- Ты вот что, Афанасий, - быстренько одеваясь, удержал его уже на выходе из шатра Константин. - Тебе что Онуфрий велел?
Тот, прежде чем отвечать, на всякий случай настороженно выглянул за полог шатра, чтобы убедиться в отсутствии лишних ушей, и лишь после этого, вернувшись, опасливым шепотом пояснил:
- У шатра в тридцати шагах стоять. Кто выйдет - стрелой бить. Стараться в шею целить, она кольчугой не прикрыта. Да ты не сомневайся, княже, справлюсь. Это для меня плевое дело, - обнадежил он. - Я за тридцать-то шагов не токмо шею, а и яремную жилу стрелой перебью. Оно для нас…
- Ты вот что, - перебил его хвастовство Константин. - Тут кое-что изменилось, но Онуфрию о том знать ни к чему, да и некогда объяснять, что да как. Словом, ему пока ничего не говори и против того, что он тебе скажет, не возражай, но на самом деле стрелять ты ни в кого не будешь.
- То есть как так? - удивился и почему-то обрадовался Афонька.
- А вот так. Запрещаю я тебе. Живыми они нужны, понятно?
- Ну и слава богу, - облегченно вздохнул Афонька. - Смертоубийство - грех великий.
- Ну да, - усмехнулся Константин. - А половцы как же?
- Это нехристи немытые, - равнодушно отмахнулся ратник. - За них и Христос простит, и Перун улыбнется. А своих грешно.
- Ну вот и не стреляй. Только Онуфрию про этот разговор ни-ни. Да и другим тоже.
- Так я чего, один, что ли, стрелять не буду? - не понял Афонька. - А остальные-то как же?
"Ах да, - вспомнил Константин. - Он же и впрямь не один".
И осведомился:
- А много вас там стоять будет?
- Да с десяток, не менее. Половина наших, а четверо - из дружин боярских.
- Когда зайдем в шатер на пир, тогда и оповестишь всех, но не раньше. Скажешь, князь приказал.
- А ежели не послушают, тогда как? - растерялся Афонька.
- Повеление князя не выполнят? - изумленно приподнял брови Константин.
- Наши-то все исполнят, а боярские и заартачиться могут. Вот ежели бы ты сам, княже, повелел, то тут оно конечно, а я кто такой?
- Тогда скажи так. Не верят - пусть стреляют. Но, если хоть одна их стрела вопьется в тех, кто будет выбегать из шатра, ответ они передо мной держать станут, а рука у меня тяжелая, так что никакой боярин их не спасет.
- Ясно, княже. Не сомневайся, все исполню как есть, - склонился в поклоне Афонька.
- И вот еще что, - остановил Константин лучника, подавшегося на выход. - Мне тут захотелось молодецкую забаву для братьев-князей учинить, так ты, как только я с боярами в шатер зайду, пошли человечка к нашим коням, чтоб оседлали.
- Токмо твоего? - уточнил Афонька.
Константин чуть помедлил, прикидывая. Вообще-то ситуация может сложиться по-разному, так что для страховки лучше всего…
- Для своих лучников тоже, - приказал он. - Ну и для Гремислава со всеми прочими, коих воевода при мне оставил.
- Сполню, княже, - еще раз склонился в поклоне Афонька и нырнул за полог шатра.
Следом вышел наружу и Константин, первым делом глянув на ленивое солнце, которое едва-едва оторвалось от земли.
"Где-то через полчаса Епифан запалит дома в посаде и поскачет сюда. Стало быть, через пару-тройку часов он здесь появится. Ладно, пока все идет нормально", - мелькнуло в его голове.
Единственное, что слегка расстраивало, так это слишком поздний приезд половцев.
Получалось, что повидаться не выйдет, да вдобавок еще и он сам как последний дурак, памятуя о своем поручении Епифану, посоветовал Глебу начать пьянку пораньше.
Эх, кабы знать…
А вдруг Глеб не поедет в Рязань, и что тогда?
Он остановился, призадумавшись и рассеянно глядя на своих бояр, которые нетерпеливо поджидали его. Судя по их бодрому виду, угрызений совести никто не испытывал, скорее уж напротив - все они, можно сказать, жаждали побыстрее покончить с предстоящим кровавым делом.
Значит, тут ему поддержки не видать.
Ну и как быть, если Глеб отмахнется от горящей Рязани?
И тут новая мысль пришла в голову. Коль не получится отвлечь этим известием, то у него в запасе есть иной вариант. Навряд ли кто из князей, включая самого Глеба, останется равнодушен к загадочным гранатам, а там вполне можно растянуть время, неспешно рассказывая о них.
Разумеется, ничего конкретного, только об их страшном ужасающем действии, и все. Да и показывать их воздействие на практике можно достаточно долго - пока соберут скот для наглядного показа их убойной силы, пока Константин подберет подходящее местечко…
Словом, при желании растянуть на пару часов запросто.
Да и потом ошарашенные увиденным князья, включая опять-таки самого Глеба, нескоро придут в себя, но даже когда отойдут от восторга, примутся засыпать Константина разными вопросами, как да что, поэтому потянуть время до полудня у него выйдет запросто.
Пришлось возвращаться в шатер, попутно махнув рукой своим боярам, чтоб не дожидались его, а сразу шли к Глебу.
Извлеченные чугунные болванки были тяжелы, так что кошель, больше напоминающий дамскую сумку, только не кожаную, а матерчатую, оттянули изрядно. Ну и пускай, лишь бы не подвели, а бабахнули как должно.
Пока шел, как и обычно чуть прихрамывая, кошель от неровного шага увесисто постукивал князя по боку. У Константина даже появилась мысль, что он напрасно взял их, - ведь до приезда Данилы Кобяковича Глеб навряд ли рискнет предпринять какие-либо решительные действия.
Все-таки две дружины против девяти - это немалый риск, так что зачем, когда есть возможность обойтись вовсе без него, действуя с гарантией. Значит, до приезда половцев можно быть спокойным и без всяких гранат.
Он вновь приостановился, нерешительно посмотрел на свой шатер, затем на Глебов, который был куда ближе, попрекнул себя за леность - ишь, тащить надоело, по боку они стучат - и направился дальше, продолжая размышлять.
Получалось, повидаться с шурином до начала побоища у Константина выйдет в любом случае. Вот только свидание с ханом, учитывая разгар пира, будет очень коротким, поэтому сказать все, что необходимо, надо очень быстро. Следовательно, нужно придумать одну короткую фразу, чтобы Кобякович под каким-либо благовидным предлогом отозвал чуть погодя своего зятя на пару слов.
Тогда и Глеб не заподозрит неладное - мало ли что захотел уточнить Данило у Константина.
А уж после разговора наедине, когда станет ясно, что половцы на стороне ожского князя, можно будет приступить к изобличению брата Каина.
И Константин так уверился, что все пройдет успешно, что даже принялся прикидывать, за кого из князей ему подавать голос после смещения Глеба с рязанского престола.
Наиболее перспективных вариантов было два - Изяслав и Ингварь, причем первый из них сулил гораздо больше выгод самому Константину.
Во-первых, Изяслав - его родной брат, а во-вторых, и Пронск, который тот, переезжая в Рязань, несомненно, передаст Константину, куда больше крохотного Ожска.
Единственный негативный нюанс - характер братца. Общался с ним Константин всего ничего, но и этой малости хватило, чтоб понять - крутоват мужик, причем с явным перебором.
Мало этого, он еще и тщеславен. Да и в подозрительных взглядах, изредка кидаемых им в сторону Глеба, помимо настороженности - чего еще тот удумал, вдобавок царила плохо скрываемая зависть.
Нет, пожалуй, Ингварь будет куда лучше.
Он и основательнее, и вдумчивее, и доброжелательнее, опять же все спорные ситуации старается решить так, чтоб никому не обидно.
В памяти сразу всплыло его соломоново, иначе и не скажешь, решение относительно суда над ведьмачкой. Вроде бы и себя ничем не унизил, и в то же время гостю потрафил.
Правда, лучше это будет только для Рязанского княжества, а для самого ожского князя гораздо хуже.
Он и от подозрений в отношении Константина никогда до конца не избавится, да и прибавки к Ожску в этом случае ждать не приходится, ибо Переяславль Рязанский Ингварь Игоревич ему нипочем не отдаст - у него и родных братьев аж четыре штуки.
Но с другой стороны, а нужен ли этот переезд Константину? В Ожске он уже и мастерские заложил, и доменную печь отгрохал. Убогую, конечно, но ведь чугун-то она плавит, а это основное.
То есть худо-бедно, но производство почти налажено, поэтому менять место жительства вроде как и ни к чему.
Итак, решено! Когда все произойдет, надо будет подать свой голос за Ингваря.
Он уже более уверенно двинулся дальше, по пути прикидывая фразу, которую надо будет шепнуть на ухо Даниле Кобяковичу. Однако до конца продумать ее он не успел, ибо по пути в назначенный для пира шатер, откуда уже раздавались оживленные голоса, к Константину присоединились Онуфрий, тихий Куней и сосредоточенно бормочущий что-то себе под нос Мосяга.
- Готовы ли? - окинул их взором Константин.
- Давно уж дожидаемся, - бодро ответил за всех Онуфрий. - А ты чтой-то припас никак? - И бесцеремонно ткнул пальцем в его кошель.
- Припас, - коротко ответил Константин, но пояснять не стал, заметив, что потом все увидят, и торопливо двинулся далее, надеясь, что его расчет окажется верным.
Глава 9
Исады
Позор! Несчастие! Анафема! Отмщенье!
Ни небо, ни земля не ведают прощенья!Виктор Гюго
Радостные голоса, встретившие его уже на входе, наглядно доказали, что зимняя встреча и красноречие Константина надолго запомнились многим из присутствующих.
- Здоров ли?
- Здрав буди!
- Думали, и не выжить тебе, а ты прямо как огурец.
- И даже с сумой какой.
- Никак гостинцы?
Поток шумных приветствий и вопросов оглушил Константина, но он терпеливо отвечал каждому, заметив, что гостинцы скоро покажет всем, после чего начал растерянно озираться по сторонам, искать, куда бы присесть.
По пути к грубой, наспех сколоченной лавке пришлось еще не раз весело кивать, откликаться, что-то отвечать, но вот наконец голоса стихли, и на правах хозяина первую приветственную чару поднял Глеб.
Говорить, как оказалось, он умел.
Каждому из присутствующих успел адресовать что-то доброе, теплое, ласковое и тут же отпивал из своей чаши по глотку. Отпив во здравие последнего - храброго Изяслава Владимировича - он провозгласил:
- Ну а теперь, братия, воедино со мною сомкнем в знак братства нашего и дружбы нерушимой все чаши и осушим их досуха, - и первым подал пример.
После этого тоста, едва Константин успел перевести дух и слегка обгрызть, закусывая хмельное зелье, нежную поросячью ножку, степенно встал князь Ингварь, сидевший рядом с Глебом на правах самого старшего по возрасту.
Он был не столь красноречив и говорил не столь красиво, образно и гладко, но зато в речи Ингваря было больше чувства, больше веры в то, что говорилось. Он предложил выпить за то, чтобы отныне на Рязанской земле царили мир да любовь, чтобы споры разрешались только по обоюдному согласию, да чтобы князья в обращении друг с другом вели себя по совести, не держа камня за пазухой, а ножа за сапогом.
Выпили и за это.
Вместо того чтобы закусывать, Константину пришлось выслушивать князя Юрия, сидевшего напротив.
Тот весьма сильно печалился по поводу того случая на охоте, обстоятельно изложил, как он сам переживал и горевал о раненом князе, и еще о том, сколько молебнов и свечей во здравие да в каких храмах поставил сам Юрий, сколько его жена и малолетний сын Федор, коему на днях исполнилось аж четыре года.
Константин механически продолжал вежливо кивать в ответ, как вдруг ему в голову пришла мысль: "А ведь это тот самый Федор, который поедет с посольством к хану Батыю, и там его убьют. Надо же. А сейчас ему всего четыре года. Стало быть, тогда будет двадцать четыре. Получается, что передо мною будущий великий Рязанский князь Юрий Игоревич. Господи, живая история рядышком сидит".
Но тут его мысли бесцеремонно прервала новая здравица, на сей раз провозглашенная Кир-Михаилом и адресованная гостеприимному хозяину сих мест князю Глебу.
А потом с чашей встал Святослав и уже заплетающимся языком произнес что-то несуразное, несколько раз поправляя сам себя, но, в конце концов совсем запутавшись, помолчал секунд пять, пытаясь поймать непослушную мысль, окончательно махнул на нее рукой, простодушно обвел осовелым взглядом всех присутствующих и громогласно заявил:
- А вот за все это мною поведанное давайте и выпьем.
- За что за это? - насмешливо крикнул с места Олег Игоревич. - Сам-то хоть осознал, что сказывал?
- Да-а, - уверенно протянул Святослав. - За все хорошее.
- А за что именно? - продолжал придираться Олег, но тут на него дружно зашикали, и он, криво ухмыльнувшись, умолк.
- А теперь нас гусляр своими песнями побалует, - объявил немного погодя Глеб и громко хлопнул три раза в ладоши.
Прислужник у входа шустро исчез и спустя минуту появился, держа полог открытым для шедшего следом Стожара.
Вошел тот степенно, с достоинством. Вскинув голову, огляделся по сторонам, поклонился всем и еле заметно улыбнулся, когда Константин подмигнул ему в ответ. Тут же посыпались заказы:
- Спой ту, что про братьев. Ну как они наследство делили.
- Нет, как поп с монашкой по грибы ходили. Она веселее.
- Да нет, лучше про Илейку Муромца.
- Песня, она ведь как дитя, - оборвал наконец нестройный хор своим зычным голосом гусляр. - Какое родится, и отцу самому неведомо. И петь ее, пока она сама этого не захочет, негоже. Тогда она себя показать во всей красе не сможет. А посему я ноне спою новую.
- Ежели про суд княжий, - мрачно отозвался тут хозяин застолья, - так я ее уже слыхивал.
- Слыхивать-то слыхивал, да не всю, - возразил гусляр. - С того времени я к ней изрядно словес поприбавил. Мыслил, разом предо всеми князьями ее спеть, потому не обессудь. - И он легонько тронул рукой струны гуслей.
Мелодичным, еле слышным пением отозвались они на призыв хозяина. В шатре воцарилась тишина, а гусляр, уже сильнее, еще раз провел по ним рукой и запел.
Поначалу Константин даже не понял, о чем песня. Что-то про жестокого князя, про его злобный нрав, про бессердечие, да как тяжело простым людишкам жить под "рукою его суровою" и "негде им правду отыскати, не у кого заступы просити".
И дошла тогда до бога безутешная людская молитва, и, прогневавшись, послал он на злобного князя хищное зверье и разбойный люд.
Ран во множестве нанесли ему,
И руда горячая с ран на землю капала,
Поначалу капала, а потом струей пошла.
Да не чистою струею, алою,
А все темною, злобно-черною.
И тут до Константина стало доходить, что сочинил Стожар эту песню про него самого. Ну точно - про него.
Правда, события после ранения гусляр изрядно исказил. Не было у него жаркой молитвы, обращенной к господу.
Коли жив теперь я токмо буду,
Коли даст господь еще немного лет,
Сей минуты смертной я вовеки не забуду,
Только б встретить мне сегодняшний рассвет.Я б тогда грехов своих велику тяжесть
Искупил бы добрыми делами сей же час.
Я добро творил бы, нес бы людям радость,
Каюсь, господи, прости в остатний раз.
Далее гусляр пел про то, как бог поверил злому князю и даровал ему жизнь, а потенциальный покойник, которого уже "собиралися соборовати и в последний путь провожати", на следующий день бодро вскочил с постели и помчался творить добро, после чего подробно и конкретно перечислялись все эти деяния.
"Надо же, ничего не забыл, - подумал Константин. - Как холопку злой жене не дал забить безвинно, - это про Купаву, конечно; как мальчишку убогого пригрел - а это кто ж такой?.. ах да, Минька; как старикам бездомным приют дал - ну это ясно; как смерда от тиуна защитил - когда это?.. не помню, разве что случай со Славкой подходит…"
А гусляр тем временем перешел к княжескому суду.
На нем он присутствовал самолично, поэтому дал подробнейшее описание реакции истцов и ответчиков - "понапрасну злой боярин ковы гнусные точил", "обомлела вдова горемычная, слезы радости текут у страдалицы".
Не забыл помянуть и про мудрость князя, но основной упор сделал на его сердечность и доброту:
А холопы тож будто дети мне,
Дети малые, беззащитные,
И в обиду их никому не дам,
Отведу беду, разгоню печаль…
Константин аж засмущался - до чего же хороший дядька из него получился, прямо хоть сейчас всего цементом облепить и на постамент.
Концовка была назидательная для всех присутствующих, напоминая мораль басни. Стожар призывал не тянуть до смертного часа, ибо не всегда господь будет дарить страшным грешникам такую милость, как жизнь, а потому лучше творить добро, так сказать, авансом, не дожидаясь, пока терпение всевышнего окончательно не иссякнет.
Только в этом случае они будут удостоены всяческих почестей и благ.
Естественно, посмертно, как это и водится в христианстве, то бишь на том свете. Наверное, чтобы никто не смог проверить, воздали праведнику по заслугам или забыли бедолагу перед райскими воротами.
И над гробом тогда не бурьян прорастет,
Не сорняк какой, не крапива злая,
А цветок златой на холме том взойдет,
Князю тропку во мгле к богу в рай освещая.
Последний раз ударил Стожар по гуслям, последний звук стих уже в тишине, а молчание еще царило под куполом шатра, и взгляды всех присутствующих по-прежнему были устремлены на Константина.
Выражали они разное, от неприязни до уважения, но удивление чувствовалось во всех без исключения.
И впрямь чудно - рядом с ними сидит человек, про которого сложена песня. В первый раз такое.
Обычно-то в былинах и прочих сказаниях поют про Илью Муромца и иных богатырей, да и князья все больше из тьмы веков, то есть давно усопшие, вроде Владимира Красное Солнышко, а тут вот он, рядышком, на лавке, рукой тронуть можно.
Наконец тишину прервал голос окончательно опьяневшего Святослава:
- Я тоже хочу… цветок золотой.
- Так он над гробом твоим взойдет, - тихонько заметил Ингварь.
- Нет, я не над гробом, я сейчас хочу, - заупрямился Святослав, вызвав поначалу сдержанный и негромкий смех присутствующих, который постепенно усиливался, пока не раздался голос хозяина пиршества:
- За то, что поначалу ты пел, Стожар, плата тебе - шелепуга добрая да сидение долгое в моем порубе, дабы ума поприбавилось, но опосля ты вовремя поправился… - Глеб сделал паузу, крутя в руках золотой кубок.