- И Мировая война лепту внесла, а за Гражданскую и говорить не хочется. Сто миллионов под Советами, это я навскидку назвал. Миллионов 25 на Польшу, Финляндию, Прибалтику и Бессарабию приходится. Эти однозначно враги империи, так что их независимость легче признать, чем воевать еще и с ними. Миллионов 12 в Закавказье, и, за исключением армян, грузины с азербайджанцами нам враждебны.
- Имеется еще 28 миллионов, - подытожил Шмайсер и начал обстоятельно делать свои собственные выводы, как бы переняв эстафету у военного министра. - Из них 20 миллионов на нашей территории, как минимум шесть настроены вражески, оставшиеся есть инородцы Туркестана. Которым, как я понимаю, гражданская война до лампочки, лишь бы соседа ограбить можно было. Так ведь?
- Верно. Мы имеем не больше 14 миллионов лояльного в той или иной мере к нам населения. А потому потерпим поражение, пусть после долгой и упорной борьбы. Наши возможности просто несопоставимы с коммунистами. Так что, воленс-ноленс, но мы сейчас должны выработать стратегию на будущее. И если ошибемся, господа мои хорошие, то винить нам уже будет некого! Сами виноваты!
Арчегов замолчал, положил на стол ладони и нахмурился. Усмехнулся непонятно чему краешком рта и глухо произнес:
- Вы уж меня простите, но от такой жизни я давно озверел. Только с канскими партизанами разобрался, пока снег стоит, да на бронепоезд. А тут с колес и сразу к вам - жену не видел, маковой росинки во рту не было. А вы мне планы суете. Спору нет, Семен Федотович, Генштаб должен о таких вещах заблаговременно думать… Но дай хотя бы сутки на роздых, ноги еле таскаю… - Арчегов просительно улыбнулся и медленно повернулся к Михаилу Александровичу. - Совсем забыл, ваше величество, поздравить тебя с единодушным решением Сибирского Земского собора!
- Константин Иванович, - на этот раз перебили уже генерала, - его решения во многом были заранее предопределены…
- Нет, государь, через три дня все будет не так, по крайней мере, я надеюсь на это.
- Генерал Миллер добьется согласия Земского Собора Северного края, - Шмайсер улыбнулся белыми, как снег, зубами. - В этом нет ни малейшего сомнения. Ни у кого!
- Нужно три соборных решения, не меньше, а Деникин проволочку чинит! - Арчегов снова заговорил напористо и резко. - В Москву поедет сибирская делегация, от Севера тоже будет генерал, но нужен представитель Юга. Учитывайте - нам месяц дороги предстоит, никак не меньше, хоть большевики гарантируют свободный путь и всяческое участие с помощью.
- Не знаю, что там будет! Ошарашил ты меня этим решением, - Фомин встал с кресла, немного прошелся, разминая ноги. Подошел к Арчегову сзади, положил на золотые погоны широкие мужицкие ладони с корявыми узловатыми пальцами. - Ты что задумал, Константин Иванович? Правду говори! Вологодский, Михайлов и ты - слишком представительная делегация, чтобы продлить перемирие, которое большевики сами и нарушат, как пить дать, не пройдет и месяца. Зачем нужна эта поездка - отправим Гинса с Пепеляевым да генерала из резерва!
- Нет, - наотрез отказался Арчегов. - Я должен ехать сам, и премьер, он коренной сибиряк. И Михайлов - сын революционера. Я желаю только одного: чтоб поляки напали на красных по нашему приезду в Белокаменную. Тогда большевики начнут с нами реальные переговоры, для того и нужна представительная делегация. Серьезная, с письменным одобрением его величества любого нашего соглашения с большевиками.
- Это еще зачем? - удивленно выдохнул Михаил Александрович. - И как понимать слово "любое"?
- Даже признание Совдепии, заключения мира с ней на год, обмен полномочными представительствами, немедленное заключение с ними тайного соглашения…
- Твою мать! - только и сказал Фомин.
Шмайсер непроизвольно привстал со стула, а Михаил Александрович отшатнулся.
- Не торопитесь метать громы и молнии, - быстро сказал Арчегов и предупредительно поднял руки, как бы защищаясь. - Я сейчас вам расскажу, что я тут надумал. Если не ошибся в расчете и мы дружно провернем это дело, то тогда, по крайней мере, у нас появятся серьезные шансы. Поймите одно, нужно выиграть время! Потому что иначе война с большевиками закончится нашим неизбежным поражением! Но есть способ его избежать.
- Какой? - спросил Михаил Александрович, а Фомин со Шмайсером молчаливо и недоуменно переглянулись.
- Помочь большевикам начистить ляхам ряшку!
- Что?!!
На добрую минуту воцарилась тишина - собеседники с минуту пытались переварить безумное предложение, однако длительный процесс мышления был прерван дробным смешком Арчегова.
- Большевики грезят о мировой революции, и у них есть основания для таких надежд. В Баварии и Венгрии советская власть задушена, но угли пожарищ еще тлеют, и сильно. Могут вспыхнуть заново. Учитывайте, что Германия сильно недовольна навязанными ей Версальскими условиями. Там пороховая бочка, а мы им пошлем товарища Ленина со спичками. Большевики любят играть такими вещами!
- Ты в своем уме? - осторожно спросил Фомин.
- Конечно. Серьезных препятствий у Москвы ровным счетом два - белые и поляки. Потому мы должны показать, явственно показать Кремлю, что Сибирь воевать с большевиками не желает и готова заключить мир на приемлемых условиях. А если красные признают твой, Михаил Александрович, императорский титул, то ты, со своей стороны, предложишь начать переговоры о мире между всеми враждующими сторонами, признав право народов на самоопределение.
Арчегов усмехнулся, глядя на финальную сцену "Ревизора" - все трое так посмотрели на него, что сомнений у них не осталось: военный министр определенно спятил. И он жизнерадостно засмеялся.
- В чем причина такого непонятного веселья? - глухо спросил Фомин. - Чую, у тебя где-то подвох, а вот где? Пока понять не могу.
- Если мы дадим большевикам четкие гарантии, что полностью выходим из игры, и, более того, поможем им в возне с поляками, которые всегда враждебны России, то полдела будет сделано. Надо только все четко продумать, чтоб прокола не было. В Москве сидят не дураки и голым словам не поверят. Нужны наши конкретные действия.
- Подумаем, Константин Иванович, подумаем, - отозвался с непонятной интонацией Шмайсер. - Но каковы будут последствия?
- Семьсот лет назад Русь преградила путь монголо-татарскому нашествию. Ну и что - получили благодарность от Европы?! Пять лет назад русские спасали Париж, лили за союзников кровь - и что? Они нам помогают? Или царские долги нам скостили, заодно оставив "великую, единую и неделимую"? Или британцы забыли свое любимое изречение - "плохо, когда с Россией никто не воюет"?
И такая горечь звучала в словах военного министра, что его собеседники потупились, как шкодливые дети. Зря они заподозрили его в умопомешательстве. Неладно вышло, поторопились.
- Если эта большевистская свора кинется на Польшу, оставив нас в покое, то мы можем заиметь неплохие выгоды. Во-первых, где-то до середины осени мы будем спокойно приводить наши дела в порядок и готовить нормальную армию. И это самый минимальный срок - вообще-то я думаю, что у нас будет время до следующей весны. Второе: поляки и большевики взаимно обессилят друг друга. В тойистории поляки сдали Врангеля красным и получили от большевиков уступки. Да и Ленин остался не внакладе - большей частью империи коммунисты завладели. А в результате проиграли не только белые, а вся Россия!
- А что дальше? - вопрос Фомина прозвучал глухо.
- Только одно. Помните, как у Экклезиаста - есть время разбрасывать камни, а есть время собирать камни. Нужно начинать кропотливо возрождать саму Российскую империю, пусть в новом виде, используя с максимальной выгодой советско-польскую войну.
Слова Арчегова были внезапно прерваны громким боем больших напольных часов - наступила полночь, с двенадцатым ударом для всех начнется новый день, но они уже спят. А вот для собравшихся за этим столом, скорее всего, будет долгая бессонная ночь.
Иркутск
(21 марта 1920 года)
Солнышко припекало, звенела капель по брусчатке мостовой, падая с крыш. Шустро бежали ручьи с темной талой водой - весна решительно входила в свои права.
Арчегов подставлял лицо теплому ветерку, радуясь долгожданному отступлению зимы. Да, да, именно зимы, так как март в Сибири - это еще холода с ночными морозами, не Черноземье с Кавказом, право слово. С ноября по март - целых пять месяцев длится здесь самое холодное время года. А если на пару тысяч километров севернее подняться, то о тамошних местах говорят так - "у нас 12 месяцев зима, а остальное лето".
Иркутск преображался прямо на глазах - уже не так бросались страшные последствия междоусобной брани. Вроде прошло всего три месяца относительно мирной жизни, а этого оказалось достаточно для налаживания быта и порядка. В городе еще в конце января была запущена электростанция, труба которой возвышалась почти рядом с Казанским кафедральным собором и постоянно извергала из себя густые клубы дыма.
Угля не жалели - из Черемхово эшелоны шли без перебоев. Да и спокойствие на улицах напоминало о той, почти забытой довоенной жизни. Преступность резко схлынула - Сибирское правительство перестало к ней либерально относиться. Воспользовавшись военным положением, оно стало основательно "зачищать" города от криминала.
Ночным разговором Константин Иванович был очень доволен - в очередной раз удалось не рассказать всех деталей этой "пермской тройке", как он их называл про себя. И то, что задумано на самом деле.
Точнее, до определенного момента - а о будущем лучше и не заикаться - разорвут в клочья, узнай они о его потаенных планах и надеждах. С Вологодским и то проще, ведь в Петре Васильевиче все четче проявлялся прагматик, несмотря на то, что относился к интеллигенции.
Премьер-министр уже мыслил вполне реалистично, считая, что возродить Российскую империю в прежнем виде не представляется возможным. А потому склонен прислушиваться к доводам рассудка. Да и не стоило, на его взгляд, реставрировать старый порядок, оказавшийся жизненно неспособным. А вот идею федерации, своего рода британский вариант на русский лад, воспринимал с нескрываемым одобрением.
Но, опять же, на основе полного равноправия всех трех белых осколков, оставшихся от былой империи. И прекращение Гражданской войны Вологодский горячо приветствовал и сам был готов немедленно отправиться в Москву для ведения переговоров с коммунистами о мире. Вполне позитивное и понятное желание, целиком вписывающееся в планы самого Арчегова. Но опять, до определенного момента…
- Война - слишком затратное и вредное занятие, налагающее тяжелое бремя на сибиряков. Поэтому не стоит вверять ее ведение в руки генералов! - Вологодский гневно сверкнул стеклами очков.
- Я согласен с вами, Петр Васильевич, - Арчегов с уважением посмотрел на премьера - он изложил хоть в иной форме, но мысли Черчилля, которые тот еще не озвучил.
- К тому же война сейчас нам абсолютно не нужна. Я не вижу никаких перспектив для Сибири в случае ее повторного продолжения. Последнее время я стал больше думать над тем, что большевистская партия, установись мир, станет политическим банкротом.
Вологодский рассуждал неторопливо, но с напором и с непривычной жесткостью в голосе, в котором напрочь отсутствовали прежние, свойственные ему истеричные нотки.
Определенно, после январского покушения эсеров председатель Совета министров Сибири сильно изменился, и, на взгляд генерала, в самую лучшую сторону. Отбросив от себя "тогу спасителей России", наспех одетую осенью восемнадцатого года, сейчас Петр Васильевич полностью перешел на другую сторону, став на позиции сибирского областничества, или, что будет вернее, - сепаратизма.
- Население не воспринимает их политику так называемого "военного коммунизма", с продразверстками и террором. И если оно убедится, что в других частях страны, где укрепились противобольшевистские силы, жизнь нормализовалась к лучшему, то крах режима Ленина и его РКП(б) неизбежно произойдет в самое ближайшее время. Нам лучше подождать естественного хода событий, помня, что против идей пушками не воюют. Если идея неправильна и бесчеловечна, то она сама себя дискредитирует в глазах народа, что мы уже и видим.
"А ведь он прав - насильственное насаждение социализма по Ленину и Сталину в Восточной Европе привело через сорок с небольшим лет к его сокрушению. Да те же ФРГ с ГДР - с востока на запад народ постоянно бежал, несмотря на стрельбу пограничников, а вот обратный процесс не наблюдался. Народ почему-то не верил напевам коммунистической пропаганды и в социалистический лагерь, который можно смело назвать концентрационным, отнюдь не стремился".
Арчегов помешал сахар ложечкой, отпил глоток горячего чая. От предложения Петра Васильевича закурить он категорически отказался - и травить собеседника не хотелось, и желания не имелось - за ночь накурился до одури, до горечи и хрипа в горле.
- Потому мы с вами, в сопровождении солидной делегации, поедем в Москву и, если большевики предложат нам хорошие условия, немедленно заключим мирное соглашение. Россию, конечно, жалко, но Сибирь мне сейчас намного дороже.
Арчегов наклонил голову, молчаливо соглашаясь со сказанным, - теперь позиция Вологодского окончательно прояснилась, и она тут диаметрально расходилась с желаниями "царя Сибирского".
- Наши генералы, за малым исключением, требуют немедленного реванша. Но с их давлением правительство не намерено считаться, ибо интересы страны и народа дороже. Потому, Константин Иванович, я прошу разъяснить им нашу точку зрения.
- Я сделаю это, Петр Васильевич. Необходимый разговор я уже имел с его величеством.
- И что вам сказал государь?
Голос Вологодского прозвучал напряженно - премьеру явно не улыбалось вести переговоры с генеральской фрондой, тем более если ее возглавит сам монарх.
- Мне удалось переубедить его величество, и он внял приведенным доводам. Михаил Александрович немедленно призовет военачальников к порядку, а генерал-адъютант Фомин уже написал соответствующее распоряжение. Так что, Петр Васильевич, совершенно нет причины беспокоиться. Военный переворот нам не угрожает, да и генералы сами прекрасно понимают, что коп д’этат, как говорят французы, сыграет в этой ситуации только на руку нашим заклятым друзьям в Москве.
- Вы утешили меня, Константин Иванович, я в вас не ошибся. И рад, что правительство не пошло на поводу этого авантюриста Яковлева и генерала Сычева. И уверен в том, что вы совершите еще много полезного для народа. Совет министров сделает все, чтобы ваша деятельность не встречала различного рода препятствий. И неважно, идет ли она от некоторых представителей "общественности" или недовольного и завистливого генералитета, отставленного от службы прежним военным министром.
- Это мое стремление и желание, - только и нашелся, что сказать в ответ молодой генерал.
Интонация председателя правительства говорила намного больше его слов - военному министру сейчас дали полный карт-бланш по устранению из армии всех тех, кто мог стать серьезной помехой сибирским министрам. А заодно намекнули, что козлом отпущения за черемховские события его не сделают. Будь иначе, последовали бы совсем иные слова. А так все идет как надо - Вологодский нуждается в нем так же сильно, как он в премьер-министре. А раз так, то полдела уже сделано…
- Константин Иванович, я чрезвычайно вам признателен, но прошу вас отдохнуть. Нельзя так относиться к здоровью - оно нужно не только вам, но и правительству. И вашей жене, которая с нетерпением ожидает мужа со вчерашнего вечера. Я распорядился доставить вас на автомобиле и прошу отдохнуть. Но утром жду вас на заседании Совета министров. Решение, которое мы примем, определит судьбу не только Сибири, но и России!
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Эх, яблочко, куда ты катишься…
(7–8 мая 1920 года)
Ярославль
На перроне было пустынно, лишь свежий ветерок весело гонял мусор и поднимал клубы пыли у грязных, обшарпанных революционным лихолетьем вокзальных стен. Да трепетал обрывки насмерть приклеенных газет, что виднелись на толстой тумбе, служившей информационным обеспечением местного люда.
С выпуском прессы советская власть не скупилась - пропагандистская обработка населения велась с размахом и настойчиво, хотя те же самые тумбы народец обдирал постоянно, наплевав на угрозу самых суровых кар. Тут не имелось никакой политической подоплеки - махорку нужно заворачивать в бумагу, а где ее можно взять пролетарию? Только на тумбе, благо там клеят новые газеты постоянно.
Но сейчас поверх обрывков был помещен новенький красочный плакат приличного размера, на котором русский рабочий и польский селянин победно наступили на тело лежащего под ними типичного зажравшегося шляхтича - усатого, осанистого, в кунтуше и конфедератке, которую сами ляхи называют "рогатувкой".
И надпись доходчивая шла большими буквами - "Мы воюем с панским родом, а не с польским трудовым народом".
Любой прочитавший плакат сразу проникнется, что к чему. Вот только не было здесь чтецов - платформу оцепили высокие латыши в длиннополых шинелях и помятых фуражках. В руках "интернационалисты" крепко держали винтовки с примкнутыми штыками, грозно сверкающими на ярком весеннем солнце.
И как в горсти желтого пшена попадаются черные соринки, так и среди серых шинелей то тут, то там мелькали черные кожаные тужурки чекистов - люди Троцкого и Дзержинского бдительно несли охрану эшелона с сибирской делегацией. То ли, наоборот, делали все возможное, чтобы к сибирякам не приставали с ненужными и опасными разговорами советские обыватели, что хуже любой открытой "контры".
К правительственному эшелону красноармейцы и охранники из ВЧК не приближались - по договоренности у самих вагонов стояли рослые сибирские егеря, в новенькой, спешно пошитой перед самым отъездом из Иркутска, форме. И вооружались солдаты отнюдь не винтовками, а автоматами, которые должны были появиться на свет только через двадцать с лишним лет под именем ППС-43.
Но тут судьба, по неизвестному капризу, сыграла свою роль. И он сам, Константин Иванович Ермаков, что сейчас стоял у окна вагона, когда-то отставной офицер ВДВ, ставший военным министром новоявленного Сибирского правительства, должен был появиться на этот свет только через сорок с лишним лет.
Автомат тоже занесен в не свое время тремя людьми, которых просто не могло быть здесь. Хотя нет - Шмайсер должен уже год как агукать в пеленках, Фомин служить в Красной армии и готовиться рубить ляхов в рядах 10-й кавалерийской дивизии.
Последний русский император Михаил Александрович в тойреальности то ли убит чекистами два года назад, то ли укрылся в песках Туркмении, где человека даже с собаками найти проблематично, если местные аборигены этого категорически не желают.
Но роли их уже изменились в этом времени, как стала стремительно преображаться и сама история России. И автомат тоже сменил имя. "Шмайсер", как и ППС-43, в обращении не прижился и у сибиряков получил название "хлыста".
Вроде все понятно - он для стрельбы на ближних дистанциях являлся весьма опасным оружием, напрочь сметающим противника, словно жестоким ударом хлыста.