Густылев в обиде: его не то что за Козубой, а и за Семеном и за Тарасом не видать. Он уже стал поговаривать о том, чтобы перебраться в Москву. Там - Грач говорит - пока еще много таких вот, слякотных.
Ирина сбросила платок с головы, посмотрелась в зеркало:
- Фу, растрепа…
Оправила волосы, отошла к комоду у дальней стены. Комод примечательный. В комнате все - бедное, учительское: на жалованье "народной учительницы" только-только прожить, где уж там заводить обстановку. Кровать, стол, полочка с книгами, умывальник, зеркало-вот и все имущество, в полчаса уложить можно, на одном извозчике свезти. Все - бедное, дешевенькое, а комод - пузатый, огромный, дорогого красного дерева: наверное, в нем когда-то купчиха свое приданое держала.
Ирина отошла, напевая, к комоду. Но в этот момент раскрылась без стука и шума дверь, вошла старушка, очень скромно одетая, с черной кружевной наколочкой на седых волосах. Вздохнула, покачала головой:
- Что это ты поздно так приходить стала? Пропадаешь и пропадаешь. Никогда дома нет. Неприлично девушке… Смотри, замуж никто не возьмет непоседу такую.
Ирина засмеялась, отошла от комода, ласково потормошила старуху:
- Ничего-ничегошеньки ты у меня не понимаешь, мамуся!.. Не беспокойся: все чудесно-хорошо! А не бываю, потому что работы много. Столько работы стало - ни в сказке сказать, ни пером описать.
Повернула за плечи, подтолкнула к двери:
- И сейчас заниматься нужно - к завтрашнему, спешно-спешно…
Подвела к самому порогу, поцеловала, открыла дверь. Мать только спросила:
- Есть-то будешь? Ведь не обедала?
- Не обедала, - созналась Ирина. - И есть действительно хочу, как крокодил… Разогрей, мамулечка. Только сюда принеси, хорошо? Очень мне некогда. Я между делом поем.
Скорбно вздохнула старушка, качнула наколочкой, вышла. Ирина заперла за ней дверь на два поворота ключа, опять вернулась к комоду, вынула нижний ящик. Ящик был пуст, на дне валялась одна только пара старых, штопаных-перештопанных чулок. Она осторожно подняла дно-под ним оказалось второе-и выгрузила оттуда пачку тонкой бумаги, трафарет с выбитыми буквами, картонную рамку, валики. Приладила рамку и трафарет, подложила листок бумаги, набрала валиком краски лиловой, светлой (никак не удается потемней, как в настоящей типографии, достать), провела им по трафарету. Рука выбросила отпечатанный листок, быстро подложила чистый. Новый нажим валика - еще листок готов.
"РОССИЙСКАЯ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РАБОЧАЯ ПАРТИЯ
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
К РАБОЧИМ ПОДМОСКОВНОГО ТЕКСТИЛЬНОГО РАЙОНА
ТОВАРИЩИ!
Стачка наша закончилась победой: капиталисты отступили перед дружным выступлениям ткачей и прядильщиков. Стачка показала примером, неопровержимо ярким, какую силу являет рабочий класс, когда он выступает организованно, сплоченными рядами. Товарищи!: Сплоченность эту сохраним и теперь, после того как кончилась стачка. Будем крепить ее дальше, будем связываться с товарищами других районов, других губерний, - у всех у нас общее дело, общий классовый враг. Помните, товарищи: не своей силой силен враг, а разобщенностью нашей…"
Дальше - неразборчиво, совсем слепые буквы:
"Мороз… ска… 82.-Самодер…"
Ирина сокрушенно покачала головой, положила оттиск. Придется повозиться. Кропотливое дело-поправлять трафарет. А к утру обязательно надо приготовить листовки. И хочется отпечатать совсем-совсем отчетливо, по-типографски именно эту листовку, потому что она - победная и потому что это последняя, которую писал Грач здесь, у прошинцев, дальше уходя на работу, в объезд, поднимать других.
В дверь постучали. Ирина отозвалась досадливо:
- Сейчас, мама.
Постучали настойчивей.
- У, какая!
Положила трафарет на комод, пошла к двери напевая. Щелкнула замком раз. В дверь толкнули тотчас же, но она не раскрылась: заперта на два оборота.
Ирина расхохоталась:
- Вот нетерпеливая!..
Повернула ключ второй раз, крепко придерживая дверь плечом, приоткрыла чуть-чуть и просунула в щель руку:
- Давай тарелку. Сюда не пущу: у меня секреты.
Но руку высоко, над локтем, захватили, как в клещи, чьи-то волосатые, показавшиеся огромными пальцы. Дверь распахнулась жестким толчком, больно толкнув в плечо Ирину.
- Ну-с, посмотрим, какие-такие ваши секреты, барышня…
Жандармский ротмистр - высокий и жилистый, усы подкручены в стрелку-не сразу выпустил Иринину руку. За ним ввалились в комнату гурьбой полицейские. Из-за их спин мелькнуло знакомое противное лицо: Михальчук.
Ротмистр кивнул Михальчуку на Ирину:
- Она?
Лицо моргнуло и опять нырнуло за спины:
- Они самые-с.
Ротмистр обернулся к комоду. Увидел трафарет, валики. Крякнул, очень довольный:
- Та-ак-с!.. Целая, можно сказать, типография.
Он подошел вразвалку, неторопливо, потыкал пальцем:
- Усовершенствовано. Таких еще не приходилось видеть. Сами придумали?
Ирина брезгливо отерла руку: у сгиба - синяк от наглых жандармских пальцев. Она подтвердила очень хладнокровно:
- Сама, конечно.
Ротмистр покивал одобрительно:
- Вам бы инженером быть.
Ирина подтвердила:
- Буду.
Ротмистр захохотал, запрокинул голову, выпятив кадык над разрезом синего воротника.
- Назначение женщины - хозяйство, услуги мужу-с. А к деятельности государственной закон империи, как вам известно, женщин не допускает.
Ирина пожала плечами:
- Так я инженером не при империи буду. Не сейчас, а через несколько лет, когда империя - фью…
Полицейские разбрелись по комнате, как только переступили порог. Гремя связкой отмычек, толстый вахмистр вскрыл ящик стола, выгреб ученические тетрадки, бумагу, письма… Ирина поморщилась: в письмах опасного ничего нет-так, самые обыкновенные, от подруг, от знакомых, а все-таки противно, что будут читать их чужие, поганые глаза охранников.
Из-под матраца вытащили несколько номеров "Искры". Вот они где были! И как она могла забыть, куда засунула?.. С выигрышем стачки, с отъездом Грача совсем замоталась. А Грач особенно предупреждал: непременно "почиститься" - всю нелегальщину убрать; если не аресты, то обыски обязательно будут.
Ротмистр медлительным, размеренным движением пальцев подсчитывал номера "Искры". Подсчитал, скривил улыбкой сухие губы:
- Типография… Склад искровской литературы… Пропаганда под видом воскресной школы… Вы ведь, кроме этой школы, еще и воскресной ведали, сударыня?.. И в школе вашей - хоть там и не бывал, а знаю - не о величии царского дома Романовых рассказывали… Это все знаете чем, по совокупности, пахнет, милая барышня?.. Каторгой-с.
Ирина не ответила. Очевидно, надо собирать вещи. Спросить, что разрешается брать с собой в тюрьму? Белье, книги?.. Книги, наверное, нет.
Ротмистр сел за стол, вынул из портфеля лист белой бумаги.
"Протокол. Прошино. № 47.
Я, отдельного корпуса жандармов ротмистр…"
Он посмотрел на Ирину: высокая красивая девушка, волосы в две косы, веселая. Положил перо.
- Как же вы так, барышня?.. Такая молодая… И матушка у вас такая симпатичная…
Да. Мать. Почему ее в комнате нет? Не пустили? Тоже арестована?.. Или-сама не пошла?..
Ротмистр опять взял перо. Он писал убористым, мелким почерком протокол-что, где и как именно найдено. Охранники стояли молча у стенки. Михальчука не было: сделал свое дело, предал, спрятался. Все-таки он стыдится. Ремесла своего или только ее? В прошлом году он попросил у нее денег: сестра у него была больна. Так искренне просил, даже плакал. Очень было трудно - ведь и у самой заработка не хватает на двоих. Все-таки дала. А он…
Ротмистр приостановил писание, вытащил из кармана бумажник, из бумажника фотографическую карточку.
- "Искру" вы от этого… Соловья-разбойника изволили получить?
Грач. С чемоданами, в мягкой шляпе, улыбающийся, стройный. Моментальная карточка. До чего удачно снят!
Чуть не улыбнулась этой мысли. Но ротмистр слишком пристально и зорко смотрел: ни губы, ни глаза не дрогнули.
- Не знаю, кто это.
Ротмистр не спускал по-прежнему глаз:
- Вы не запирайтесь; он арестован нами здесь же, в поселке. Не может быть, чтобы вы не были в контакте… Я ведь не зря спрашиваю, а для вашей пользы. Такой закоренелый преступник, как этот господин, легко мог запутать вас, неопытную, юную… сбить… Мы же это всё принимаем во внимание… Откровенное признание способно облегчить - и даже в огромной мере и степени облегчить! вашу участь.
- Заботьтесь о своей участи, а не о моей, - резко бросила через плечо, отворачиваясь от жандарма, Ирина. - Ведь плохо придется в конечном счете вам, а не мне… Собирать вещи?
Она подошла к зеркалу, взяла с подзеркальника шапочку. За стеной - прямо перед ней, словно стояла тут же, за зеркалом - тихо и надрывно заплакала мать. Ирина болезненно сжалась, брови сдвинулись, задрожали губы. Она стукнула в стену:
- Мамуся, не надо, родная… До свиданья.
Глава XV
ШЕФ ЖАНДАРМОВ
Барабанщики первой шеренги оркестра, шагавшего в голове батальонной колонны лейб-гвардии Семеновского полка, поравнялись с темным, угрюмым зданием министерства внутренних дел. Находится ли в данный момент господин министр, шеф жандармского корпуса, в служебном своем кабинете или отсутствует- все равно: проходящая воинская часть обязана воздать должный почет местопребыванию его высокопревосходительства. Капельмейстер повернулся на полном ходу налево кругом, продолжая идти задом, взнес руку в белой перчатке, махнул, и по морозному воздуху грянул всей медью огромных высеребренных труб и трескучих тарелок пышный, тщеславный и наглый Семеновский марш. Серые шеренги солдат подтянулись, выравнивая штыки, четче печатая шаг.
- Левой, левой! Ать, два…
Министр-шеф за огромным резного дуба столом досадливо поднял голову от лежавшей перед ним печатанной на тонкой бумаге страницы. Грянувший под окнами марш-несвоевременный и неуместный-перебил мысль. А мысль была, несомненно, "важная, государственная"- какая еще может быть у министра мысль! И оттого, что мысль перебилась, пропала, она казалась ему особенно важной, быть может, даже решающей для судеб царя и отечества.
Стоявший около кресла жандармский генерал, перехватив на лету досадливое движение своего шефа, мгновенно насупился тоже и укоризненно оглянулся на прикрытые портьерами окна, за которыми надрывались усердием заглушавшие его доклад трубы. Министр заметил жест и шевельнул одобрительно бровью: подчиненный в присутствии старшего должен быть именно его отражением. Как в зеркале: полный повтор - и в то же время ничто, видимость.
Левой, левой! Ать, два…
Шеренги прошли. Оркестр замолк: в отдалении слышался глухой уходящий лай барабанов. Но мысль не вернулась. Министр сказал отрывисто и хмуро:
- Потрудитесь продолжать… Стало быть, эти господа съезжаются на конференцию в Киев?
Генеральские шпоры поспешно щелкнули в такт почтительному и покорному наклону головы.
- Так точно, ваше высокопревосходительство. Согласно агентурным данным, киевский адвокат Крохмаль, в социал-демократических партийных кругах носящий кличку Красавец…
Министр поднял голову:
- По кличке только, или и в самом деле… красавец?
Он напружил дряблые плечи и выпятил губу, показывая, каким должен быть красивый мужчина. Генерал поспешно кивнул, на этот раз не без игривости:
- По карточке судя (он еще не арестован), действительно недурен. Означенный Крохмаль - разрешите доложить - совершал объезд, в частности приезжал в Москву для переговоров об организации конференции…
- Какие переговоры?
Генерал слегка развел руками:
- К сожалению, мы располагаем данными только наружного наблюдения. За Крохмалем следят по пятам. В отношении конспирации он, не в пример другим, проявляет чрезвычайное легкомыслие.
Его высокопревосходительство соблаговолил улыбнуться:
- Легкомыслие свойственно красавцам.
Генерал рассмеялся достаточно громко, чтобы было видно, насколько он оценил министерскую остроту, но без нарушения должного - даже в минуту интимности - уважения к высшему начальству.
- Именно, ваше высокопревосходительство! Таким образом, конференция…
Министр перебил:
- Эта конференция… в связи с заграничной затеей Ленина?
Веки генерала заморгали тревожно;
- Виноват… я не вполне понимаю. О чем вам угодно…
- О том, что Ленин нам объявляет открытую и решительную войну. Изволите видеть… - Министр черкнул тупым, квадратным ногтем по полю раскрытой перед ним страницы, процарапав бумагу насквозь. - Вот… Газетку эту вы не могли, я полагаю, не иметь в руках… К слову сказать, она только что доложена мне, хотя вышла еще в мае прошлого года. Это же вопиющее безобразие! За что мы платим деньги заграничной агентуре?!
Генерал поспешно вздел пенсне. Опять эта "Искра"! И какой черт ее подсунул министру?..
- Вот с этого абзаца, где говорится о посылаемых в Россию агентах… Вслух, прошу вас. У этих социалистов такой слог, что я, признаюсь, не усвоил сразу…
Генерал кашлянул, прочищая горло:
"- Отсюда прикажете?.. …сеть местных агентов единой партии, агентов, находящихся в живых сношениях друг с другом, знающих общее положение дел… Эта сеть агентов будет остовом именно такой организации, которая нам нужна: достаточно крупной, чтобы охватить всю страну…"
- Изволите слышать? - Министерский палец поднялся предостерегающим и тяжелым движением. - Всю страну!
- "…достаточно широкой и разносторонней, чтобы провести строгое и детальное разделение труда; достаточно выдержанной, чтобы уметь при всяких обстоятельствах, при всяких "поворотах" и неожиданностях вести неуклонно свою работу; достаточно гибкой, чтобы уметь, с одной стороны, уклониться от сражения в открытом поле с подавляющим своею силою неприятелем, когда он собрал на одном пункте все силы, а с другой стороны, чтобы уметь пользоваться неповоротливостью этого неприятеля…"
Губы министра дрогнули - дрогнули ехидно. Генерал обиженно засопел.
- Что же вы остановились? Продолжайте, ваше превосходительство!
- "…и нападать на него там и тогда, где всего менее ожидают нападения".
Министр прикрыл ладонью дальнейший текст, в знак, что чтение можно кончить.
- Форменное объявление войны. Что?.. Так сказать, стратегическое развертывание.
Генерал оттопырил губу, выражая пренебрежение:
- Стратегическое развертывание?.. Вы оказываете им слишком много чести. Какая-то кучка людей бросает вызов… - он поднял великолепным жестом густые серебряные свои эполеты, - величайшей и крепчайшей в мире империи!
Министр отвел глаза и переставил зачем-то тяжелое (серебряный медведь на мраморной глыбе) пресс-папье.
- Да, конечно… Но, знаете, кучка не страшна, когда она одна… А когда начинаются такие штучки, как обуховские события, вооруженное выступление рабочих, волнения на Балтийском судостроительном и эти стачки, стачки, стачки, в которых уже на десятки тысяч забастовщиков пошел счет, - это вам уже не кучка! И сейчас, когда искровские агенты разъехались по всей России…
- Они съедутся в Киеве, как я имел честь докладывать, - вкрадчиво сказал генерал. - Съедутся - и уже не разъедутся…
Он сделал жест ладонью и щелкнул языком. Вышло очень похоже: мышеловка.
Но министр не посмотрел на докладчика.
- Вы настолько уверены в генерале Новицком? Ведь он начальник киевского жандармского управления. Вы уверены, что он мне не упустит конференцию?
- Никак нет! - воскликнул торопливо генерал и даже приподнял руку. - В высшей степени исполнительный и преданный офицер. И, как я имел уже честь докладывать, благодаря неосторожности Крохмаля установлено наблюдение за целым рядом лиц, с которыми он находится в сношениях, в том числе и за приезжими агентами… Так, в Москве он виделся с Бауманом…
Теперь министр строго посмотрел на генерала.
- С тем, что… упустили из текстильного района?.. Этот Бауман арестован, стало быть? Наконец! Но я не помню, чтобы мне об этом докладывали.
- Он был обнаружен в Вильне, - пробормотал генерал, - но снова сбил со следа агентов. Это не имеет, впрочем, значения: он виделся с Крохмалем - это установлено - и обязательно будет в Киеве. Новицкий возьмет его. У генерала мертвая хватка.
- Если Новицкий захватит конференцию, - задумчиво сказал министр, - я исходатайствую у его величества передачу Новицкому ведения всего дела "Искры". Его карьера будет, следовательно, обеспечена, потому что этому делу правительство придает совершенно исключительное значение. Учтите это, генерал, и действуйте. Эту заразу надо выжечь с корнем. На розыск мы не пожалеем денег: можно будет взять из секретного фонда-из так называемых сумм на известное его величеству употребление. Поскольку они не подлежат ни ревизии, ни отчету, стеснений не будет.
В глазах генерала разгорелись радостные и жадные огоньки.
- Деньги будут - все будет, ваше высокопревосходительство. А насчет Киева не извольте сомневаться: Новицкий не сплошает, да и я самолично за этим делом присмотрю. Капкан защелкнется вовремя.
Глава XVI
КИЕВСКОЕ ДЕЛО
Капкан действительно защелкнулся. Подходя к дому, в котором должно было состояться очередное - четвертое - заседание конференции, запоздавший на полчаса Бауман сразу ощутил ту уличную суету, которая всегда предшествует оцеплению дома полицией: по панелям среди обычных, по своим делам спешивших пешеходов сновали типичные агентские фигуры; у ворот дежурили дворники в свежих фартуках, выкатив на грудь круглые медные бляхи с обозначением служебного их достоинства; в чрезмерном опять-таки для такой нелюдной улицы количестве стояли извозчики. И то, что они не зазывали пешеходов, а тоже явно ждали чего-то, свидетельствовало, что и они составляют часть полицейских сил, сосредоточенных здесь, в пункте очередного удара охранки.
Бауман с первого взгляда оценил всю опасность положения. Противник был почти на виду, он раскрылся, как бывает только в самый последний момент, непосредственно перед тем, как вломиться в помещение, где собрались подлежащие аресту. Каждая секунда была на счету. Надо было любою ценою, не теряя мгновения, предупредить конференцию об опасности. Может быть, и удастся еще разойтись, хотя дом уже фактически оцеплен агентами. Во всяком случае, попытаться необходимо. Лучше рискованная попытка, чем безусловный и безнадежный провал.
Бауман шел неторопливой, небрежной походкой, покачивая свертком.