* * *
Усадьба Варлама Батова оставалась на острове примерно полторы недели. Вода поднялась почти до самого вала, наполнив ров, и со стен можно было наблюдать, как мимо проплывают большие, полупрозрачные голубые льдины, вымытый из каких-то лесов валежник, отдельные, растопырившие корни, стволы. Однажды даже Юля заметила деревянное корыто с какой-то белой, вышитой красной нитью тряпицей внутри – значит, не одни они на белом свете, есть еще где-то живые люди.
А вот рыбы в погребе так и не появилось. Варлам заглядывал туда по несколько раз на дню, но под нижними полками лишь немного подмочило пол, да чавкала под ногами размокшая земля.
– Ерунда, – в конце концов, махнул рукой он. – Ближе к осени земли на дно примерно по колено накидаем, и не станет больше ничего подтапливать. Только напугала ведьма молодая.
А вода уже начала уходить, обнажая свежевымытые луга, леса, поля. Тимофей выволок спрятанную по осени в каком-то углу соху и принялся проверять крепеж оглоблей и остроту лемеха. Вместе с ним собирались отмерить себе новую землю под пашню Павленок и Никита. Правда, в усадьбе оставались еще трое освобожденных из татарского полона пленников, не захотевших уходить в опасную Саранскую волость, к неспокойным мордовским лесам, вдова смерда Лапунина Софья, да Касьян с Баженом – молодые смерды, всегда ходившие со старым боярином Евдокимом Батовым в походы и хорошо сошедшиеся с Варламом.
Смерды что ни день, ходили трогать землю; тыкали в нее пальцы у реки и у леса, убредали до сенокосных лугов, ожидая, пока подсохнет кормилица и настанет пора выводить лошадей в поле.
– Ладно, сердешные, – наконец сжалился над ними Варлам. – Завтра спозаранку поедем наделы вам нарезать. Как подсохнет, сразу и распашете. Потом, до первого сенокоса, как раз избы поставить успеете. А к осени уже и хозяйство живое получится.
* * *
За три дня войско смогло пробиться от силы на двадцать верст пути – и вышло к реке. Измученные кони входили в воду, хватали губами прибрежную болотную траву, жевали тонкие ветви кустов, хрустели камышами и пили, пили, пили. Казалось, им хочется высосать всю воду до последнего глотка.
– Что это за место? – напившись в числе первых, подошел в восседавшему в седле Девлет-Гирею русский.
– Ос-кол, – раздельно произнес татарин. – Вдоль него мы обычно ходим на Московию. Изюмский шлях.
– Значит, немного осталось?
– Половина пути.
Река принесла воинам надежду: вода – это жизнь, и всегда радует живую душу. К тому же, стремительное течение легко и быстро смывало с сапог грязь, которую каждый из участников перехода успел возненавидеть на всю оставшуюся жизнь.
– Река! – неожиданно хлопнул себя по лбу Менги-нукер. – Вода! Мы можем двигаться по дну, вдоль берега. Здесь, я смотрю, сплошной песок, не увязнем.
– По дну? – покачал головой Девлет. – Да там же сплошь…
Действительно, какая разница, что на дне реки полно ям, омутов, что она петляет, и временами берег оказывается слишком крут? Зато в ней нет глины! А отдельные непроходимые места можно обойти посуху – если это можно так назвать.
– Повелеваю! – привстал на стременах бей. – Далее войско пойдет вдоль берега по воде!
Он покосился на русского, но тот не отреагировал ни единым жестом. Может, ему и вправду безразлично, что Гирей выдал его идею за свою?
По песчаному дну повозки ехали, едва не опрокидываясь набок, колеса постоянно натыкались на невидимые камни, проваливались в промоины, кони оступались – но по сравнению с глиной все это казалось сущими пустяками. До вечера таким образом, лишь иногда огибая по степи подходящие к самому срезу омуты и крутые откосы, войско одолело почти пять верст. На следующий день – еще десять.
Теперь больше не требовалось каждый вечер резать изможденных лошадей. Мяса в котлах стало намного меньше, но никто не роптал – лучше пробираться голодному по песку, чем сытому по глине. Тихий недовольный ропот и злоба во взглядах рассеялись. Теперь все снова верили, что Девлет-Гирей ведет их к славе и добыче. А спустя семь дней, огибая очередной омут, они обнаружили перед собой не глинистую корку, а густое переплетение травяных корней, чавкающее под ногами, но не налипающее на копыта.
Дерн. Размокшая степь осталась позади.
* * *
– Сон мне сегодня странный приснился, боярыня, – тиская привычными руками тесто, сообщила Мелитиния. – Будто новое половодье наступает. Но накатывается не сверху вниз по реке, а снизу вверх. И черное все, совершенно черное. Странно, правда?
– Странно, – согласилась Юля, все мысли которой были сейчас с Варламом, отправившимся размечать смердам участки. – С чем пироги будут?
– Пряженцы с мясом, а расстегаи с капустой.
– С рыбой давно не делали, – кивнула боярыня и поднялась из-за стола. – Поеду, проверю, как верша наша стоит. Как зиму пережила, как ледоход. К обеду вернусь.
В свои ежедневные осенние прогулки за уловом Юля успела протоптать хорошо заметную дорожку, которая сейчас и привела ее прямо к садку.
Плетеные щиты почти не пострадали: пару из них просто опрокинуло, да еще один, направляющий, возле самого садка, исчез. Даже странно – не то, что исчез, а то, что только один. Зимой верхние концы прутьев верши вмерзли в лед и, по логике вещей, должны были либо уплыть вместе со льдинами во время ледохода, либо, если прибрежный лед устоял на месте – всплыть вместе с ним во время половодья.
В первый момент Юля даже захотела влезть в реку и поправить снасть, но вовремя спохватилась: вода-то еще ледяная. Голой сунешься – дуба дашь; в одежде полезешь – переодеться не во что.
– Смердов потом загоню, – решила она. – Разведут костер на берегу, щиты поставят, потом по стакану водочки на рыло – и к огню отогреваться. Ничего с ними не случится. Только выпивке обрадуются.
Вот только водки в усадьбе не имелось. Ни капли. Юля этим вопросом как-то не интересовалась, Варламу тоже было не до того. Смерды… Ну, эти как дети малые, все за них решать надо. Эти, может, и захотели бы, да кто их спрашивать станет? А водку иметь дома надо – хотя бы в медицинских целях. В качестве антисептика, если мха болотного мало окажется, али для растирания и согрева. Придется все-таки человека в Оскол посылать. Или самой перегнать?
Боярыня попыталась вспомнить, как получают водку. Нужно вскипятить бражку и прогнать пар через охлажденный змеевик. Змеевика в хозяйстве нет, но коли кузнец способен выковать ствол, почему бы ему не состряпать и трубку? Можно осаждать пар на донышко котла с холодной водой внутри, и подставить снизу тазик, чтобы было куда самогону капать. Потом пропустить первач через березовые угли. А можно не пропускать – так… Раны протирать…
Пожалуй, сделать водку самому действительно несложно. Главное – бражку отстоявшуюся иметь. А сладкого в доме нет. На чем бы поставить?
Юля посмотрела вниз по реке и вспомнила сон Мелитинии. Поднимающееся снизу черное половодье… К чему бы это? Черное, поднимающееся снизу, от истоков рек, разливающееся по земле…
На миг ей показалось в этой картине что-то знакомое, неприятно-жутковатое. Темное, заливающее все вокруг, топящее, проникающее в погреба, подвалы и подполы, дома… И тут она вспомнила вонючего осклабившегося ногайца в темном, сальном, никогда не стиранном халате неизвестного цвета.
– Вот черт! Татары!
Она кинулась к дому, уже от реки начав во всю глотку орать:
– Седлайте! Касьян, Бажен, на коней!
– Что случилась, боярыня? – Вместо того, чтобы выводить лошадей, бестолковые смерды выскочили ей навстречу.
– За мужем скачи! – Юля схватила за грудки Бажена, который, как и большинство современных мужчин, был на полголовы ниже ее ростом, хорошенько встряхнула. – Гони за боярином, найди, приведи. Пусть возвращается немедля! Давай!
Она отпихнула смерда, повернулась ко второму:
– Вы с боярином поместье объезжали? Где деревни, знаешь? Скачи по ним, предупреди – татары идут. Пусть прячут все, скотину и курей к нам в усадьбу гонят, сами приходят. Ну, да знают, наверное… И поосторожней! Они, может статься, близко уже.
Юля вошла в усадьбу вместе с заторопившимися смердами, перевела дух. Что еще?
– Эй, вы, – махнула она рукой недавним татарским невольникам, колющим дрова. – Тащите мне пищали, я их заряжу. Потом выставите на стены, а сами у ворот станете, на всякий случай. На работы за стены кого-нибудь отправляли?
– Нет, боярыня, – дружно поклонились все трое.
– Хорошо, ступайте.
Кажется, все…
Она сходила в спальню за луком, повесила через плечо плотно набитый колчан, потом отнесла по пуку стрел на каждую из угловых площадок. Тщательно забила картечные заряды в крупнокалиберные пищали и расставила мужнину артиллерию там же – по углам.
Вскоре появились и смерды: они подъезжали на телегах, крестились на ворота – туда, где над ними должна висеть икона. Позади повозок, привязанные на длинном поводу, плелись телки, козы. В самих возках хрюкали поросята, кудахтали куры, орали малые дети. Пацанята лет по десяти, размахивая хворостиной, подогнали овечью отару. Похоже, сразу две семьи: уж очень много взрослых мужиков. Разумеется, у родителей имеют привычку вырастать взрослые дети – но не пятеро же примерно одного возраста! Да еще и девицы такие, что замуж пора.
Следом за первыми беженцами появились вторые, потом третьи. Примчался Касьян, по-барски бросил поводья скакуна одному из смердов, отошел к бочонку с греющейся для скотины водой, макнул туда лицо, потом выглядел боярыню, торопливо взбежал на стену:
– Кажись, деревни и выселки все объехал, каждому сказал. Чуть совсем коня не запарил…
– Молодец, – кивнула Юля, но отдыхать имеющего некоторый боевой опыт смерда не отпустила. – К воротам иди. Полоняники бывшие – пуганые. Либо запереть побоятся в нужный момент, либо своих не пустят.
– Слушаю, боярыня.
Наконец из-за леса показалась знакомая кавалькада, во главе которой поблескивал ярким панцирем боярин, за плечами красиво развевался тонкий, ярко-синий плащ. Юля облегченно вздохнула, спустилась вниз.
Боярин влетел в ворота, остановил коня возле супруги, натянул поводья, заставив жеребца подняться на дыбы, потом спрыгнул и порывисто обнял Юлю:
– Случилось что, любая моя?
– Татары, кажется, на подходе, Варлам…
– Да? – Боярин кинул быстрый взгляд на обустраивающихся во дворе гостей, одобряюще кивнул: – Упредила. Кто весть принес?
– Мелитинии сон приснился, будто…
– Пойдем, пить хочется, просто невмочь. Сбитеня нет?
Они вошли в дом, Варлам прикрыл дверь и быстрым движением повернул супругу лицом к себе:
– Что же ты делаешь, Юленька? Земля подсыхает. У кого поля на холмах, уже сегодня пахать потребно. Завтра, послезавтра. К концу недели всю пашню потребно поднять, не то осенью без хлеба останемся. А ты всех с хозяйства срываешь из-за сна какого-то… Юля, милая, любимая моя. Нельзя так, разоримся мы.
– А помнишь, как она ребенка нам предсказала? И половодье?
– Да весна же на улице! Помнишь, боярин Храмцов сказывал: не приходят татары по весне, степь непроезжая.
– А ну, как придут? Кому тогда поля твои вспаханные нужны окажутся.
– И когда? Сколько ждать?
– Ну… Дня три?
– Пахать уже пора.
– Ну, два. Варлам, ну, скажешь потом, что баба у тебя дура, понапрасну панику наводит.
– Смерды, может, и поймут, – покачал головой Батов. – А вот земля – нет.
– Слушай, – спохватилась Юля. – Я на одной телеге кур видела. Купи нам пару несушек.
– Через месяц нескольких на оброк привезут.
– Купи сейчас.
– Зачем покупать? – не понял Варлам. – Говорю же, на оброк привезут. Могу сказать, чтобы побольше, раз ты их так любишь.
– Надоело на тюфяке с сеном спать. В комки сбивается. Хочу перину.
– Так двух кур на это не хватит, – не выдержав, рассмеялся муж. – И почему именно несушек?
– Хочется!
Он покачал головой, крепко ее поцеловал и вышел наружу:
– Телеги плотнее ставьте! – послышался его твердый голос. – Вы не одни здесь прячетесь. Мелитиния, достань два кувшина с кабаном, что боярыня Юлия добыла, сваришь на всех кашу пшенную с тушенкой. У кого ведра с собой есть, воду с колодца, что у навеса, черпайте, и на крыши лейте, чтобы отсырели. Не дай Бог, татары стрелы огневые кидать начнут. Вы, молодые, на стены ступайте, по сторонам посматривайте.
Перед глазами смердов боярин ни на миг не усомнился в верности поднятой женой тревоги, но вечером, в постели, укоризненно покачал головой:
– Ну, и где твои нехристи? Братья, поди, смеются все. Еще и на выручку примчатся, вокруг усадьбы сторожить станут.
– Лучше лишний раз подстраховаться, чем под набег попасть… – уже начиная оправдываться, ответила боярыня.
– Ладно, – склонился Варлам над ней, щекотя бородой грудь. – Хоть узнал, крепостных сколько.
– Каких крепостных? – хихикнула, поеживаясь, Юля.
– Что при опасности к барину в крепость прятаться бегут. – Муж начал целовать съежившийся в острую пипочку, похожую на умбон русского щита, сосок. – Оттого и название им: крепостные…
– Крепостные… В крепости… Крепости… Пусти… Пусти руку, отдавишь…
Больше никаких слов из барской спальни не доносилось.
* * *
Поутру, словно в отместку, Варлам опять приказал кормить почти сотню, считая малых детей, собравшихся под защиту высоких стен смердов кашей с добытой боярыней свининой. А может, хвастался таким образом меткостью любимой жены.
В небо медленно поднималось жаркое солнце, заставляющее скидывать тулупы и лишние платки, выбивающее из еще помнящей половодье земли хорошо заметный пар. Крепостные и их семьи отнюдь не радовались неожиданному отдыху. Все прекрасно помнили, что "весенний день год кормит" и рвались к сохе. Обиженно мычал оказавшийся в тесноте скот, переругивались с бабами смерды. Юля, чувствуя затылком недовольные взгляды, бродила по стене перед частоколом, выглядывая из-за острых концов наружу. Впрочем, тревоги ради, Варлам и так выставил сразу троих караульных.
– Тихо как… – еле слышно произнес муж, подкравшись сзади. – Слышно, как жаворонок за рекой поет.
Женщина вздрогнула, но ничего не ответила.
– Если после обеда ничего не случится, – прошептал Батов. – Я всех распущу. Пусть хоть завтра с утра на работу выйдут.
– А что-й енто там, боярин? – неожиданно вскинулся стоящий на ближнем к реке углу Бажен, вытягивая вперед руку.
– Где?
– Да за рощицей кленовой на холме… Никак, шевеление чудится?
Варлам попытался хоть что-нибудь высмотреть в указанном направлении, ничего не заметил, недовольно оглянулся назад:
– Вышку надо было поставить. – Он подошел к Бажену, вгляделся снова: – И вправду, как гусеница по вершине ползет…
– Какая гусеница, боярин?! – обиделся смерд. – Да тут верст десять, поди.
Варлам промолчал, нервно кусая губу и смотря не на холм, а на желтую черточку дороги, спускающейся к ним. Светлая, светлая, она вдруг потемнела, словно сверху пролили стакан темного рябинового вина. И больше уже не посветлела, хотя, двигайся там небольшой разъезд или купеческий отряд – его хватило бы совсем ненадолго.
– Неужто и вправду татары?.. – пробормотал боярин, отступая от частокола. Он обернулся, наткнулся на тревожные взгляды смердов и гневно зарычал: – Чего вытаращились? Почему кровлю не поливаете? Я что вечор сказывал? Насквозь промочить! Бажен, Касьян – почему в рубахах? И вообще мужики: все, у кого бронь какая есть – надевайте. Ножи, топоры, копья, вилы под рукой держите. А коли еще справа какая есть – тоже хорошо. – Он широко перекрестился. – На стены поднимайтесь, мужики. Татары идут.
* * *
Первые ногайские сотни, выбравшись наконец из реки на подсохшую дорогу, домчались до окруженной земляной стеной с частоколом поверху крепости, на почтительном расстоянии обскакали ее вокруг, ища слабое место, и в конце концов остановились на небольшом взгорке на расстоянии двух полетов стрелы. Вокруг укрепления везде плескалась во рву вода, а единственный подъезд к воротам был сделан у угловой башни – как раз под прицелом узких высоких бойниц.
Вскоре к холму подошли еще около двух тысяч всадников, отчего пространство под стенами превратилось темный, неразборчиво гомонящий муравейник. Сюда же начал потихоньку подтягиваться и обоз. Едва подсохшую прошлогоднюю траву нукеры начали застилать коврами, ставить решетчатые стенки.
В сопровождении двух сотен телохранителей, среди которых отдельным небольшим отрядом гордо гарцевали нукеры Алги-мурзы, подъехали Девлет-Гирей и Менги-нукер. Остановились перед возвышением. Тотчас несколько нукеров принесли от кибитки ковер, расстелили. Бей спустился с коня на толстый ворс, уселся в центре ковра на поднесенную подушечку лицом к усадьбе.
– Когда мы проезжали здесь последний раз, Менги-нукер, на этом лугу не имелось никаких укреплений. Русские плодятся, как полевые мыши. Не успеешь оглянуться, как они уже вырыли себе новую нору прямо у тебя под шатром.
– Корчевать нужно, корчевать, – задумчиво пробормотал в ответ русский.
Почти вертикальная земляная стена, да еще частокол наверху. Получалась стена почти в три человеческих роста. Да еще ров неизвестно какой глубины. И ногайский бей, и Александр Тирц прекрасно понимали, что измученные трудным, очень трудным переходом воины сейчас не способны забраться на такую стену, даже если ее никто не станет оборонять. А русские явно готовились к обороне: над частоколом тут и там мелькали простеганные мелкими ромбиками бумажные шапки, железные шишаки, покачивались копья, рогатины, пики и даже вилы.
Внезапно от угловой башни расплылось белое облако, оглушительно громыхнул выстрел, по траве у холма мокро зашлепала картечь. Тирц поморщился, словно от зубной боли. Гирей тоже возмущенно замотал головой:
– Разве султан разрешал продавать русским свои пушки?
– Это не османские стволы, – покачал головой Менги-нукер и раздраженно плюнул. – Русские отливают их сами.
Теперь Тирц понимал, что попытка забраться на стены с помощью лестниц сулит заметные потери. А никаких иных стенобитных или штурмовых орудий у них не имелось. Это же осознавал и бей Девлет – не так уж глуп он был. Правда, в отличие от кандидата физических наук, он ведал еще кое-что: обожравшимся зерна, ветвей кустарника, болотной тины и прочей дряни лошадям сейчас остро необходимо сено. Они должны поесть не этой дважды перетухшей, померзшей и снова промокшей травы, что расползается под ногами, а настоящего, хорошего, сухого сена. Должны есть его дня два, а лучше три – иначе, как бы выносливы ни были татарские кони, в войске передохнет из-за вспучивания живота и колик не меньше трети лошадей. А сено скрывается где-то там, за новеньким частоколом.
Девлет-Гирей зябко передернул плечами, покосился на стоящего у ковра нукера. Тот кивнул, торопливо дошел до коня, поднялся в седло и поскакал вперед, к крепости, после чего дал шпоры и перешел на стремительный галоп:
– Русские, сдавайтесь! Вам не устоять! Нас много, нас тьмы и тьмы! Нас тысячи и тысячи! Сдавайтесь! Сдавайтесь, иначе мы вытопчем ваши стены, разобьем головы ваших детей и намотаем на копыта кишки ваших жен! Сдавайтесь, и мы будем милостивы!