- Это не я поправился, это князь Константин, - с достоинством возразил гусляр. - И не в песне, а в жизни своей. И ума у меня - ты уж не серчай, княже, - не приметил я, чтоб поприбавилось. Сколь было при мне, столь и осталось.
- Ты говори, да не заговаривайся. Ну да ладно. Иные даруют тебе кубки из серебра, от меня ж получи из золота. Знай мою щедрость.
И красивый кубок, до блеска начищенный расторопными слугами, полетел к ногам Стожара. Гусляр, наклонившись, ловко поймал его, вежливым поклоном поблагодарил хозяина и попросил о передышке.
- Ну что ж, - разрешил Глеб, - присядь, подкрепись малость, да на медок не налегай больно, тебе ведь сегодня еще много песен спеть придется. - И видя, что гусляр озирается, куда бы примоститься, потому что на лавках сидели и без того тесно, ткнул пальцем в сторону Константина. - Вон туда садись. - Пояснив во всеуслышание: - Обычно былинщиков да гостей худородных на самый край сажают, да тут случай особый. Пусть с тем сидит, про кого свою песню сложил.
"Недоволен Глеб", - подумал Константин, старательно двигаясь, чтоб освободить немного места для гусляра, и прикидывая, с чего начать разговор про гранаты.
Но не успел еще Стожар сесть на лавку, как в шатер ворвался всклокоченный, тяжело дышащий Епифан.
- Княже, Рязань горит! - выпалил стременной, обращаясь, как они ранее и условились, исключительно к Константину.
Все повскакивали со своих мест, но Глеб оказался возле печального вестника первым. Схватив его за грудки, он заорал, брызгая слюной:
- Как горит?! Откель проведал?!
- Скакал мимо, вот и видал. А где точно, не ведаю - издаля смотрел. Углядел только дым черный, столбом стоящий. Видать, вся занялась.
- Та-ак, - протянул Глеб, обвел взглядом всех гостей, задержавшись чуть-чуть, самую малость, на Константине и незаметно подмигнув ему. - Та-ак, - повторил он.
Глаза его помутнели, налились кровью, и было заметно, как он еле сдерживает себя.
- Немедля гонцов к граду моему заслать, - кивнул он одному из слуг, и тот сразу же выскочил наружу.
- Медов на столах мало! - рявкнул он в сторону еще двоих, и те тоже опрометью выбежали из шатра.
- А вы садитесь, гости дорогие, - принялся Глеб вновь рассаживать князей и бояр, и когда те наконец уселись на свои места, продолжил тихим голосом, медленно разматывая при этом крученую веревку, обвивавшую главную опору шатра - большой столб, вырезанный из орешника: - Не мыслю, что она просто так возгорелась. Мнится мне, что то ковы злобные ворогов моих, кои мира на Рязани не хотят, на меня покушаются да на друзей моих. Велика их подлость. Выждали, пока я уеду подальше, дружину свою уведу, да град подпалили, чтобы людишек безвинных крова лишить, все добро их в огне изничтожить.
"Вот оно, началось, - в ужасе подумал Константин. - Ах я балда. Своими руками все ускорил. И что теперь делать? Как исправлять?!"
Мысли лихорадочно заметались, но он нашелся, вставил словцо:
- Не иначе как соседи из Владимиро-Суздальского княжества постарались, - попытался он перенацелить гнев Глеба, однако понапрасну.
- Э-э нет, брате, - отверг тот подсказку Константина. - Ворогов оных куда ближе искать надобно. Да токмо просчитались они. - Он начал постепенно повышать голос: - Не бывать этому, ибо ведаю я лики их смрадные и дела их гнусные. И месть моя страшна и ужасна будет, ибо я всем своим смердам, да умельцам разным, да купчишкам, да слугам, как гусляр в песне сказывал, аки отец родной. И ныне заступлюсь я за них, погорельцев сирых да убогих, заставлю сполна уплатить за все содеянное. - Он с силой дернул за веревку, после чего наверху раздался громкий хлопок, и исступленно завизжал, выхватывая из ножен меч: - Бей их!
В следующее мгновение началось нечто невообразимое.
Умело рассаженные Глебом его и Константиновы бояре, выхватив мечи, принялись рубить своих недавних соседей по столу. Те, ничего не понимающие, толком даже не защищались.
Видя, что все планы в одночасье рухнули, Константин, не вынимая меча, кинулся к Глебу.
- Опомнись, ведь они же братья твои! - заорал он, обхватив его руками и не давая нанести очередной удар по Ростиславу, брату пьяного Святослава.
- Уйди! Пусти! - рычал Глеб, пытаясь вырваться из крепких объятий. - Уйди, иуда! Забыл про уговор?!
- Опомнись! - кричал Константин.
Сзади него в растерянности топтался Епифан, не понимающий, что происходит, а по бокам застыли в напряженном ожидании нападения на них самих или на князя вбежавшие в шатер по условному сигналу Глеба Изибор с Лебедой и Гремислав с Козликом.
Меж тем отчаянные крики слышались уже отовсюду.
- Предатель! - успел простонать, падая, князь Юрий.
- Проклят будь навеки! - выплюнул вместе со сгустком крови умирающий Кир-Михаил.
Бешенство удесятерило силы рязанского князя, и он наконец как-то изловчился и сумел вывернуться из рук Константина.
Тут же, отскочив назад, Глеб замахнулся мечом, но вовремя подставленный клинок Изибора отбил так и не ставший роковым удар братоубийцы.
Тем временем в живых оставалось лишь двое - пронский князь Изяслав в одном крыле шатра и князь Переяславля Рязанского Ингварь, дравшийся спиной к спине с одним из уцелевших своих бояр.
Остальных, из числа не испустивших дух, попросту деловито добивали.
Третий очаг сопротивления оказался для Глеба неожиданностью.
Вытащив свой меч из ножен, Константин, судя по всему, окончательно забыл про тайный сговор и упорно пробивался на выручку к Изяславу, изнемогавшему к тому времени от полученных ран.
Подоспел он поздно. Клинок Кунея ловко, почти не касаясь, скользнул по оголенной шее пронского князя и тут же окрасился красным.
Струйка крови из перерезанной сонной артерии брызнула прямо в лицо Кунею, и его секундного замешательства вполне хватило Константину, чтобы рассечь подлого боярина чуть ли не до пояса.
- Славно, брате, - натужно улыбнувшись, одобрил красивый удар Изяслав и рухнул навзничь.
- Назад, к Ингварю! - крикнул отчаянно Константин, и они принялись в шесть клинков прорубаться к еще стоящему на ногах, но уже в гордом одиночестве, переяславскому князю.
- Держись, подмога идет! - крикнул, чтобы приободрить его, Константин, но и здесь не успел.
Князь Ингварь, как матерый тур, еще недолгое время отмахивался от стаи волков, но тур был стар, а волков оказалось слишком много…
Едва он рухнул, как все обрушились на шестерку во главе с Константином.
- Эх, места маловато! - успел задорно выкрикнуть невысокий поджарый Козлик.
При этом он, в полной мере оправдывая свое прозвище, не переставая гарцевал на месте, перемещаясь с ноги на ногу, не столько отбивая удары атакующих, сколько ловко уворачиваясь от них.
Прижавшись к полотняной стенке шатра, они продолжали отчаянно отбиваться от множества врагов. Нападавших было столько, что зачастую они мешали друг другу, что было на руку защищавшимся, но уже рухнул зазевавшийся на миг Лебеда.
Константину припомнились библейские строки, и он попытался их процитировать срывающимся от волнения голосом, глядя прямо в лицо стоящему в отдалении Глебу:
- И спросил господь: "Где брат твой, Каин?" И ответил тот: "Разве я сторож брату своему…" Это про тебя сказано, Глеб, слышишь?! Только твой грех в десять раз страшнее, ибо на совести твоей смерть уже девяти Авелей, а сейчас ты алчешь крови десятого.
- Это ты Авель?! - бешено заорал Глеб. - Да ты самый что ни на есть Каин! - И, повернувшись к своим боярам, скомандовал: - Всех убить, а братца моего живьем взять!
Натиск усилился, но тут наконец-то Константин вспомнил про гранаты, которые он прихватил с собой на пир, желая продемонстрировать чуть позднее гостям. Да и как не вспомнить, когда тяжелая сумка больно хлестала его по боку при каждом выпаде или ударе.
Он обернулся назад и, крикнув Епифану, чтобы заслонил, одним взмахом меча пропорол сверху вниз легкую полотняную обшивку шатра. Вывернув меч, он подрезал ее еще и снизу, параллельно земле, и с криком: "Я за подмогой!" выскочил наружу.
Вдохнув полной грудью такой свежий после шатра воздух, он огляделся по сторонам и… понял, что бежать некуда.
В двух или трех местах еще кто-то вяло отбивался, еще звенели вдалеке мечи у Изяславовых ладей, но в целом победа уже была у заговорщиков в кармане.
Однако его самого почему-то никто не трогал. Лишь спустя несколько секунд до него дошла причина этого. Ведь Константин же должен был быть в числе победителей, следовательно, Глебовы дружинники предупреждены…
Нужное и единственно правильное решение пришло в голову сразу же.
- Стой, - притормозил он бежавшего дружинника.
Лицо было знакомо, но вот имени Костя, хоть убей, припомнить не смог. Впрочем, этого и не потребовалось, поскольку тот сам признал остановившего его, охнув удивленно:
- Княже Константине?! А сказывали, что убили тебя вороги лихие.
- Как видишь, жив, - устало усмехнулся Константин и приказал: - Воев наших собери, кто под рукой, и в шатер. Там мой стременной и прочие насмерть бьются, помочь им надо. Прямо ко входу бегите, врывайтесь и рубите всех подряд.
- Ясно, - кивнул ратник и метнулся назад.
Тут на Константина налетел Епифан, вынырнувший в ту же прорезь.
- Живой! - пробасил он радостно, но князь ловко уклонился от медвежьих объятий своего стременного и гневно крикнул:
- Ты почему остальных бросил?!
- Так сами они и послали, - растерялся Епифан. - Сказывают, беги к князю на подмогу, а мы уж тут сами продержимся.
- А теперь ныряй обратно, да упреди, чтоб как только в шатер наши прибегут, так сразу лезли сюда.
- А ты как же, княже?
- А я тут покараулю. Да лезь же ты!
Десяток Константиновых дружинников вбежали в шатер весьма вовремя, изрядно добавив сумятицы. Только это и позволило вылезти без потерь Епифану и остававшейся там троице. В пять мечей они мигом пробили себе дорогу к лошадям, но тут сзади послышался неистовый рев Глеба:
- Руби их! Руби всех, а Каина этого в первую голову!
- Ты не велел! - крикнул кто-то растерянно. - Как же…
- Руби!!!
Но его крик запоздал, ибо они уже успели добежать и вскочить на тревожно всхрапывающих коней, которых держали под уздцы Афонька и еще четверо княжьих лучников, а Константин еще и исхитрился ухватить здоровенную горящую головню из костра поблизости.
Однако в последней отчаянной попытке удержать беглецов кто-то из шустрых Глебовых воев, изловчась, все-таки рубанул ожского князя по левому предплечью.
Константин, охнув, чуть не рухнул со своего жеребца, но, поддерживаемый Епифаном, сумел сохранить равновесие, устремившись прочь от этого проклятого места. Головню он каким-то чудом так и не выронил из правой руки.
Так вдевятером и уходили они от погони, время от времени огрызаясь стрелами. Но вслед за ними устремилось уж очень много Глебовых дружинников - не менее полусотни.
Вот тогда-то показала себя во всей своей красе совместная работа Миньки и ожских кузнецов.
Первую, пусть и допотопную, но тем не менее самую настоящую лимонку Константин, передав головню Епифану и с трудом запалив фитиль, кинул совсем недалеко.
Тем не менее все получилось как нельзя удачно, будто так и задумывалось заранее, и грохнула она именно в тот момент, когда оказалась уже в самой гуще погони.
Вторую, по княжескому повелению, метал уже сам Епифан, и тоже получилось хорошо, поскольку из-за сумятицы, вызванной первым взрывом, погоня несколько отстала, и если бы не могучий бросок стременного, то граната не долетела бы по предназначенному адресу.
Третья же, которую Епифан метнул чуточку позже чем следовало, бабахнула вообще в воздухе, осыпая смертоносными осколками и людей, и животных.
Дико ржали окровавленные кони, катаясь по луговой траве, жалобно стонали люди…
Непонятное всегда страшит, и поэтому уже после второго взрыва преследователи в растерянности застыли на месте, оторопев от невиданного зрелища: гром среди ясного безоблачного неба, яма, неведомо откуда взявшаяся в земле, из которой черной тучей выплеснулся удушливый дым, а главное - болезненные раны, нанесенные невидимой могучей рукой, причем как людям, так и коням.
После третьего грома, рванувшего на сей раз над головами, началась паника.
Те, кто еще остался в седлах, неистово нахлестывая лошадей, бросились назад, не обращая внимания на стоны раненых товарищей, лежавших на земле. Следом за ними, почти не отставая от всадников, бежали те, чьи кони были ранены и беспомощно катались по траве.
У преследуемых тоже не обошлось без потерь.
Из четырех дружинников, увязавшихся вместе с беглецами, в живых остался лишь Афонька - остальных сбили метко пущенными стрелами.
Одна торчала и в плече Изибора, но тот сумел удержаться в седле. А вот Козлик оказался не столь удачлив. Прикрывая княжий отход, он скакал самым последним, и сразу три стрелы вонзились ему в спину в самом начале бешеной скачки.
- Ежели до той дубравы доскачем, - прохрипел, задыхаясь, Епифан, указывая на темнеющую на горизонте полоску, - то, считай, спаслись. Эй, держись, княже! - успел он подхватить Константина, теряющего сознание и медленно сползающего со своего коня.
- Руку, руку ему перетяни, - слышал он в полузабытьи раздававшийся откуда-то издалека голос Гремислава.
В ушах шумело, кровавая пелена прочно закрыла все перед его глазами, и последнее, что ощутил Костя, это ослепительную вспышку боли в левом плече.
"Странно, - еще успел удивиться он. - То не болело, не болело - и вдруг на тебе".
Но боль была кратковременной, а потом ему стало так легко, покойно, как в раннем детстве, в безоблачных снах, когда он летал над своим городом, паря где-то там, под облаками.
Константин даже хотел крикнуть что-то веселое, но решил, что это ни к чему, да и вообще все на свете не столь уж важно по сравнению с этим полетом куда-то ввысь, от которого так захватывает сердце и которым так наслаждается душа.
* * *
И мало оному слуге диавола козней показалося, и удумал он вовсе греховное, уподобя себя Каину гнусному и собраша братию всю свою на совет близ села Исады.
И бысть тамо Изяслав Володимерович, Кир-Михаил, сын Всеволода, а тако же Ростислав и Святослав Святославичи, да ищо Глеб, Роман, Олег, Юрий и Ингварь, кои все Игоревичи. И великий князь Резанский Глеб Володимерович тож приехавши.
И позваша Константин иуда всех в шатер на пир честной и учали все пити с веселию. Константин же мечом учал сечь князей и бояр их тако же.
Глеб же Резанский воззваша к дружине верной, и, глас княжий услыхав, пришед они на подмогу. Но о ту пору токмо он един живот свой сохраниша от Каина злобнаго прозванием Константин.
Одначе, видя слабость воев своих, бежати удумал князь оный, а диавол ему в помощь молоньи с неба кидаша без счета и тех, кто в погоню поиде за ими, убиваша без жалости.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.
* * *
И удумал князь Глеб Володимерович порешить всех братьев и собрал их всех на совет близ села Исады и пировать усадил, а после меч свой иудин досташа и учал всех бити нещадно.
И лишь един князь Константин богом спасен бысть. И послаша господь Илию-пророка, и сей слуга божий, посланный всевышним в подмогу ко князю, учал молоньи метати в Глебовых слуг, и громом небесным поражати их, и спасеша князя.
Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.
* * *
До сих пор трудно ответить на вопрос, что именно произошло под Исадами в тот день.
Летописи крайне противоречивы и виновниками случившегося называют совершенно разных князей, причем одни - Константина, а другие - его брата Глеба.
Однако известные исторические факты говорят против обеих версий.
Константин был не настолько глуп, дабы пытаться совершить такое злодеяние всего с частью дружины, причем далеко не самой лучшей, - остальные, включая викингов, вместе с Ратьшей осуществляли набег на активизировавшуюся мордву.
Глебу же это было и вовсе ни к чему - он и так был самым главным князем и сидел в стольной Рязани.
Скорее всего, никаких злодейских умыслов не было вовсе. Просто на пиру возникла пьяная ссора, слово за слово, сцепились несколько князей, зазвенели мечи, буйные нравы потребовали крови обидчиков, ну а результат известен - все погибли, кроме Глеба и Константина, которые, судя по всему, сражались по разные стороны, иначе Глеб не послал бы погоню за братом.
На счастье Константина разразилась страшная гроза, мечи и кольчуги Глебовых ратников превосходно притягивали удары молний, а Константиновы вои, скорее всего, удирали налегке.
Поэтому, потеряв несколько человек и испугавшись "божьего" гнева, погоня вернулась ни с чем.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 105. Рязань, 1830 г.
Глава 10
Чужие долги
Под кровом вечной тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны…Александр Пушкин
Константин не мог сказать, когда именно он очнулся и сколько времени пролежал без сознания.
Боли в руке он почти не ощущал - так, легкая пульсация глухих туповатых ударов, словно кто-то невидимый, лениво стоя у изголовья, вяло постукивал по его плечу, будто размышляя, то ли продолжать, то ли совсем прекратить это глупое занятие.
Однако стоило ему пошевелиться, как боль мгновенно усилилась, стала резче и пронзительнее. Пришлось оставить попытку поменять позу и смириться с ее неудобством.
"Очевидно, затекла рука", - подумалось ему.
Он попытался, не делая резких движений, высвободить онемевшую, будто чужую руку, но его усилия привели лишь к тому, что теперь невидимка начал выколачивать дробь не только на его плече, но и на всем теле, включая голову.
Константин застонал от злости, после чего над ним склонилась страшная бородатая рожа, густо поросшая почему-то разноцветными волосами - местами серыми, кое-где красными и черными, а с одного бока и вовсе белыми.
Он даже отпрянул от нее, насколько это было в его слабых силах, но боль мгновенно стала еще сильнее, и он вновь застонал.
- Потерпи, княже, - шепнула рожа сочувственно, и Константин, даже не по голосу, а по знакомым интонациям признал своего верного Епифана. - На-ка вот, отведай. - И тот, одной рукой бережно приподняв голову князя, другой поднес флягу со знакомым уже медовым запахом.
В плечо уже не стучали, а долбили от всей души, и потому, не сделав и трех глотков, Константин протестующе замычал. Правая рука у него, как оказалось, действовала хорошо. Он оттолкнул от себя флягу, крикнув шепотом:
- Опусти!
Епифан бережно опустил Константина и, не оборачиваясь, сокрушенно пробасил двум черным теням, безмолвно выросшим за его спиной:
- Совсем, стало быть, князю нашему худо. Почитай, токмо губы и обмакнул.