Например, сотник Беспалов, командир Особой горной сотни, которая пока неофициально, с благословения и одобрения генерала Шкуро, стала именоваться 1-й Волчьей. Сотня сформировалась в станице Псебайской всего за один день. Когда большевики стали собирать казаков-добровольцев для 17-го кавалерийского корпуса, Беспалов сразу вызвался поднять бывалых вояк и встать по красное знамя. Ему поверили, выделили десяток винтовок и выдали соответствующий документ. Вот он и развернулся, созвал братов, кто на большевиков зуб имел, откопал припрятанное с двадцатых годов оружие, а затем атаковал отряд красноармейцев, которые вошли в станицу. Обошлось без потерь со стороны казаков, красноармейцы были разгромлены, и сотня Беспалова понеслась по тылам советских войск, а потом благополучно соединилась с бригадой Шкуро. Некоторое время была сама по себе, а потом сотню подчинили Кондрату Погибе.
Подобных Беспалову казаков, лихих, бесстрашных и сильных духов, под командованием дядьки Кондрата хватало. Под его рукой три отряда, общей численностью двести пятьдесят казаков, и Шкуро их берег. Я заметил это сразу, но не понимал, в чем причина. Самое лучшее снабжение, вооружение, средства связи и транспорт, шли старшему Погибе. Если верить документам, его казаки занимались борьбой с диверсантами и партизанами. Но выходы в лес и поиск партизан велись от случая к случаю. А когда казаки видели меня рядом, они прекращали свои разговоры. Странно, и я это заметил. Но вида не подавал, продолжал сопровождать родственника и набирался бесценного опыта. Общение с казаками старой формации, пусть даже кратковременное, меняло меня, и очень запомнилась встреча с Николаем Лазаревичем Кулаковым, с которым мы увиделись в станице Ессентукской. Ох, и человечище! Стальной мужчина, крепкий и твердый. Матерый волчара, которого жизнь била и убивала, а он все равно выстоял.
Николай Лазаревич Кулаков - казак станицы Ессентукской. Служил в 1-м Волгском полку и прошел путь от младшего урядника до офицера. Уволился в запас и через полтора года началась Первая Мировая война. Естественно, Кулаков снова вернулся в строй, в свой родной полк. Воевал геройски и стал полным Георгиевским кавалером. В Гражданскую войну присоединился к Шкуро, был командиром сотни и помощником командира полка по строевой части. Дослужился до войскового старшины. В 1920-м в бою под Кагальницкой получил осколочное ранение обеих ног и спустя несколько дней они были ампутированы. Верная супруга нашла его в Новороссийске, откупила у большевиков и увезла домой. Кто другой, возможно, сломался бы и решил, что жизнь кончена. Но не таков был Иван Лазаревич. Двенадцать лет Кулаков прятался в подвале собственного дома. А в 1932-м попытался легализоваться, и его поймали, отвезли в тюрьму, допрашивали и пытали. Чекисты хотели знать о повстанцах, которые еще прятались в лесах и горах. Они справедливо считали, что Кулаков обязан поддерживать с ними связь. Это так, старый казак иногда укрывал у себя повстанцев и снабжал их едой, хотя сам часто нуждался. Однако Кулаков никого не выдал и его, ввиду тяжелого физического состояния, освободили. А когда появились немцы и казаки, он был выбран станичным атаманом и сформировал казачью сотню. Которой, между прочим, собирался сам командовать. А чего? Андрей Григорьевич и немецкие офицеры пообещали Кулакову протезы, и я был уверен, что они свое слово сдержат. После чего Иван Лазаревич снова сядет на коня и поведет терцев в бой. И пока есть такие люди, как Кулаков, казачий народ будет жить.
Однако самое интересное, что я вынес из поездки в Особую казачью бригаду Шкуро, произошло в последний день, точнее, в ночь. Вечером я был вызван в штаб бригады, где уже имелась связь с Новочеркассом, и мне дали телефонную трубку. На другом конце провода Тихоновский. Он требовал моего скорейшего возвращения, и я сказал, что выезжаю утром. После чего приказал уряднику Семенову еще раз проверить автомобиль и подготовить его к дальней поездке, а сам простился с новыми знакомыми, поужинал с родственником и отправился спать.
Проснулся посреди ночи, хотелось пить. Я вышел из спальни, направился к столовой и услышал беседу двух человек. Первым был Кондрат. Вторым Беспалов. Не хотелось их подслушивать, но так вышло, что я узнал, о чем они беседовали.
- Все готово, - сказал Беспалов. - Эшелон стоит на запасных путях. Выгнать его не сложно. Надо только немцев перебить.
- И много их? - спросил Кондрат.
- На станции две роты, а в тупике, где эшелон, десять человек. Через пару дней будет больше. Поэтому надо проводить операцию сейчас.
- Справишься?
- Конечно, - усмехнулся Беспалов. - Мои "волки" снимут охранников, а дальше все просто. Угоним эшелон. Заберем, что нужно, и не оставим никаких следов.
- Наоборот. След должен остаться. Четкий. Пусть немцы думают на партизан, которые совершили дерзкий налет и ушли в горы.
- Понял тебя, сделаем.
- Ну, давай, братка. Ни пуха, ни пера.
- К черту!
Беспалов ушел, а Кондрат посмотрел в сторону приоткрытой двери, за которой я стоял, и позвал:
- Заходи, Андрей.
Как он узнал, что я рядом, ума не приложу. Я двигался тихо и собирался вернуться в спальню. Однако дядька точно знал, что я за дверью, и прятаться было бессмысленно.
- Хотел воды попить, - сказал я, входя в столовую бывшего купеческого дома, в котором обосновался старший Погиба.
- Не оправдывайся, - родственник махнул рукой. - Свои люди, это ни к чему.
Взяв графин с водой, я наполнил большую кружку, утолил жажду и присел напротив Кондрата. Он смотрел на меня с усмешкой, и я спросил:
- Как узнал, что я здесь?
- Почуял, - ответил он.
- Ты серьезно говоришь?
- Да, - Кондрат пожал плечами и добавил: - Опыт с человеком навсегда. Его не пропьешь и не прогуляешь. Чем дольше я живу, тем больше знаю и понимаю, а навыки чуять других людей или опасность обостряются. У тебя разве не бывает так, что ты заранее знаешь, куда прилетит вражеская пуля?
- Иногда такое случается.
Кондрат кивнул:
- Это нормально. Мы не пахари, хотя можем трудиться в поле. Мы - потомственные воины и это откладывает свой отпечаток на нашу жизнь и судьбу.
Помедлив, я посмотрел в сторону выхода и решился задать вопрос:
- Дядька, а что вы с Беспаловым обсуждали?
Родственник нахмурился и сказал:
- Кого другого за подобные расспросы, пустил бы в расход, а тебе отвечу. Даже не потому, что ты мой племянник, хотя этот факт свою роль играет. А потому, что ты казак. Раньше общались мельком, не было времени к тебе присмотреться, а сейчас я убедился, что ты наш человек. Тебе можно верить и я сам хотел с тобой поговорить о том, чем занимаюсь.
- Ну и чем же ты занимаешься, когда не гоняешь по лесам партизан и диверсантов?
- Собираю казачью казну.
- Как это?
- Сначала немного истории, Андрей. Гражданская война многому научила казаков, и главный урок простой - кроме самих себя мы никому не нужны. Когда Корнилов уходил в Ледяной поход, он бросил в Ростове и Новочеркасске огромные богатства. Во-первых, золото Российской империи и деньги, которые хранились в частных и государственных банках. Во-вторых, склады с оружием, боеприпасами и амуницией, запасы Каледина для войны против большевиков. А в-третьих, он не тронул донских богатеев. Все это было против его чести. Он не считал возможным распоряжаться богатствами рухнувшей империи и не прижимал к стенке миллионщиков. Это его роковая ошибка. Красные заняли Ростов и Новочеркасск. Все богатства оказались у них в руках и оружием Каледина они вооружили своих бойцов, а оставленным в городах золотом расплатились с наемниками. Кубанская Рада была немного умнее, свою казну успела спасти и вывезти из Екатеринодара. Хотя некоторые банки приморских городов тоже были брошены, и часть государственных золотых запасов оказалась у красных. Это помимо тех средств, которые были изъяты и экспроприированы большевиками у богатеев на юге России.
Для ведения любой войны необходимы деньги - это аксиома. Финансовая составляющая очень важна, а на идейности и патриотизме далеко не уедешь. По финансам большевики оказались сильнее белогвардейцев и казаков. Они не колебались, не миндальничали и не играли в благородство. Поэтому успели сорвать самый большой куш, и во многом благодаря этому исход Гражданской войны оказался предопределен. Мы поздно спохватились и проиграли. Колчак взял часть золотого запаса Российской империи. Но где он? Был разворован союзниками или исчез. Казна уральских казаков пропала, скорее всего, захвачена англичанами. Золото Кубанской Рады многих соблазняло, за ним охотились и его потеряли, до сих пор никаких следов найти не можем. А трофеев, которые казаки и белогвардейцы брали у большевиков в бою, для победы не хватило. Тем более что в тылу был бардак, и процветало воровство.
Мы потерпели поражение и стали изгнанниками, которые никому не нужны и не интересны. Сотни тысяч людей, кто не успел прихватить из России золото и драгоценности, стали нищими бродягами. Нужно было выживать и тогда наш атаман, Андрей Григорьевич Шкуро, пошел к богачам, которых он вытащил из лап красных. Батька спас их от смерти, прикрывая бегство толстосумов жизнями казаков, и поначалу они помогали. Но все это до поры до времени. Андрей Григорьевич латал одну дыру, и сразу появлялась новая. Раненым помочь надо. Семьям погибших казаков денег дай. Кто-то в беду попал, выручи. Средств постоянно не хватало, и атаман снова шел на поклон к тем, кто не так давно перед ним лебезил и заискивал. Денег они давали все меньше, хотя имели серьезные возможности, а потом вовсе отказали. Все. Одновременно. Словно по команде.
Что было потом, лучше не вспоминать. Жили в нищете, перебиваясь с хлеба на воду. Строили дороги и дамбы, гробили здоровье на стройках и полях, развлекали европейцев джигитовкой и работали вышибалами в ночных заведениях. Но костяк уцелел, мы выжили и вернулись на родину. Как сложатся наши дела дальше, один Бог знает, однако мы не хотим снова оказаться у разбитого корыта. Поэтому мои отряды ведут охоту за сокровищами большевиков. Ты понимаешь меня, Андрей?
Хорошо все обдумав, я кивнул:
- Понимаю. Атаман Шкуро решил создать резервную копилку на черный день, а ты и твои головорезы ее собираете.
- Так и есть. Надеюсь, не надо напоминать, что необходимо держать язык за зубами?
- Не надо. Я буду молчать и тебя не подставлю.
- Верю тебе, Андрей. Однако учти, чем мы на самом деле занимаемся, даже в моем отряде не все знают. Многие догадываются, но помалкивают.
- Да понял я все, понял. Вот только интересно, что в эшелоне, который собирается захватить Беспалов.
- Советские деньги и золото из Ростовского банка, а так же часть областного партийного архива. Это богатство лежит в двух почтовых вагонах, которые прицеплены к обычному эшелону с заводским оборудованием. Сколько там денег, неизвестно, но немало. Немцы ждут интендантов и внутрь пока не заглядывали. Они еще не понимают, что захватили. Так что надо поторапливаться.
- А ничего, что придется убивать союзников?
- Тебя это смущает?
- Нет.
- А нас и подавно.
- Ну а если все вскроется. Допустим, попадется кто-то из казаков. Что тогда?
- При таком раскладе Андрей Григорьевич от меня отречется, и я возьму вину на себя, - Кондрат весело рассмеялся.
- Опасно, - я покачал головой.
- Я знал, на что иду. Не ради себя рискую.
- Как считаешь, а другие казаки и белогвардейцы, кто сейчас с немцами против большевиков, тоже свои копилки собирают?
- Не все, но многие.
- А почему именно ты этим занимаешься?
- Есть опыт. Ты думаешь, я в СССР возвращался только за тем, чтобы кровь лить и большевиков беспокоить? Это само собой, но не главное. Старые схроны раскапывал, а потом заграницу переправлял. Вот основная задача на тот момент. Выжить. Мы должны были выжить и сделали это.
Такой вот у нас с дядькой состоялся разговор. После чего я многое переосмыслил, а он, как мне кажется, был рад облегчить душу и выговориться.
Разговаривали до утра, а чуть свет, позавтракав, я попрощался с родственником, поднял Семенова, прихватил с собой двух вооруженных казаков-донцов, которые стремились поскорее попасть в родные станицы, и выехал в Новочеркасск.
35
Ростов-на-Дону. 05.08.1942.
Матвей Яковлевич Шаповалов, пожилой брюнет с густой сединой в волосах и солидной окладистой бородой, шел по Большой Садовой и время от времени смотрел на немецких, румынских и словацких солдат. Они прогуливались по городу, многие с девушками под ручку, и чувствовали себя вольготно. Оккупанты улыбались, смеялись и, коверкая русские слова, пытались общаться со своими случайными подругами.
"Сволочи! Мрази! Проклятые ублюдки и проститутки!" - Наблюдая за оккупантами и продажными девками, думал Матвей Яковлевич, и в его душе поднималась волна гнева. Однако он был опытным подпольщиком. По крайней мере, считал себя таковым. Поэтому его лицо сохраняло спокойствие, и он ничем не выдавал своего волнения, а затем, немного успокоившись, старый большевик шел дальше.
Еще немного и Матвей Яковлевич доберется до нужного адреса, проверится и окажется среди товарищей. Но в этот момент он увидел казаков. В компании четырех симпатичных девчонок в легких платьях навстречу ему двигались три молодых казака. Двое в донской справе, а один в черкеске. Они вооружены и ничего не опасались.
Казаков Шаповалов ненавидел люто, даже больше, чем немцев. Он сталкивался с донцами в Гражданскую, будучи совсем молодым добровольцем отряда Красной Гвардии. А потом дрался с ними в середине двадцатых, когда царские псы, которых лишили сословных привилегий, поднимали восстания на Дону и Кубани. Матвей Яковлевич очень хорошо представлял себе, кто перед ним, и еле слышно прошипел себе под нос:
- Недобитки…
Слова были сказаны тихо, но один из казаков, кряжистый чубатый донец, его услышал. Он подскочил к Шаповалову, толкнул его к стене дома, навис над ним и сказал:
- Повтори. Повтори, что ты сейчас сказал?
Как ни странно, в голосе казака не было угрозы. Донец был совершенно спокоен, и это испугало Шаповалова, а может быть, у него сдали нервы, слишком давно он в подполье. И Матвей Яковлевич, качая головой, запричитал:
- Господин казак, я ничего плохого не сказал. В ботинке гвоздь из подошвы вылез, вот я и ругнулся. Простите, Христа ради. Не подумайте чего дурного.
Казак прищурился, смерил Шаповалова насмешливым взглядом, отпустил и направился к своим друзьям:
- Живи покедова… - бросил на ходу донец.
Проводив казаков ненавидящим взглядом, Матвей Яковлевич двинулся дальше.
"Надо быть осторожнее, - мысленно укорял себя Шаповалов. - Ребят-подпольщиков постоянно шпыняю, заставляю сдерживаться, а сам едва не сорвался. Хорош командир - нечего сказать".
Шаповалов хотел бы сейчас оказаться на фронте, в окопах, где все просто и понятно. Но есть партийная дисциплина и когда ему приказали остаться в городе, организовывать подполье, он не смог отказаться.
Получив новые документы и перебравшись в другой район города, он отпустил бороду. Все это происходило в тот момент, когда Красная армия с боями оставляла Ростов-на-Дону, и Матвей Яковлевич верил, что народ не примет оккупантов. Горожане, наверняка, станут вредить немцам и нацистским прихвостням, саботировать приказы и продолжат борьбу. Однако все оказалось иначе. Обыватели плевать хотели на идеологию и верность Родине. В подавляющем большинстве, они были озабочены только собственным выживанием, а когда немцы заняли город, из всех щелей вылезли предатели. Казаки и белогвардейцы, интеллигенты и обиженные советской властью, спекулянты и прочая гниль. Они приветствовали немцев и казаков 1-й казачьей дивизии, словно освободителей, и оказывали им всемерное содействие.
Горожане сдавали спрятавшихся красноармейцев, которые отстали от своих подразделений. Они выслеживали коммунистов и комсомольцев. А потом появились плакаты: "Все жители еврейской национальности должны носить желтые повязки. За неподчинение коменданту они будут расстреляны". И не германцы, не казаки, не румыны и словаки, а сами горожане заставляли своих соседей, Рубинштейнов, Гройсманов, Махерсонов и Рабиновичей, нашивать на одежду желтые тряпки и звезды. А как встречали казаков, когда конные сотни двигались по Большой Садовой? Толпа кричала: "Орлы! Соколики! Родненькие! Вернулись! Слава Богу!" Кругом предательство. Сколько корчевала советская власть измену, но искоренить ее так и не смогла. Город быстро подстраивался под новых хозяев и, много общаясь с самыми разными людьми, Шаповалов знал, что большинство горожан возвращения Красной армии не ждет.
Основу ячейки, в которой состоял Матвей Яковлевич, разгромили через неделю. Коммунистов кто-то сдал, нашлась продажная шкура, скорее всего, из проверенных товарищей, которые знали всю структуру организации. А Шаповалов уцелел случайно. Его ввели в группу в последний момент, и с ним был знаком только старший, который успел застрелиться, когда за ним пришли немцы. Пришлось начинать все с нуля, набирать команду, искать верных людей и поднимать старые связи. Дело трудное и опасное, но Матвей Яковлевич справился. Он действовал независимо от других групп и, возможно, именно поэтому уцелел, смог наладить надежный канал с разведцентром Красной армии, получал приказы напрямую и даже содействовал проникновению в город диверсантов, которые охотились на командующего РОА генерала-изменника Трухина. Правда, Трухин уцелел, а диверсанты погибли. Но к Шаповалову претензий не было. Все, что от него требовалось, он сделал, и теперь получил новое задание.
Наконец, Матвей Яковлевич добрался до места, свернул в проулок и осмотрелся. Никого. Хвоста нет. Вокруг все, как обычно. Но прежде, чем войти в подъезд нужного дома, Шаповалов еще немного погулял. Он обошел дом, убедился, что за ним никто не следит, и только после этого поднялся на второй этаж старого пятиэтажного здания.
Звонок не работал и Шаповалов постучал в крепкую дубовую дверь, которая была обита потертой кожей.
- Кто? - спросили его из квартиры.
- Нина Сергеевна здесь проживает?
- Да.
- Это Матвей Яковлевич.
Дверь распахнулась, и на пороге его встретил невысокий конопатый юноша, лидер третьей группы в подпольной организации Шаповалова, Женя Самохвалов. Он комсомолец и настоящий советский человек, а вот его мать, когда город был оккупирован, вспомнила, что ее отец был белогвардейским штабс-капитаном. Поэтому сразу стала сотрудничать с немцами, и была назначена старостой над несколькими домами. А в помощниках у нее некий инженер Попов, из казаков, и местный забияка Леха Сергунько, который за пайку мог побить любого, кто скажет слово против новой власти. Женька сначала с матерью рассорился, но потом по настоянию Шаповалова помирился, и Самохвалова выделила сыну отдельную жилплощадь, квартиру эвакуированного на Урал летчика гражданской авиации Макеева. С тех пор Женька проживал один или давал приют тем, кому некуда было податься, и подпольщики могли у него собираться.