу. Лишь делали оружие хорошо. Овлура крестил его отец.
- Я понял, хан, что мне придется жить у тебя долго?
- Правильно понял, конязь
- Тогда я хочу просить тебя.
- Все, что захочешь, конязь.
- Разреши приехать сюда священнику.
- Когда мы будем проезжать мимо Донца, я велю русским, чтобы они прислали. И дам священнику охрану.
- Прощай, хан!
- Скоро увидимся, конязь! Учи язык хорошо. Пригодится…
* * *
Когда конная орда скрылась за островерхими крышами половецких веж, Игорь сердито повернулся к стоявшему позади тысяцкому Райгуле.
- Я велел спрятать один нож в подушках. Что не сделали?
- Бог с тобой, княже! - закрестился седой тысяцкий. - Что удумал? Да нас бы всех на кол…
- Я спрятал, - звонким голосом отозвался подбежавший Михалка, сын Райгулы. - Но люди Кончака обыскали шатер. Нож нашли и забрали. Я не успел тебе сказать, княже.
- Погубишь нас всех! - заворчал Райгула, отвешивая ему подзатыльник. - Я тебе что говорил, олух?! Попал в полон - жди, пока выкуп привезут. На наш век этих кончаков… Поймаем его на Руси, придет его час. Тогда и на кол!
Игорь только вздохнул. Спросил коротко:
- Когда купцы едут на Русь?
- Завтра.
- Верный человек?
- Православный. Крест мне целовал. Письмо свезет.
- Письма не будет. Могут обыскать и найти, как тот нож. Передашь на словах: "Выкуп за князей не собирать, только за бояр и дружину. И еще. Кза идет в нашу землю. Коли случится взять хана, или обложить где - не убивать! Он должен вернуться в Поле живым!"
Тысяцкий с сыном смотрели на него удивленно.
- Мне повторить?! - раздраженно спросил Игорь.
Тысяцкий молча склонился в поклоне.
- И вот что, - сморщился Игорь. - Кончак велел женщин нам привезти. Ты их не гони. Пусть… пляшут перед нами, как у поганых принято. Будем ездить на охоту, пить их кумыс и есть мясо. Веселиться. Понятно?
По лицам Райгулы и Михалки было видно, что им ничего не понятно. Но оба на всякий случай кивнули.
Игорь махнул рукой и пошел к своему шатру…
Часть вторая
Набег
"Поганые же Половци, победивъше Игоря с братьею и взяша гордость велику и съвокупиша всъ язык свой на Русскую землю…
…Возмятоша городи Посемъские и бысть скорбь и туга люта во всем Посемьи и в Новегороде Северьском и по всей волости Черниговьской: князи изымании и дружина изымана, избита… Мнозе тогда отрекахуся душь своих, жалующее по князих своих".
(Ипатьевская летопись)
Глава пятая
Конная полусотня ворвалась в село, когда дома уже догорали. Занявшись с соломенных крыш и быстро пожрав стены, пламя теперь доедало нижние бревна, присыпанные землей, - горький дым стелился по земле. Печи, битые из глины и потому уцелевшие в огне, жалко смотрели на скачущих воинов полукруглыми зевами - словно изумлялись.
Повинуясь жесту предводителя в золоченом шлеме, всадники стремительно растеклись между пепелищами. Их остроконечные железные шишаки замелькали по переулкам и концам еще недавно большого села, а затем, постепенно стали стекаться к околице, где, не слезая с высокого каурого жеребца, ждал предводитель.
- Живых нет, княже, - доложил Якуб, подъезжая. - Но и мертвых мало. Старики, женщины. Остальные или попрятались в лесу, или в полон попали.
Позади послышались восклицания, оба всадника, не сговариваясь, обернулись. Несколько дружинников толпились поодаль, рассматривая что-то на земле. Улеб, а это был он, тронул пятками сапог бока каурого.
…На вытоптанной траве лежали два тела. Женщина и девочка лет восьми. Голые. Одежда их, разорванная в клочья, валялась рядом. Женщина лежала ничком, в кровавой луже, девочка - на спине. Несмотря на мертвенную бледность, уже покрывшую кожу ребенка, лицо ее поражало неземной красотой: нежный овал с правильными чертами в обрамлении золотистых волос. Застывшие навсегда, широко открытые голубые глаза, опушенные длинными ресницами, смотрели в небо. Тело мертвой девочки было сплошь в синяках, а промежность - кровавым месивом; бурые следы от потеков крови тянулись по ножкам до самых пяток.
- Не успели убежать, - тихо сказал Якуб за плечом князя. - За селом перехватили. Прямо здесь надругались. Всей ордой - по очереди… Это была разведка. Такую красавицу обязательно увели бы в полон - продать можно дорого. Разведка, княже.
Улеб молча слез с коня, подошел к девочке. Нагнулся и тронул пальцами кровавую струю на ножке. Распрямился и растер пальцами.
- Не успела высохнуть. Далеко не ушли.
Он мазнул пальцами себя по щеке, оставив на загорелой коже бурую полосу.
- На конь!
- Мы не знаем сколько их, княже, - забормотал Якуб, топчась рядом. - Может, целая орда. А нас три десятка.
- Орда размесила бы землю в пыль, - возразил Улеб, наклонившись к дороге. - Здесь прошла сотня, может, полторы. У каждого половца - заводной конь, у некоторых - еще и сумные, награбленное возить. Людей там - как и нас.
Улеб подозвал Василько, все еще стоявшего у мертвых тел. Тот с трудом оторвал взгляд от погибших. На лицо его было страшно смотреть.
- Возьми заводного коня - и в сторожу! Только чтоб не заметили. Как найдешь - ворочайся!
- Сделаю, княже! - хищно оскалился Василько.
…Он вернулся скоро, когда полусотня совсем мало отъехала от сожженного села.
- Стан разбили, - сообщил торопливо, - на берегу реки. Там излучина. Шатер поставили, казаны на кострах, мясо варят. Ночевать будут.
- Много их?
- С полсотни.
- Тебя видели?
- Нет. Я коней привязал далеко, в дубраве, а сам не пошел лугом, а поплыл по реке.
- Не заметили?
- Они на реку не смотрят. Степняки. И камыш там по берегам. Я - тихо…
- Посекут они нас! - снова заворчал Якуб, когда полусотня остановилась на опушке молодой дубравы. - Гляди, княже! До края излучины - с версту. Сторожа есть? - глянул он на Василько.
- Там! - указал он на купу кустов посреди луга. - Трое. Прячутся, но я разглядел - коней выпускали пастись.
- А коноводы с табуном?
- Рядом со станом. По берегу деревья, отсюда не видно. Как и самих половцев.
- Поскачем - сторожа подымет стан, - продолжил Якуб. - Пока доспеем, все будут на коне, оружные и бронные. Встретят нас стрелами, потом - на копье. Ляжем тут, как те бабы на околице.
- Так воротиться? - зло спросил Улеб. - Пусть едут себе, веси жгут, казнят русских детей? А мы спокойно - домой?
Якуб не ответил,
- Надо убрать сторожу! - решительно сказал Улеб, задумчиво кусая длинный ус. - Но тихо, не переполошить остальных.
Он оглянулся на дружинников. Те молчали, хмуро поглядывая на князя. Улеб остановил взгляд молодом вое в старом шлеме и потертом куяке. Вой сидел в седле, свесив чуть ли не до самой земли длинные ноги в потертых сапогах. Забавно опирался тупым концом копья о землю - будто боялся упасть. Князь невольно улыбнулся.
- Что скажешь, Вольга?
- Одолжи мне свой шлем, княже, - улыбнулся тот в ответ. - И доспех. Коня бы не мешало. На своем мерине я всю задницу стер…
* * *
Странный всадник спустился с высокого берега поймы и, не спеша, зарысил поперек просторного заливного луга, широким клином выгибавшим реку. Всадник ехал, пошатываясь, как раненый, неуклюже трясся в седле и цеплялся за поводья. Золоченый шлем и доспехи, красивый каурый жеребец выдавали в нем знатного воина - то ли князя, то ли боярина, невесть как, да еще в одиночку забредшего в эти безлюдные места.
Впечатление о безлюдности оказалось обманчивым. Едва всадник преодолел половину пути, как из зарослей кустарника неслышно выскользнуло несколько конных. Разделившись на две неравные группы, они помчали к воину, отрезая пути.
- Пять! - ахнул Якуб на опушке. - Пропал Вольга!
- Как ты смотрел! - с укором посмотрел Улеб на Василько. - Говорил: трое!
Тот виновато потупился.
- Бери лук и на место! Может Вольге удастся повести их под выстрел.
Всадник в золоченом шлеме тем временем тоже заметил опасность и завертелся на месте в растерянности. Затем решительно повернул каурого назад.
Пятеро конников учли его маневр, сократив расстояние между собой. Узкие клещи охватывали убегавшего с двух сторон и клещи эти стремительно сжимались. Даже ничего не смыслящему в скачках было понятно: всаднику в золотом шлеме не уйти.
Первыми пересекли путь беглеца двое конников, отрезавших ему дорогу назад. Остановившись, степняки сняли с седел арканы и стали поджидать мчавшегося прямо на них Вольгу. Тот тоже заметил преграду, выхватил из-за пояса кистень на деревянной рукоятке и выпрямился на стременах.
- Прямо под аркан! - горестно зашипели за спиной Улеба. - Пригнись, чудрила!
Но беглец не пригнулся. Арканы взмыли в воздух и вдруг, словно натолкнувшись на невидимую преграду, упали на землю. Ошеломленные степняки не успели даже их подтянуть, как всадник в золотом шлеме оказался рядом. Глухой удар - и один из степняков рыбкой скользнул с лошади. Беглец резко осадил коня, развернулся. Второй степняк, бросив аркан, вытащил саблю. Но не успел закончить взмах - шипастая гирька кистеня смачно чмокнула его прямо в висок, вмяв железо шлема глубоко в череп.
Решив дело с двумя половцами, беглец помчал по уже свободной дороге. Жеребец его шел ходко, но не так быстро, как отдохнувшие на лугу кони трех преследователей. Расстояние между всадниками сокращалось. Когда оно стало совсем маленьким, беглец, оглянувшись, осадил коня и решительно развернулся к преследователям, крутя над головой кистенем.
Степняки сделали вывод из судьбы товарищей - двое из трех, мчавшиеся впереди, вместо арканов выставили перед собой копья. Беглец загородился щитом, но от двух копий, бивших в него с разных сторон, щит спасти не мог.
Русские дружинники, зачарованно наблюдавшие с опушки за разворачивавшейся на их глазах драмой, так не поняли, что произошло. Послышался треск копий, испуганное ржание встающих на дыбы коней, и двое преследователей рухнули в траву, подминаемые тяжелыми крупами животных. Всадник в золотом шлеме подскочил к упавшим, и, нагнувшись, взмахнул кистенем раз, другой…
Отставший степняк, видя это, не стал искушать судьбу - развернул коня. Но далеко ускакать не успел - тяжелая стрела с узким бронебойным наконечником нагнала его, впилась в незащищенную шею. Пробила кадык и вышла наружу.
- Бармицу носить надо! - зло прошептал Василько, опуская лук…
* * *
Чтобы не спугнуть врага, полусотня оставила коней в дубраве и тихо пробралась к стану половцев берегом реки. Дружинники и вои шли цепочкой, держа в стороне от тела копья и щиты, чтобы оружие часом не лязгнуло о броню. Вольга шагал сразу за Улебом. Сейчас было хорошо заметно, насколько он выше всех.
- Пригнись! - сердито шепнул ему Якуб, когда они спустились на луг. - Ты как половецкая вежа - за версту видно!
- Ползти ему, что ли? - вступился Улеб. - Пойдем по-над водой - не увидят.
После того, как дружинники поймали коней убитой сторожи, ободрали тела половцев и вместе с Вольгой вернулись в дубраву, Улеб смотрел на воя с нескрываемым уважением.
- Где научился так кистенем махать? - спросил, когда дружинники сложили оружие и доспехи половцев у ног князя.
- Там, - неопределенно ответил Вольга, мотнув головой. Улеб остановил взгляд на большой серебряной серьге в левом ухе воина - волк в прыжке, и умолк. Протянул ему кошельки убитых.
- Возьми. И подбери себе броню. Твой куяк сейчас развалится от старости.
Вольга поочередно приложил к груди две брони и три куяка и под дружный смех воинов отрицательно покрутил головой:
- Маловаты будут кольчужки…
Улеб оглянулся. Вольга сосредоточенно шагал следом, старательно отводя в сторону копье - чтобы не задеть острием князя. "Все у них там кистенями умеют?" - подумал Улеб, но спрашивать не стал. Подозвал Василько.
- Возьми Михайлу и стрелите коноводов - чтобы не подогнали к поганым табун. Потом присоединишься к нам.
- Один справлюсь! - сердито буркнул Василько.
…Стан захватили врасплох. Сидевшие у костров степняки, попивавшие кумыс в ожидании вареной конины, так и не поняли, откуда вдруг появились из-за кустов воины с копьями наперевес. Прежде чем воевода с мордой, изуродованной шрамами от сабельных ударов, отдал первый приказ, с десяток половцев были вздеты на копья, а остальные в панике метались по берегу, повсюду натыкаясь на острые сабли и копья мстителей. Вольга дрался рядом с князем, пробиваясь к шатру, у которого воевода с рубленной мордой пытался организовать оборону. От воеводы сейчас исходила главная опасность, и Улеб ринулся на степняка. Вольга остался один.
Вертлявый нукер выскочил перед ним, как из-под земли - Вольга едва успел прикрыться шитом. Сабля степняка скользнула по умбону, нукер потерял равновесие и отвел в сторону свой щит, чтобы устоять. Вольга скорее инстинктивно, чем осознанно махнул кистенем - гирька глухо стукнула степняка в ямку между шеей и ключицей. Нукер уронил щит и саблю, упал на колени. Вольга вторым ударом гирьки переломил ему хребет, перешагнул труп, и нос к носу столкнулся с кряжистым половцем в красивой броне. "Мне бы подошла", - успел подумать, как тут же едва не уронил свой щит - настолько сильным был удар врага. Щитом в щит.
Половец взмахнул саблей. Спустя несколько мгновений Вольга понял, какого сильного противника послала ему судьба. Степняк не давал ему даже возможности взмахнуть кистенем - бил то саблей, то щитом, работая обеими руками, как крыльями мельницами. Вольга ушел в глухую оборону, выставив перед собой трещавший от ударов щит. Они сыпались на него один другого сильнее, левая рука Вольги стала слабеть, и он с ужасом понял, что скоро не сможет держать защиту. Улучив мгновение, махнул кистенем. Половец едва уловимо повел клинком, и гирька со свистом полетела в реку - сабля перерубила ремешок.
Половец отступил назад и торжествующе ухмыльнулся - безоружный противник был в полной его власти.
- Лыбишься, падла!
Вольга резким ударом вогнал щит острым концом в землю, схватился за верхний край и запрыгнул наверх. Резко толкнулся ногами. Длинное тело ласточкой перелетело над шлемом половца и перевернулось через голову в воздухе. Едва приземлившись, Вольга в прыжке ударил ногой.
Степняк как раз оборачивался к врагу, и обтянутая воловьей кожей пятка хватила его прямо под дых. Половец сдавленно хекнул и выронил щит. Второй удар сапогом пришел ему между ног. От острой боли степняк выпустил саблю, упал на колени. Вольга шагнул к оружию.
- Дозволь мне! - услышал он позади умоляющий голос, и, прежде чем успел откликнуться, Василько тенью скакнул мимо. Сорвал с оглушенного болью степняка шлем с бармицей, быстрым движением вытащил из-за голенища засапожник. Вольга отвернулся. А когда посмотрел вновь, половец уже рыл ногами в красных сапогах мягкую луговую землю, захлебываясь в собственной крови..
- Это тебе за весь! За дите забитое!
Василько спрятал окровавленный нож за голенище и виновато глянул на товарища.
- Прости, Вольга! Это их хан. Я как дите то поруганное в веси увидел, все закипело. Дал себе зарок - убить хана.
Вольга пожал плечами и склонился над затихшим телом. Срезал у половца калиту с деньгами, сунул в карман портов. Заметил за поясом кистень. Вытащил, примерил по руке. Кистень был богатый: окованная серебром рукоятка, золоченая гирька на железной цепочке. Вольга покрутил им над головой и довольно сунул за пояс. Подобрал щит половца, примерил. Оказался маловат, и Вольга со вздохом взял свой, порубанный.