Русский пожал плечами, направил коня к темному пятну. Передние ноги коснулись раскисшей глины и после первого шага просто запачкали бабки. После второго – на них повисли комья глины. После третьего – комья слиплись на ногах в крупные куски, после четвертого – на ногах висели "башмаки" размером с крупный арбуз. Потом проплешина кончилась, и скакун с облегчением потрусил по снегу, еще долго оставляя за собой коричневые следы.
– В конце апреля вся степь станет именно такой, – зловеще улыбнулся Гирей.
Русский оглянулся на проплешину, потом повернул голову к татарину:
– Прикажи запасти побольше длинных ремней. Если так, то нам придется запрягать по четыре-пять меринов в каждую телегу.
– Сколько успею, – отвернулся бей. – Если ты хочешь выступить в середине апреля, то мы должны выехать из Кривого колодца через две недели.
* * *
К моменту появления у небольшого степного озера Куркулак отряда Девлет-Гирея, созванная им армия собралась почти целиком. По берегам бродили тысячи коней, жадно объедая колышущиеся над водой камыши, на вершинах холмов, на камышовой подстилке, плотно к друг другу стояло огромное количество шатров. Каждый мурза считал своим долгом отправляться в набег с собственным походным домом, кое-кто из их сотников – тоже. А если учесть, что за каждым родовым правителем стояли всего пять десятков всадников, которыми командовал, разумеется, самый уважаемый сотник, – становилось понятно, почему число шатров заметно превышало число отрядов.
– Что скажешь, Менги-нукер? – оглянулся на русского бей.
– Пока все просто отлично, Девлет-Гирей, – кивнул османский посланник. – Нужно сегодня же выступать. Время не терпит.
– Нет, так в нашем ханстве походы не начинаются, – покачал головой бей. – Нужно зарезать пару молодых жеребцов, устроить общий пир, установить командиров тысяч и сотен, общий порядок обоза…
– Ну, так режьте! – огрызнулся русский. – Только быстрее.
Быстрее не получилось, поскольку вначале требовалось поставить шатер, под который, оберегаясь сырости, пришлось нарубать камыш. Опять же, для угощения следовало найти коней, которых не жалко зарезать, но и чтобы старыми или увечными сильно не оказались – позор гостей подобным мясом угощать. Потом угощение надобно сварить и разделать. В итоге, в обширном шатре Девлет-Гирея полсотни мурз, пришедших за добычей со своими отрядами, собрались только на следующий день, после полудня.
Тирц, тоскливо таращась в отверстие в потолке, вместе с Гиреем терпеливо ожидал, пока гости, постоянно ссорясь из-за мест, старшинства рода и возраста, наконец-то рассядутся. Вмешиваться он не собирался: поди разбери, кто там триста лет назад держал Чингиз-хану стремя, кто поводья, а кто действительно настолько стар, что видел это своими собственными глазами? Угодить сразу всем невозможно – и каждый второй станет считать тебя потом личным врагом.
Наконец гости угомонились.
– Я рад видеть вас своими гостями, уважаемые старейшины! – почтительно приложил бей руку к груди. – Рад, что все вы откликнулись на мой призыв. Смотрю на наши земли и вижу, что уже много лет не оборачивают наши жены свои животы шелковыми тканями. Что сыновья наши пьют кумыс из глиняных плошек. Что вместо грязных рабов моют котлы наши прекрасные женщины. И сердце мое возопит от боли! Ибо там, за Диким полем, богатеют созданные Аллахом для нашего услужения неверные, ласкают женщин, призванных стать нашими наложницами, и поедают лепешки, которые они обязаны почтительно должны подносить к нашим устам.
Собравшиеся в шатре татары одобрительно загудели.
– И я собрал вас, гордые воины, – возвысил голос Девлет-Гирей, – чтобы повести вас на север, в наши богатые угодья, в которых произрастают наши рабы и невольницы, в которых копится наше золото и серебро, чтобы вы могли все это взять! Все, принадлежащее вам по праву.
Мурзы, услышавшие именно то, что хотели, продолжали одобрительно кивать, о чем-то между собой переговариваясь.
– Прости меня, о мудрейший бей, – неожиданно заговорил татарин в литовской железной шапке с бармицей и синем шелковом халате, надетом поверх ватного. – Из уст твоих истекает мед, а желания священны и понятны каждому честному человеку. Но моя полусотня подошла только вчера. На нашем пути сошел снег, но еще не родилось ни единой травинки. Наши кони не могли вытащить копыт из грязи, чтобы сделать хоть шаг, а колеса кибиток обросли глиной настолько, что ее приходилось срезать саблями. Как же мы пересечем Дикое поле, если степь еще не просохла?
– Русские не хуже нас знают, что степь еще не просохла, – неожиданно вмешался Менги-нукер, – и нас сейчас не ждут. Пока ночью падают заморозки, мы можем пройти половину дороги после заката, когда грязь замерзает. А потом – мы захватим русских врасплох, повяжем всех прямо в постелях и уйдем назад уже по просохшей дороге.
Гости опять закивали, надеясь на возможность легкого, бескровного и прибыльного набега. Свалиться на головы, пока не ждут – это удачная мысль. Бей облегченно перевел дух. Он боялся, что русский опять начнет рассказ о необходимости выматывать Московию, чтобы потом захватить, но Менги-нукер сказал именно то, что нужно: дойти можно, полону захватят много и легко.
Девлет-Гирей хлопнул в ладоши, и слуги понесли подносы с горячими мясными кусками. Первый, разумеется, оказался перед беем крупнейших ногайских родов. Гирей вынул из-за пояса тонкий, чуть ли не игрушечный ножик, отрезал кобылье ухо, после чего передал поднос несколько удивленному такой честью русскому. Тирц немного подумал, оглядывая кучу мяса перед собой. Есть или не есть? Конина все-таки… Хотя, чего еще жрать в походе? Не человечину же!
Между тем, незаметно для глаза неверного в собравшемся у Куркулака войске происходило нечто очень важное: начинался первый в походе пир.
Девлет-Гирей, принимая из рук нукера блюдо, внимательно вглядывался в лица гостей, ища среди них знакомые; вспоминал заслуги того или иного мурзы, истории и слухи, что бродили вокруг его имени или истории рода, оценивал внешность, характер, молодость каждого. Потом отдавал приказ, нукеры вновь принимали блюдо и несли туда, куда указал правитель.
Во всех татарских родах скот разделывали одинаково, и потому каждый знал, что означает то или иное угощение, какой должности или званию они соответствуют.
Правую и левую лопатки получили уже достаточно взрослые мурзы, лица которых были знакомы Гирею и про которых он знал, что это действительно опытные командиры. Это означало, что они будут командовать правым и левым крылом войска. Еще по блюду с лопатками, но уже по одному на троих, получили те, кому надлежало поступить им в помощники. Костяшки передних ног получили трое молодых, излишне горячащихся татар – им выступать в головном дозоре. Хребтину и ноги – мурзы, отряды которых составят основные силы, костяк войска. Теперь основные приготовления были сделаны, силы распределены, цели обозначены. Набег начался – перед вечерней зарей татары начали сворачивать шатры и укладывать их в повозки. Ближе к полуночи, когда морозец немного прихватил верхний слой грязи, кибитки с оглушительным скрипом двинулись в путь.
* * *
– Ты полагаешь, из этого можно стрелять?
Хотя весна стояла уже в разгаре, снега еще только начали сходить, дни держались холодные, и Юля по-прежнему ходила в лисьем комбинезоне, сшитом еще в Кауште, – разве только оторочку подновила, используя подаренные мужем шкурки.
– Я такие же, что у ваших бояр, просил отковать, – не понимая сарказма жены, пожал плечами Варлам. – Только размером поболее. Ведь оно чем больше, тем лучше?
– Н-н-нда… – хмыкнула женщина, пытаясь заглянуть в длинный темный ствол. – Каверн хотя бы нет?
– Чего, говоришь, нет, Юлия? Я такого на мушкетонах товарищей твоих не видел. Внутри должны быть?
– Как раз не должны… Ох, ну, изобретатели… Говоришь, "лист стальной вокруг прута оборотил"? Проковывал хоть хорошо? Или сварил – и на фиг?
– Кузнец наш парень честный. Старался как мог.
– Старался, говоришь? – Юля еще раз обошла вокруг пищали с длиной ствола под два метра, калибра сантиметра в четыре, с грубовато выструганным богатырским прикладом и добротно сделанным фитильным замком. – Ну, пулей… Или точнее – ядром из этого обреза лучше не стрелять. Застрянет внутри на какой-нибудь неровности, и кранты. Но если "старался", и если дробью… Ладно, тащи бочонки.
Проверив, чтобы запальное отверстие было действительно сквозным, Юля на глазок отмерила около стакана пороху, высыпала в ствол, прибила куском кабаньей шкуры, добавила пару горстей жребия – каждая дробина с сустав большого пальца.
– Павленок, возьми у стены чурбаки, что поколоть не успели, поставь в два ряда поперек двора. В смысле, один над другим. Так…
Она подобрала с телеги веревку, примотала пищаль сбоку к оставшемуся после строительства частокола бревну, потом навела на выстроенную смердом баррикаду. Насыпала порох на полку, принялась привязывать вторую веревку к спусковому крючку.
– Чего ты мудришь, Юленька? Давай я просто выстрелю, и все.
– Я те выстрелю! – погрозила мужу кулаком женщина. – Иди-ка ты к дальней стене и приляг там на травку. Нет, погоди. Фитиль сперва запали.
Боярыня отошла на всю длину веревки; присела, пытаясь укрыться за срубом колодца. Дернула…
Во дворе оглушительно грохотнуло. Она приподняла голову и увидела, как тяжелые дубовые чурбаки порхают в воздухе. Кажись, сработало.
– Павленок!
– Ой, боярыня… – Прижавшийся к стене дома смерд одной рукой вцепился в бороду, другой торопливо крестился. Теперь Юля поняла, почему борода росла у него, не как у всех, а какими-то клочьями.
– Павленок, чурбаки на место поставь. – Юля подошла к пищали, внимательно ее осмотрела, потом намотала на деревянный шест кусок все той же кабаньей шкуры, тщательно прочистила ствол. Насыпала новую порцию пороха, дроби, обновила порох в запальном отверстии и на полке. – Внимание, разбегаемся по щелям!
Б-бабах! – несчастные чурбаки снова взвились в воздух.
– Так, – с облегчением вздохнула боярыня. – Ладно, это ружье я принимаю. Тащи следующее.
После двух выстрелов из другой пищали дубовые колоды выглядели так, словно их по ошибке долго-долго жевал какой-то великан, а потом выплюнул.
– Давай третье, – немного расслабившись, махнула рукой Юля и принялась перезаряжать очередную новую пищаль. Привязала к бревну, отошла к колодцу. Присела, дернула.
Де-енц!
Сруб тряхнуло, словно в него врезался грузовик, сверху посыпались опилки, запахло озоном.
– Что это было? – послышался неуверенный голос Варлама.
Выпрямившись, Юля обнаружила, что половина бревна, к которому она привязывала пищаль, лежит перед колодцем, другая – перед домом, а раскрывшийся, словно бутон лилии, пищальный ствол – у основания поленницы.
– Образец номер три не прошел проверку ОТК, – выдохнула боярыня. – Ну что, благоверный мой? Ты все еще хочешь нажимать на крючок последней непроверенной пищали, или все-таки привяжем к бревну?
Впрочем, последний огнестрел оказался достаточно прочным и проверку двумя выстрелами выдержал.
– Ладно, уговорил, – кивнула Юля. – Ищи трех добровольцев, пользоваться научу. А пока пошли поужинаем. Что-то мне водки хочется… И нет.
– Могу смерда в Оскол послать, – предложил муж, и женщина весело рассмеялась:
– Такого посыльного ждать – проще пить бросить. Ладно, проходи в горницу, я сейчас Мелитинии скажу, чтобы пироги несла. Кстати, сон она опять видела, я тебе не говорила? Будто в погребе, что о прошлый месяц вырыли, рыбки плавают.
– Ладно, хоть говорить начала, – кивнул Варлам. – Может, и отойдет после Ерохи. А то все боялся, в монастырь уйдет.
– Барин, барин, вода!
Боярин круто развернулся в дверях, кинулся во двор, на стену, с которой доносился крик поставленного в дозор Тимофея.
– Что за вода? Откуда?
– Половодье, барин. Весна.
Из-под корней деревьев, что росли вдоль русла Оскола, буквально на глазах растекалась вода.
– Угу, – лихорадочно принялся вспоминать Батов. – Сено с лугов вывезли все, не унесет. Смерды из леса вернуться успеют, половодье не пожар. Что еще? Вроде, ничего попортить не сможет. Ах да, погреб. Погреб нужно смотреть, чтобы не подтопило. Ну, Мелитиния, ну, ведунья… – И он громко закричал, оборотившись во двор: – Павленок, скот из загона в усадьбу отгони! А то они так к утру уже в воде окажутся.
– Что у вас тут? – поднялась на стену Юля.
– Ничего, милая. Просто к утру мы, наверное, на острове окажемся. Весна.
* * *
Идти по ночам удавалось только первые десять суток. Затем прекратились и ночные заморозки, и Девлет-Гирей, дабы не мучить воинов понапрасну, разрешил двигаться днем. Если только это можно было назвать движением: глина налипала на колеса в таких количествах, что в крутящемся коме грязи узнать изделие человеческих рук было совершенно невозможно. Лошади сами не могли поднять ног из-за налипающих на них глиняных "башмаков" – не то что волочь что-либо за собой. С помощью связанных вместе вожжей и длинных веревок в каждую кибитку впрягали по четыре-пять коней, в упряжках оказались все заводные, запасные и прочие кони, но даже в такой дурной упряжи обоз тащился в несколько раз медленнее обычного пешего человека. При попытках ступить на землю сапоги степняков едва ли не в миг отрастали такими же бурыми комьями, да так, что потом у них не хватало сил забраться назад в седло. Мурзы уже начинали думать о том, чтобы бросить к шайтану все свои красивые шатры, ковры и припасы, махнуть рукой на набег и выбираться назад, к родным кочевьям, если это только возможно. Татары, при виде того, как их кони останавливаются, завязнув выше колена в грязи, и просто отказываются сдвинуться с места, не в силах поднять ног, спускались с седел и обреченно садились рядом.
Среди всего этого отчаяния бродил огромный русский в своей мятой кирасе, с бьющим по ногам мечом – его кобыла тоже отказывалась поднимать ноги, и он шел пешком, волоча на ногах пудовые комья, но совершенно не обращая на них внимания.
– Давайте, двигайтесь! – Он то наваливался плечом на окончательно засевшую кибитку, проталкивая ее на несколько шагов вперед, то нахлестывал вставшую посреди дороги лошадь: – Не спать. Двигайтесь, двигайтесь.
– Это шайтан! – не выдержал один из воинов. – Он хочет утопить нас! Заманить и утопить в грязи.
– Не пойдем! Не пойдем дальше, – поддержали его товарищи.
– Кто не пойдет? – Тирц ухватил одного из крикунов и рванул к себе, едва не выдернув из седла. – Кто сказал: не пойдет?!
Позади послышался характерный шелест выдергиваемой из ножен стали, и Тирц качнулся в сторону, перехватывая татарина за пояс, и перекинул через себя, подныривая вперед.
Клинок, который предназначался его голове, рассек ватный халат бунтовщика, глубоко погрузившись в тело, а русский, перехватывая кисть у самой рукояти сабли, качнулся в обратную сторону, одновременно поворачивая весь корпус вправо. Татарин остро взвизгнул, вылетая из седла, вскочил, с изумлением глядя на свою скрючившуюся из-за разрыва сухожилия руку.
– Кто еще хочет повернуть, уроды? Ну?! – Менги-нукер, раскинув руки, повернулся из стороны в сторону. – И запомните, трусливые шакалы: степь одинакова везде! Мы десять дней в пути. Повернете назад – успеете сдохнуть десять раз. Пойдете вперед: получите золото и баб. Ясно? Это чей род взбунтовался?
В несколько шагов он одолел расстояние до мурзы в железной шапке и синем халате, схватил его за загривок и, приподняв над седлом, скинул в грязь, наступив глиняным комом на грудь:
– Еще хоть звук от твоих людей услышу, яйца оторву и вместо усов повешу. – Тирц огляделся по сторонам и громко завопил: – Двигайтесь вперед, уроды! Шевелитесь, немощь татарская! Вы будете делать то, что я говорю, или сдохнете все до единого. Плакать поздно! Вперед!
Лошади, теряя силы, падали на бок и откидывали головы, не желая подниматься. Многие воины, не выдержав гонки, сами слезали в грязь и садились, ожидая смерти, желая отойти в иной мир хотя бы без лишних мук – но большинство сознавали, что выбора нет. Они должны поверить Менги-нукеру, тому, что он знает, куда их ведет, и дойти. Потому, что на другой чаше весов лежала только неминуемая смерть в глинистых просторах. Поэтому обоз продолжал шаг за шагом ползти вперед, отмечая свой путь десятками трупов людей и лошадей – хотя на его пути еще не встретилось ни единого врага.