- У Ирины Гзовской, знаю. - Бауман повернул к Густылеву намыленное лицо. Но ты на комитетских даром остервенился: я же от Марка Петровича Васильева.
Три слова, подчеркнуто разделенные, с нарастающим к последнему слову ударением. Густылев высоко, удивленно поднял резкие свои брови:
- Ого! Не от Марка и не от Марка Петровича, а от Марка Петровича Васильева… Третья степень доверия! От центра, стало быть?
- От "Искры", - кивнул головой над умывальником Бауман.
Густылев растерянно потрогал бородку:
- Вот что… Да, да… Я уже слышал, когда последний раз был в Москве, что из-за границы было предупреждение о предстоящем прибытии ленинских агентов.
- Ленинских? Партийных, ты хочешь сказать? - Бауман выпрямился и стал вытираться. - Прибыли, правильно. Пора кончать с кружковщиной. Ведь на подъем идем! Стачки множатся, ими руководить надо. Центр единый нужен, генеральный штаб! - Он засмеялся. - Революцией пахнет!.. А у вас, в Москве, как я поглядел, слякоть! Рабочедельцы засели, мокротные люди… На тормозах в царство небесное въехать собираются. Чтоб - без никакой политики.
Не глядя на смущенного Густылева, он повесил полотенце, подошел к книжной полке.
- Хорошая пословица: "Скажи мне, кто твои друзья, а я - кто ты таков". - Он повел весело пальцем по корешкам книг. - Молоховец. "Подарок молодым хозяйкам". Поваренная книжка? Ты что… женат или собираешься?
- Нег, - ответил запинаясь Густылев. - Мы с фельдшером иногда сами… для разнообразия питания.
- Струве?! - воскликнул Бауман, вытягивая из ряда тощую книжку. - Бернштейн, Прокопович, Туган-Барановский… Ого-го! Вся противомарксистская богадельня?
Он обернулся наконец к хозяину и по нахохленному виду его тотчас все понял.
- Те-те-те! Как в "Ревизоре" говорится: "Ах, какой пассаж!" Ты что же это, экономизмом зашибся?
- Не считаю ушибом, - сказал Густылев. Он смотрел в сторону, но говорил твердо. - Убежден, что для русского марксиста правильный путь может быть только один - участие, то есть, точнее и правильнее сказать, помощь пролетариату в экономической (он особо резко подчеркнул это последнее слово) борьбе совместно с либерально-оппозиционными деятелями всей страны. Да, да, да, мы слов не боимся: "либерально-оппозиционными"! Это есть путь подлинного, демократического марксизма. А то, что Ленин называет марксизмом и хочет навязать своей "Искрой", - направление, способное лишь загнать нас еще глубже в ненужное, насмерть губящее нас подполье. "Политическая организация рабочего класса", "самостоятельная рабочая партия"… С ума сойти! Только в Женеве, в безнадежном отрыве от русской действительности, могут прийти в голову такие мысли…
Бауман, посмеиваясь, прислонился плечом к косяку окна:
- Не расходуйся, дорогой мой: это ж все слышано-переслышано… Только что ж это меня Григорий Васильевич, московский главарь ваш, в заблуждение ввел? Он о тебе так говорил, что я понял: ты искровец… Что он, хотел меня, как начальник станции - графиком не предусмотренный поезд, в тупик отвести, на непроезжий путь? Или надеялся, что я тебе раскрою искровские планы, а ты…
- Он просто конспиративен, как надлежит настоящему партийному работнику, пожал плечами Густылев. - Надо думать, ты получил явку к нам сюда раньше, чем выяснилось, что ты ленинец.
- Ну ясное дело! - рассмеялся Бауман и перешел к столу. - Вы дело перевели форменно на военное положение. "На тропинку войны", - вспомнил он рыжего. Кстати: ты мне чаю не дашь? Я, говоря откровенно, по дороге озяб… Так как насчет планов?
Густылев фыркнул раздраженно:
- Ваших планов?.. Но ведь Ленин их распубликовал с совершенной откровенностью, к всеобщему сведению. О том, что он высылает агентов и зачем он их высылает, мы прочитали в номере четвертом "Искры" - "С чего начать?"
- Обязательно! - хладнокровно подтвердил Бауман. - На то и правда, чтобы о ней говорить во весь голос.
Опять хлопнула наружная дверь. И тотчас - быстрый и легкий стук.
- Кто? - окликнул Густылев нарочито визгливо.
Женский грудной, звучный голос откликнулся:
- Ирина.
- А, Гзовская?! - Бауман отодвинул ногою оставленный у двери чемодан и нажал дверную ручку, раньше чем Густылев успел открыть рот. - Пожалуйте!
Ирина оглянула его с порога недоуменно. И совсем хмуро скосил глаз из-за Ирининого плеча на элегантный костюм незнакомца Козуба.
Бауман поклонился с той нарочитой галантностью, с какой кланяются барышням гостинодворские приказчики в лавках с красным товаром:
- Разрешите представиться: Дробачев, разъездной представитель торгового дома Курснер и компания, Берлин. Приехал ознакомиться с образцами мануфактуры здешней фабрики.
Козуба на поклон не ответил.
- Мы к вам, господин бухгалтер, - буркнул он под нос, надвигая на глаза тяжелые свои брови, - насчёт книжек расчетных. С вычетами чтой-то напутано… Но как у вас приезжий - мы лучше после…
- Нет, нет, зачем же? - быстро проговорил Бауман. - Я никак не могу допустить, чтобы из-за меня вам и барышне пришлось приходить вторично. Тем более в воскресенье. У вас, значит, даже в праздник работают?.. Пожалуйте ваши книжки. Все будет сейчас же урегулировано.
Он протягивал руку, он говорил серьезно, но глаза смеялись. Козуба нахмурился пуще. В самом деле, о книжках он ляпнул совсем ни к чему: и на руках их нет, да если б и были - как их бухгалтер может на квартире без расчетных своих книг проверить? Этот заезжий и то сообразил, что дело нечисто: насмехается, ясно. Изволь теперь выкручиваться!
А Густылев - как столб.
Выворачиваться, однако, Козуба не стал. Он просто повернулся, не отвечая, спиной и направился к выходу. Ирина двинулась за ним. Но Бауман окликнул вполголоса:
- Гзовская!
Она оглянулась. Он сказал уже без улыбки очень серьезно:
- Поклон от Марка.
Ирина круто повернула назад. Она вопросительно взглянула на Густылева. Тот кивнул неохотно. Ирина протянула Бауману руку:
- Вот вы кто… А я ведь поверила было, что вы действительно коммивояжер. И Козуба - на что он здорово в людях разбирается - и то…
Бауман пристально и ласково смотрел на обернувшегося вслед за Ириной рабочего.
- Тоже наш?
- Ваш? - щуря левый глаз, отозвался Козуба. - Нет. Я - свой.
Ирина заспешила:
- Вот, вы кстати приехали! Может быть, вместе с товарищем Густылевым рассудите, как нам теперь на фабрике быть: хозяин снизил расценки…
Густылев перебил раздраженно:
- Не он один: во всем районе снизили. И если даже на крупных фабриках, как хотя бы на Морозовской, это прошло, тем паче не могло не пройти на Прошинской. Она вообще ж маломощная. "Медведь в сарафане"… Рабочие ведь приняли, верно?
- Не все! - взволнованно ответила Ирина. - Василий и Тарас запротестовали…
- Ну и что?
Ирина потупилась:
- Арестовали.
- При рабочих? - спросил Бауман. На лоб легли морщины, и весь он словно потемнел.
Ирина кивнула не глядя.
- Вот! - торжествуя, кивнул Густылев. - Я утром еще говорил ей…
Козуба перебил:
- По-твоему, стало быть, правильно?
Густылев пожал плечами:
- Рабочая масса приняла, вы же сами сказали. Ее воля - закон.
- Воля? - запальчиво выкрикнула Ирина и отбросила назад, за спину, косы.
Бауман только сейчас обратил внимание: волосы у Ирины в две длинные толстые косы.
- Вы полагаете, это ее воля - морить себя голодом? А не то, что ее взяли за горло и она не сумела, не знала, как защититься? А мы, вместо того чтобы указать ей выход, пальцем не пошевельнули… Мы, социал-демократы!.. Позор!.. Я при товарищах вот открыто скажу: это ваша вина. Вы дали захватить рабочих врасплох!
- Я?.. - Густылев отошел к столу, возмущенный. - А что я должен был, по-вашему, сделать? На фабрике… - Он притянул к себе счеты. Уверенно защелкали под привычными пальцами костяшки.-…Тысяча… триста… восемьдесят один рабочий. Из них… - опять, щелк, щелк, щелк… - …девять… восемь… семь: девятьсот восемьдесят семь женщин, то есть, естественно, особо отсталого элемента…
Козуба подтолкнул дружески локтем Ирину:
- Слышишь, коза?.. Отсталый элемент!
- …а организовано, - продолжал Густылев и положил на счетах, чуть слышно, медленно поведя пальцем, косточку, другую, - одиннадцать. Всего, за вычетом Василия и Тараса… - на этот раз щелкнуло громко, - …девять. Прикиньте с целым-даже вычитать нечего!
Он перевернул счеты привычным бухгалтерским жестом опять на ребро. Костяшки ссыпались перестукиваясь: сброшено.
Бауман рассмеялся:
- Любопытно! Ловко вы это… человека из человека вычитаете. Вот уж истинно, как говорится: для счету и у нас голова на плечах.
Козуба повел усом.
- Стало быть, по-твоему, на лавку бочком, подопрись кулачком - спи?
- Есть поговорка, более подходящая к случаю, - огрызнулся Густылев. - Насчет тех, что кулаками после драки машут.
- А она уже была, драка?
На тихий, лукавый вопрос Баумана повернулись к нему, сразу насторожившись, и Козуба и Ирина.
- По-вашему, драться?
Бауман ответил очень серьезно:
- А я зачем, по-вашему, в район приехал?
Ирина даже руками прихлопнула от восторга.
У Густылева задрожали губы.
- Драться?! - воскликнул он. - Бастовать? Вы с ума сошли! Якобинство! Революционная фраза! Вы дня не продержитесь. Зима… рабочим, кроме питания, приходится думать еще о топливе, об одежде… Вы б потрудились пройти по рабочим квартирам: половину ребят на пол спустить нельзя - обуви нет. Дети вопят… без слез смотреть нельзя. Я говорю: они дня не продержатся. Да и не будь этого - все равно: бастовать сейчас, когда кризис действительно есть… Даже "Русские ведомости" подтверждают наличие кризиса.
- Ну конечно! - со спокойной усмешкой отозвался Бауман. - Вы бы еще на полицейские "Московские ведомости" сослались… Ясно, что и либералы поддерживают тех, от кого кормятся. О кризисе кричать им тем громче надо, что московским текстильным фабрикантам забастовка была бы сейчас зарез. Морозов, Коншин и Прошин только что подписали договор на крупный казенный подряд, спешный, военный, на армию. Не выполнят - заказ перейдет из Москвы в Питер, в Лодзь. Они на что угодно пойдут, только б не упустить заказ. Вы же знаете: выгоднее, чем на армию, поставок нет. Дикие деньги наживают.
- Заказ? Откуда ты знаешь? - пробормотал Густылев.
- Это мне тебя надо спросить, почему ты не знаешь. Как можно руководить борьбой, не зная, что у врага, в том лагере, делается?
Ирина переглянулась с Козубой. Она сказала нерешительно:
- Меня немного смущает… верно ли насчет заказа? Если бы верно, зачем им рисковать конфликтом, поскольку он для них так опасен? Зачем они скидывают плату?
- В том-то и дело все, что они, очевидно, уверены, что конфликта не будет. - Бауман развел слегка руками. - У них же есть собственная агентура на фабриках, они не вслепую действуют. Вы только что слышали: не то что какой-нибудь массовик, а социал-демократ, организатор крупнейшего района сколько здесь, по окружности, тысяч ткачей? - только что нам доказывал, что бастовать нельзя. Надо сдаваться. А что они предприняли это снижение в расчете на безнаказанность - мы докажем проще простого: ударив их по рукам.
- Демагогия! - крикнул Густылев. - Вы сами понимаете, что ударить нельзя. Масса не организована.
Бауман отбил удар уверенно и спокойно:
- Только на ударе, только в борьбе и организуется масса.
- Пошли! - Козуба нахлобучил шапку движением решительным и тяжелым. - Я, на случай, распоряжение дал в сушилке собраться. Там поговорим… Тебя как крестили, товарищ?
- Грач.
- Грач? - раздумчиво повторил Козуба. - Грач - птица весенняя. Хорошая у тебя кличка, товарищ! - Помолчал и добавил, мотнув головою на Густылева: - Ты что, не ихнего толка?
- Не ихнего, - засмеялся Бауман. - Не рабочеделец, не экономист. Слыхал про "Искру"?
- Слыхать - слыхал, - щуря левый глаз явно привычным движением, ответил Козуба. - Толком, однако, не знаю. Трудно, я скажу, ваших понять: каждый по-разному… Ты к нам надолго?
- Там видно будет. - Бауман, посмеиваясь, смотрел на хмурого Густылева. - А пока что пойдем потолкуем с ребятами. Техника у вас какая-нибудь есть?
- Не какая-нибудь, а даже мимеограф! - гордо сказала Ирина. - У меня. Я в ночь сто, даже двести оттисков напечатать могу.
Глава Х
СУШИЛКА
В сушилке дожидалось не девять человек, как полагалось по густылевским счетам (из одиннадцати вычесть двоих), а добрая сотня. Сема объяснил Козубе озабоченно: как ни старался потайно оповестить, ребята вызнали - силком, что называется, пришли. Вреда от этого, впрочем, нет: народ подобрался надежный.
Это было неожиданно. Но еще неожиданней среди собравшихся оказались Тарас и Василий. Не задержала их под арестом полиция. И даже больше того: управляющий обещал забыть их дерзость и оставить на фабрике, если признают новый расценок и пообещают народ не мутить.
Тарас смеялся:
- Я обещание дал. Чего там: от слова не сбудется! А в таком деле, как на войне, хитрость нужна, уметь надо обманывать врага.
С этого освобождения Тараса и Василия и начал речь свою Грач, потому что факт этот наглядно подтверждал, что хозяин боится осложнений. И когда он разъяснил рабочим, какие основания этой боязни, у всех прояснели темные до того времени лица. Действительно, похоже: если забастовать - уступит.
Конечно, страшновато было решать: с тех пор как Прошинская фабрика стоит, не было на ней забастовок. Страшновато было своей рукой остановить хотя и впроголодь, но все-таки кормившие станки.
- По всем статьям - должен как будто уступить… А ежели нет? Ежели и в самом деле фабрику закроет?..
Но тотчас глушили сами же предположение это. Чтобы упустил свою выгоду, другим дал нажиться фабрикант? В другие руки заказ уступил?.. Никак этого не может быть. Это было бы против самого фабрикантского естества.
- А если казаков вызовет опять? Недаром губернатора самого привозил старик Прошин: воочию показать, что за купцом - генерал на его защите.
Молодежь засмеялась:
- Ну это что и доказывать: нынче всякий это знает! Морозовцы еще когда пели:
На купце стоит теперича земля,
Нету силы против батюшки-рубля…
- Стой! А С рублем как, в самом деле, быть? Ведь пока забастовка идет, пить-есть надо. Сразу ж не сдаст? Хоть для виду, а побрыкается.
Но и на этот предмет тоже сами тотчас же нашли решение: ведь всегда от получки до получки неделю "вперед" живут. На неделю запаса хватит: только что получка была. Для верности Сема предложил: завтра с утра в лавочке фабричной "вперед" забрать, сколь можно; на книжку и раньше давали, а сейчас, наверно, вдвое дадут, ежели конторские боятся ссоры. А на наличные закупить харчи на базаре.
Тут перебила Ирина:
- Зачем на базаре? Мы для всех сразу, оптом будем закупать и потом распределять. Так же гораздо дешевле… Верно я говорю, товарищ Грач?.. И за детьми организуем присмотр и питание…
Мысль об общих покупках, о питании детей понравилась. На собрании больше была молодежь, бессемейные, но и они понимали, что для семейных это будет великое дело.
- Но ежели так, стало быть, и деньги - в общую кассу.
- А то как же: стачечный фонд. Все сложимся.
- И мы поможем, - подкрепил Грач. - У меня с собою кое-что есть, кое-какие рубли. И другие фабрики поддержат: об этом тоже партия позаботится. Всякое выступление против хозяев - общерабочее дело, и все его должны поддерживать от комитета до простого рабочего.
Решили: немедля начать подготовку по казармам и рабочим квартирам, осторожненько, чтобы не разнюхали раньше времени хозяйские ищейки, не донесли "властям предержащим". Грач завтра же выедет в район, поднимет на стачку морозовских и коншинских. Козуба ему укажет, с кем там разговаривать, и записки даст. К тому же у Коншина и у Морозовых на фабриках социал-демократические организации хотя небольшие, но есть.
Грач брался так дело наладить, чтобы через два дня одновременно объявили стачку и морозовские, и коншинские, и прошинские. На это предложение Грача прошинские запротестовали:
- Почему вместе? Зачем нам морозовских ждать? Нет, мы первые надумали первые и начнем. Пускай морозовские и коншинские по нам равняются. Им два дня надо: действительно, народу много - пока раскачаются. Скорей там дела не сделаешь. А мы за один завтрашний день управимся: обговорим, запас сделаем, а послезавтра, по гудку - с работы долой, общее собрание. Стачечный комитет в руководство выберем.
Все гладко… На одном споткнулись: когда заговорили о руководстве, все посмотрели на Грача. И Козуба как старший и безусловно самый уважаемый сказал ото всех:
- Стой-постой… Как же с руководством, ежели ты уедешь? А кто ж тогда за председателя стачечного?
- Ты.
- Я?! - Козуба даже привстал от неожиданности.
Но ребята загудели сочувственно.
Бауман засмеялся:
- Ну чего ты?..Справишься.
Козуба проговорил медленно:
- Думаешь?.. Это ж дело ответственное. Прямо надо сказать-политическое дело. А я какой политик?
Бауман кивнул:
- Политическое, верно. А какой ты политик - это стачка покажет.
Козуба прищурился и промолчал.
Василий хлопнул Козубу ладонью по спине:
- Смотри, дед, не подкачан! Заломаешь медведя?
Густылев слушал, обидчиво свесив губу. На совещании он оказался в стороне. Грача так слушали, что выступать против него было явно бессмысленно. Густылев, впрочем, и потому еще не выступал, что в успех стачки не верил, и ему представлялось выгодным дать "искряку" затеять безнадежное это дело. Когда оно рухнет, когда рабочие, изголодавшись, отчаявшись, вернутся к станкам, тогда можно будет на этом примере изобличить искровцев: вот, дескать, к чему ведет слушаться их, ленинцев, - только удвоили рабочим кабалу.
Он один лишь раз заговорил - именно для того, чтобы потом было легче обличать. Он упомянул - "не для того, чтобы возражать против забастовки, а просто так, к слову"- о том, что забастовка обязательно вызовет полицейские репрессии: без арестов ни одна стачка вообще не обходится.
Но поняли его как-то обидно для него: "свои", кружковцы, отвели глаза, точно им неловко стало, что организатор, старший говорит такое, а остальные, вообще недоумевавшие, зачем затесался сюда бухгалтер, решили попросту, что он трусит. Один из молодых так и сказал:
- Заберут? Ну так что? На войне без убитых не бывает. На то и идем. А если кому боязно, так мы честью просим: из игры вон.
Густылев проглотил обиду - не раскрываться же? Бауман может, он все равно нелегальный, а ему, Густылеву, переходить на нелегальное - ни смысла, ни расчета, особенно поскольку он вообще только за легальную партию стоит.
Он смолчал поэтому и не раскрывал больше рта до самого конца собрания.