Получалось, что, кроме этого попа, который был духовником ожского князя, больше и некому уговорить упрямца покаяться и рассказать своему единокровному братцу все как на духу…
* * *
Бысть тако же у христианнейшего князя Глеба слуга, всяко обласканный, но под речами льстивыми скрываша душу черную и гнусны деяния твориша в нощи темнай. А прозвищем бысть оный зловред - Коловрат…
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1237 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.
* * *
И бысть о ту пору на Резани в воях Евпатий, прозвищем Коловрат, чистый в помыслах своих. И душою за Константина страждучи, измышляша он разно, яко бы ему леготу для князя, в узилище смрадном страждущего, учинити…
Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.
* * *
Скорее всего, имя Евпатия Коловрата, столь знаменитое впоследствии, в описываемое нами время всплыло в летописях совершенно случайно, ибо не мог столь юный воин играть хоть мало-мальски значимую роль.
Или же возможен другой вариант - это был его отец, также крещенный Евпатием. Коловрат же - общеродовое прозвище. Тогда все сходится.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 130. Рязань, 1830 г.
Глава 15
Всяк по себе судит
Кто бросает камень вверх, бросает его на свою голову, и коварный удар разделит раны. Кто роет яму, сам упадет в нее, и кто ставит сеть, сам будет уловлен ею. Кто делает зло, на того обратится оно, и он не узнает, откуда оно пришло к нему.
Ветхий Завет (Сир. 27, 28–30)
Глеб вздохнул, слегка досадуя, что, судя по обличениям священника, тот хорошо осведомлен обо всем, что случилось под Исадами.
Хотя да, иначе и быть не могло.
Более того, не исключено, что как раз этот поп, выслушав исповедь Константина и узнав о предстоящем избиении родичей, и сумел убедить своего духовного сына не только не принимать в этом участия, но и помешать его осуществлению.
Ну что ж, коли один раз священнику это удалось, то нет сомнений, что удастся и во второй, тем более что тут речь не идет об убийстве или каком-то ином преступлении, которое указано среди смертных грехов.
Всего-то и надо кое-что рассказать.
Но вначале и самому рязанскому князю, уговаривая этого строптивца в старенькой пропыленной рясе, придется действовать неспешно и осторожно.
Глеб и не спешил, сознательно до поры до времени не обращая на священника особого внимания, выдерживая паузу, исподтишка приглядываясь к нему и прикидывая в уме нужные слова и доводы.
Он и сейчас тоже никуда не торопился. Некоторое время князь ничего не говорил, лишь пытливо смотрел на стоящего перед ним священника, продолжая изучать его.
Осмотром Глеб остался недоволен. Этот не епископ Арсений. Да и на большинство прочих, из числа угодливых, тоже не похож - вон как сурово поджаты губы, а во взгляде так и видится упрямая решимость идти до конца…
Впрочем, одно то, что священник говорил на площади, более чем наглядно свидетельствует, что он уже, образно говоря, поставил на себе крест, явно решив записаться в мученики.
Хотя княжеские темницы и не таких ломали, так что попробовать все равно имеет смысл. Пусть не сразу, но через пару-тройку дней, глядишь, и образумится человек, пойдет навстречу, поняв, что деваться некуда, особенно если пообещать ему в случае успеха, ну, скажем, место в стольном храме Бориса и Глеба…
- Забыл ты, отче, истину, коя гласит, что кто хранит уста свои, тот бережет душу свою, а кто широко раскрывает свой рот, тому беда, - примирительно начал он.
Библию рязанский князь ведал неплохо, зная, что в ней можно отыскать себе в подспорье все, что требуется, для оправдания своей точки зрения, какой бы она ни была. Особенно же он любил Притчи Соломоновы и Книгу Премудрости Исусова, сына Сирахова, откуда наизусть, по памяти черпал подходящие высказывания.
Пригодились они ему и сейчас.
- А ведь сказано в Притчах: "Всякий торопливый терпит лишение". И у Исуса, сына Сирахова, честь мне довелось, что начало всякого дела - размышление, а прежде всякого действия - совет. И там же реклось, что прежде, нежели исследуешь, не порицай; узнай прежде и тогда упрекай. Так пошто поспешил худые словеса супротив меня сказывать? Нет, чтоб допрежь того подойти ко мне да вопросить обо всем. Глядишь, и иное уразумел бы, потолковамши со мной.
- Не уразумел бы, - отверг отец Николай и гордо вскинул голову, - ибо я правду рек. А в Писании сказано: "Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать".
- Ишь ты, правду, - почти пропел Глеб ласковым голосом. - Так ведь и правда разная бывает. В том же Писании ясно указано, что много замыслов в сердце человека, но состоится токмо определенное господом. Коли ныне князь Константин в порубе, а я тут, стало быть, на чьей стороне господь? Али ты умнее его решил стать?
- А у Екклезиаста-проповедника речется: "Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников", - парировал отец Николай и, помедлив, добавил: - А в книжице, кою ты чел, и иное сказано: "Нет добра для того, кто постоянно занимается злом и кто не подает милостыни".
Всяк судит по себе, и потому брови Глеба от услышанного в конце речи священника удивленно взметнулись вверх.
Это к чему же поп завел речь про милостыню? Неужто намек?! Выходит, не так уж бескорыстен этот человек в рясе, если намекает на то, что сделка возможна.
А что, все сходится.
Вначале показать себя гневным обличителем, заодно дав понять, что и за ним стоит немалая сила, пусть только духовная, заключенная лишь в гневные словеса, но тем не менее грозная, ибо способна всколыхнуть народец в Рязани.
А уж потом, когда князь осознает, проникнется, что платить за такое надо не скупясь, намекнуть на помощь, которая возможна в обмен на… некую милостыню.
Получается, он ошибся в этом попе… Что ж, это хорошо. Тогда все может оказаться куда проще.
Правда, и плату придется отвалить куда большую. Тут уж местечком протоиерея в храме, пусть даже стольном, не отделаться - надо кидать не скупясь, например, посулить епископское кресло, благо что владыка Арсений действительно нездоров…
Он недовольно оглянулся на стоящих поблизости, которые теперь явно мешали. Впрочем, вначале, прежде чем посулить пряник, все равно следует показать кнут, дабы слегка обломать норов. Пусть поп знает, что рязанский князь не больно-то в нем нуждается. Тогда авось станет посговорчивее, а потому…
- За то, что ты поступил вопреки словесам апостола Петра, кой в своих посланиях повелевал пастве не токмо бога бояться, но и кесаря чтить, покамест посидишь в… покаянном месте, где у тебя будет время все обдумать, - сурово заявил Глеб. - Мыслю, пару дней тебе должно хватить, а там сызнова потолкуем.
Но не удержался и все-таки выдал, причем точно так же, намеком, процитировав, что, мол, кротостью склоняется к милости вельможа, и мягкий язык переламывает кости, потому ежели поп не просто осознает, сколь велик его грех, но и подвигнет к раскаянию своего духовного сына, то…
- Памятаю я словеса Христа, кой сказывал: "Какою мерою мерите, такою же отмерится и вам". Памятаю, и коль раскаялся заблудший, то зла на него не держу, но, напротив, осыпаю его благодеяниями, - намекнул он в конце и, решив, что пока с попа достаточно, вновь болезненно морщась и держась за правый бок, повернулся к девке: - Ну что там? Сделала для меня новое снадобье?
- А вот, княже. - Девушка помахала в воздухе узелком и, даже не развязывая, в одно мгновение ловко извлекла оттуда скляницу с какой-то мутной буро-зеленой жидкостью.
- Порядок мой уже ведаешь, потому допрежь сама отпей, - буркнул князь.
Девушка, пожав плечами, послушно извлекла из того же узелка небольшую чарку и, щедро плеснув в нее из скляницы, одним махом выпила все до дна.
Глеб с подозрением заглянул в чарку - и впрямь пуста, после чего поспешно выхватил из девичьих рук посудину с настойкой.
Доброгнева, а это была именно она, бесстрашно глядя на князя в упор своими зелеными глазищами, заметила при этом:
- Я ведь два настоя приготовила. Тот, что у тебя, так себе. Он лишь боль утишает, коей недуг твой, яко гласом трубным, знак о себе подает. - Она извлекла из узелка еще одну скляницу с жидкостью, на этот раз густого черного цвета. - Этот же посильней будет во сто крат.
- Испей, - вновь потребовал Глеб.
Девушка опять послушно наполнила свою чарку, выпила, но руку с зажатой в ней скляницей князю не протянула.
Напротив, отвела назад, спрятав ее за спину.
- Погодь, княже, а то ишь прыткой какой.
- Что еще? - нетерпеливо нахмурился Глеб и криво усмехнулся. - А-а, гривенок тебе надобно. Будут, не сомневайся. Ишь какая сребролюбивая. Ну давай.
- Ноне не о гривенках речь, - пояснила Доброгнева. - Настой этот силы великой. Коли здрав - вреда не будет, а ежели болен - вместе с болезнью и человека на тот свет отправить может. Надо его до тебя на ином болящем испытать - сколько пить и как часто. Ну а после уж и к тебе нести.
- А на ком же испытать желаешь?
- Ведаю я доподлинно, княже, что у того, кто в порубе твоем теперь пребывает, такая же болезнь.
- Это у кого же? - не понял Глеб.
- А у того, кого я раньше пользовала, - пояснила Доброгнева.
- А ну как помрет в одночасье, - прищурился Глеб недоверчиво. - Не жаль князя?
- Убивец он, хуже татя нощного, дак почто ж мне его жалеть-то, - равнодушно ответила девушка. - К тому же теперь не он мне гривенки жалует, а ты.
Настороженный взгляд князя обмяк.
Сам он к богатству относился равнодушно, будучи чуть ли не с детства навсегда прельщен другой страстью - неуемной жаждой власти, но корыстолюбие как одну из главных человеческих слабостей понимал вполне и даже уважал по той простой причине, что оно ему изрядно помогало в продвижении к собственным целям.
Поэтому и поверил он ныне бывшей лекарке своего брата. Поверил уже тогда, когда она впервые объявилась у него в тереме и вызвалась его полечить, но не за так, а с места в карьер принявшись бойко и азартно торговаться.
В самом деле, с узника взять уже нечего, вот и решила бойкая девица с другого князя серебрецо да злато поиметь. Все правильно. Это жизнь.
Глеб удовлетворенно кивнул и повелительно махнул рукой верному Парамону, указывая на дверь и протягивая связку тяжелых ключей.
- Открой ей. Пусть полечит князя, а ты покамест за кузнецом слетай. Пущай он на попа железа́ наложит. Да допрежь ту сторо́жу найди, кою мы с тобой прогнали пред тем, яко туда входили. Ишь паршивцы. Им велено было в сторонку отойти, а они убрели неведомо куда. Да, и пока с кузнецом не вернешься, поруб не открывай, - внес он на ходу изменения. - Пущай лекарка здесь обождет. Ты же, - он обратился к пожилому дружиннику, - на страже побудешь. Гляди, дабы ни одна душа живая к двери этой даже близко не подходила, а не то сам там окажешься. - И благодушно зевнул. - А я, пожалуй, в опочивальню пойду да прилягу на чуток малый, а то притомился чтой-то.
Вышла Доброгнева из темницы, где сидел Константин, расстроенная и раздосадованная. Все было плохо - впервые ей, да и то лишь благодаря хитроумному совету старого сотника, удалось прорваться в поруб к пленнику, а результат оказался нулевой.
Да и с отцом Николаем тоже получилось не все ладно.
Она буквально накануне и так и эдак пыталась отговорить его от обличений князя Глеба, не веря, что горожане, узнав правду, непременно попытаются освободить безвинного страдальца.
Попытка оказалась тщетной, и Доброгнева махнула рукой, предупредив священника, что она сейчас, по совету мудрых людей, перешла на службу к князю Рязани, и не дай бог он, даже если увидит ее близ терема, подаст вид, что знаком с ней.
Она тоже в свою очередь никогда не признает его перед посторонними людьми, и пусть каждый из них делает свое дело, а там лишь бы хоть одному повезло.
Теперь выяснилось, что неудача выпала на долю обоих, но если у отца Николая она оказалась сродни катастрофе, то ведьмачка не теряла надежды в свое следующее посещение все-таки исхитриться и как-то перемолвиться несколькими словами с князем-узником.
Ей уже сегодня хотелось так много сказать ему или, на худой конец, просто ободрить ласковым словом, намекнуть, что знает она доподлинно от верных людей всю правду о случившемся, но… поговорить не получилось.
Помимо внимательно прислушивающегося палача, которого еще можно было как-то надуть, имелось и другое, на этот раз неодолимое препятствие - плох был сам Константин, сильно плох.
Раны, начавшие было заживать после чудодейственных снадобий старого волхва, вновь воспалились, вызывая при малейшем движении резкие дергающие боли во всем теле. Да и общее его состояние было из рук вон.
Даже сил приподнять голову не имелось - помогала Доброгнева, бережно придерживая ее одной рукой, а другой пытаясь как-то напоить отваром.
Ведьмачка даже не поручилась бы, что он вообще ее признал.
Впрочем, главное, что ожский князь все-таки хоть и медленно, с видимым трудом, но глотал потихоньку льющееся ему в рот снадобье.
И на том спасибо.
Попытка же заговорить с ним оказалась неудачной - тихий голос девушки напрочь глушился громким баритоном священника. Доброгнева почти сразу догадалась, что отец Николай по мере сил старается помочь ей, отвлекая внимание Парамона, но только подосадовала.
Если бы Константин был в здравии - пусть не полном, но относительном - он мог бы прочесть и шепот, наполовину услышав, а уж остальное поняв по губам, а так… если что до него и доносилось, то лишь пение, славящее бога, архангелов, святых угодников и кого-то там еще из небесных созданий за их бесконечное милосердие, доброту и прочие замечательные достоинства.
Доброгнева даже не поняла - помогло князю лекарство или нет, поскольку увидеть результат ей тоже не дали. Кат Парамон все время нервно торопил девушку, и пришлось ей покинуть темницу несолоно хлебавши.
На выходе же из княжеского терема ее поджидал юный дружинник.
- Сколь вместе на лестнице ни стояли, а имечка-то я твоего и не проведал, красна девица. - И все с той же широкой располагающей улыбкой на симпатичном добром лице шепотом добавил: - Тебя в твоей избе мой сотник Стоян ждет, о князе Константине говорю вести желает, так что поспешай. - И продолжил громко и напевно: - Экая ты недотрога. Дозволь хошь проводить тебя до калитки.
Травница настороженно посмотрела на дружинника, но раздумывала недолго. Если речь об ее названом братце, то надо идти. Да и удивительно было бы, если б этот добродушный и веселый молодец не склонился сердцем к такому же честному искреннему князю, продолжая служить братоубийце.
- Ишь какой прыткой! - сразу подладилась ему в тон Доброгнева, и, перебрасываясь шуточками, они вдвоем направились к старенькой избушке, расположенной уже за городскими воротами на самой окраине посада.
Бабка-бобылка, проживавшая там, охотно приютила юную лекарку, не столько польстившись на куны, что та ей предложила за постой, сколько обрадовавшись живой душе, которая, хоть и временно, но скрасит ее сиротливое одиночество.
Впрочем, от кун она по бедности своей тоже не отказалась, виновато пояснив, что нипочем бы не взяла, ежели бы не превеликая нужда.
По пути разговор в основном велся все больше шутливый, с подковырочками, легкими и безобидными от Евпатия и более колкими и острыми со стороны Доброгневы.
Единственный раз, отчего-то вспомнив дюжего детину на княжеском дворе, она всерьез спросила:
- А ты и впрямь бы согласился катом стать?
Евпатий искоса взглянул на свою спутницу и, отбросив в сторону обычное ерничество, задумчиво протянул:
- Ну ежели токмо для Парамона, да и то не ведаю, возмог бы я в себе силы найти, чтобы шелепугу об эту падаль марать. Хотя, памятуя, сколь душ он загубил кнутовищем своим, мыслю, что смог бы. К тому же, - он усмехнулся и продолжил уже дурашливым тоном, - как тут отказать, коль великий князь Рязанский повелеть изволит.
- И как же вы Каину этому служите доселе? - гневно произнесла Доброгнева, не давая Евпатию перейти на шуточки-прибауточки.
- Каином он лишь седмицу назад стал, - возразил Коловрат, вновь посерьезнев. - К тому ж все они одним миром мазаны, князья-то наши, да и нельзя им иначе. Во власти быть, яко в луже грязной валяться - непременно изгваздаешься, и чем боле она, тем чумазее человек. Десятник вон, хошь и мало под рукой людишек имеет, а и то меняется, егда его из простых гридней на оное место ставят, так чего про князей сказывать.
- И ты б поменялся? - осведомилась Доброгнева.
- А чем я лучшее прочих, - философски заметил Коловрат. - Токмо не по мне оно. Верно батюшка мой мне сказывал - лучшее всего торговище вести. Там сам себе волен во всем. Енто по младости лет я в дружине послужить возжаждал, токмо уйду вскорости. Вот долг свой пред Перуном-батюшкой сполню, подсоблю твово Константина ослобонить и уйду. - И после паузы добавил: - Токмо мыслится мне, что и он не больно-то лучше.
- Он братьев своих не убивал, - возразила Доброгнева.
- Токмо в этом и разница у них с братцем Глебом, - сокрушенно вздохнул Евпатий, - а ежели до прочего, то ее и вовсе нет. И не спорь со мной, - оборвал он хотевшую что-то пояснить девушку. - Видел я их обоих год назад. Аккурат в енту пору дело было. И гульбища их окаянные тоже видел. Твой князь одну отличку супротив моего и имеет - лик пригожий, а души у них обоих черные.
- Ежели все так, то отчего ему дед Всевед пособил, от смерти спас да еще знак тайный на шею надел? Я ж ясно видала - его енто знак, им даденный.
- А ты сама-то откель о Всеведе нашем ведаешь? - поинтересовался Коловрат. - Вашей ведь сестре в дубраву ходу нетути.
Доброгнева призадумалась.
И впрямь чудно получается - имя знакомо, даже лик его могла бы описать, а вот откуда… И почему она решила, что Всевед не просто подсобил Константину, но спас князя от смерти, а потом надел ему на шею этот оберег?
Странно, вроде никогда ничего не забывала, но тут память решительно отказывалась прийти ей на выручку…
Пришлось уклониться от ответа, напуская тумана:
- Кому нетути, а кому… Баушка моя всюду ходы ведала да много чего мне сказывала… - И снова торопливо вернулась к заданному вопросу: - Так отчего он подсоблять вызвался?
- Вот оное и для меня в тайне глубокой сокрыто, - развел руками Евпатий. - Помогать ему я, конечно, буду, токмо мыслю, не обманулся ли старый волхв. Аль и впрямь князь твой так резко изменился за последнее лето? - протянул он задумчиво и недоверчиво хмыкнул. - Да ведь не младень же он несмышленый. В его лета так не бывает.