- Так будет ли он жить? - не понял Данило Кобякович.
- Если их бог до сих пор этого не ведает, то откуда могу знать я, простой слуга наших степных богов, - вывернулся шаман. - За его здоровье надо молиться Кристу, а у того иные слуги.
Тогда по приказу хана из Исад приволокли старенького священника, пояснили ему, что нужно делать, и тот дрожащим от испуга унылым речитативом затянул молитву во здравие раба божия…
Правда, из-за малограмотности и плохой памяти - а молитвенник он взять с собой не успел - уже через час седенький попик стал повторяться, а через два на это обратил внимание и терпеливо слушающий его хан, заметив про себя, что его шаман намного красноречивее.
Однако мешать попу он не стал. Напротив, сам мысленно обратившись к бессильному себя защитить на земле, но ныне всемогущему богу, Данило пообещал ему принести в жертву трех самых лучших дойных кобылиц из табуна.
По счастливому для священника совпадению Козлик пришел в себя уже на следующий день после начала его молитв.
Попа тут же отпустили с миром назад в село и даже дали ему на прощание большой золотой крест, который в числе прочих вещей, снятых с убитых князей, достался в качестве отступного половецкому хану.
От креста, впрочем, священник, побледнев, отказался, прочтя надпись на обороте, просящую, чтобы господь бог помиловал раба своего грешного Ингваря, даровав ему победу над врагами и способствуя исполнению прочих желаний.
Не пожелал он его взять в первую очередь из-за того, что прочел имя умершего князя - в то время уже бытовало поверье, что чужой крест способен принести только беды и несчастья своему новому владельцу.
Ну а если учесть то обстоятельство, что князь Ингварь погиб насильственной смертью, оставалось лишь догадываться, какое неисчислимое количество горя во всевозможных вариантах золотая святыня сулила тому, кто опять посмеет надеть ее.
Злато же священник принял с удовольствием, дав обещание в душе пустить гривны нехристя на богоугодные дела и обновление храма божьего, которое благополучно забыл уже на следующий день.
Едва он припустился - как бы не передумали, ироды, - по полю к селу, как Данило вошел в юрту к очнувшемуся Козлику.
Рассказанное ратником так потрясло его, что он вновь и вновь переспрашивал того, пока наконец лекарь не обратился к хану с просьбой прерваться, поскольку воин еще слишком слаб.
Данило послушно ушел, но на следующий день вернулся и заставил раненого все повторить. Особенно его интересовал заключительный эпизод с бегством князя Константина и конечный результат Глебовой погони.
Что стряслось с братьями и отчего вдруг его шурин столь резко и неожиданно для Глеба изменил свое поведение, встав на защиту остальных князей, - об этом он не думал. Сейчас самым важным было понять, остался ли его родич по сестре жив или его постигла смерть.
Именно от этого зависел дальнейший выбор союзника, хотя с самим князем Глебом в дружбу вступать все равно было столь же опасно, сколь отогревать на груди замерзшую казюлю.
Да и само внешнее сходство Глеба с половцем в мыслях молодого Кобяковича изрядно дополнялось аналогией в делах и поступках, которые у половцев если и благородны, то изредка, если честны, то иногда, если правдивы, то ненамного.
Впрочем, все это относилось к их поведению с чужими, но и хан со всем своим племенем был чужаком для этого князя.
Константин же всегда держал слово, даденное Даниле, никогда с ним не хитрил, щедро делился добычей, был мужем его родной сестры и, что немаловажно, нашел в себе мужество отказаться от братоубийства.
Ведь когда хан впервые узнал о задуманном Глебом и его братом, он почему-то как-то сразу стал меньше уважать Константина.
Нет, на предложение шурина он без раздумий дал добро и пообещал подмогу. Однако на такое зло даже степные племена, жадные до чужого добра и неразборчивые в средствах по его добыче, жестоко и неумолимо выжигающие в своих набегах русские деревни и города, и то смотрели искоса.
Никогда ни один половец не согласился бы стать побратимом человеку, чьи руки были обагрены кровью родного брата.
Но Константин уже был им, потому и согласился Данило Кобякович прийти ему на выручку - просьба побратима свята.
От нарушившего узы кровного братства немедленно и навсегда отвернутся не только степные боги, но даже и Кристос, чей крест он всегда носил на шее, правда, скорее как последнюю память о горячо любимой матери, чем как символ веры.
Зато теперь, узнав доподлинно от одного из очевидцев трагедии, как все происходило, Данило Кобякович, удивляясь сам себе, облегченно вздохнул и продолжал напряженно размышлять, что ему делать дальше и как поступить.
На третий день их продолжительных бесед с Козликом хан наконец вырвал у медленно выздоравливающего дружинника признание в том, что Константин со спутниками успели доскакать до опушки дубравы и скрыться в ней, так что погоня воев Глеба вернулась ни с чем.
На самом деле Козлик, упав с коня, почти тут же потерял сознание, которое если и возвращалось к нему, то лишь на чуть-чуть и то самым краешком.
Какие уж тут всадники, которых он увидел скрывающимися в лесу, когда даже головка клевера, росшая чуть ли не под носом у лежавшего ратника, виделась ему в какой-то туманной зыби, то расплываясь, то вообще двоясь.
Но настойчивость хана в совокупности с горячим желанием, чтобы князь спасся - иначе получалось, что все его ранения получены зазря, - сделали свое дело, и Козлик вспомнил то, чего не видел, хотя на сей раз желаемое как раз совпало с истинным положением вещей.
Тогда Кобякович вновь вернулся в свой шатер и провел в одиночестве и тяжких раздумьях весь вечер, а наутро повелел всем собираться, и не было в этот момент приказа для его воинов, вконец истомленных бездельем, приятнее и слаще.
Однако полуголые степняки не успели еще даже приступить к разборке ханской юрты, как прибежавшие дозорные сообщили Даниле о том, что по реке движется целый караван судов.
Следом явился еще один с докладом, что суда движутся с явным намерением пристать именно к тому месту, где расположился их стан.
Наконец двое последних дозорных спустя еще несколько минут принесли весть о том, что оружных людей в них тьма, а вот товаров что-то не видно. Да и сами ладьи всем своим видом на купеческие явно не походили.
Данило Кобякович поначалу встревожился, но затем, самолично прискакав на берег и издалека опознав в грузном немолодом седобородом воине, стоящем на носу первой ладьи, тысяцкого Константина Ратьшу, тут же успокоился и даже обрадовался.
По обычаю степного гостеприимства, едва ладья славного воина причалила к берегу и тысяцкий спрыгнул на землю, хан, искренне улыбаясь, встретил дорогого гостя и незамедлительно позвал его в свою юрту.
Тот, вежливо поблагодарив за приглашение, взял с собой высоченного детину под два метра ростом, светловолосого, голубоглазого, со свежим - едва запекся - шрамом на левой стороне шеи, пояснив, что этот могучий вой прозывается Эйнаром и большая часть дружины хоть и подчиняется командам Ратьши, но непосредственные приказы отдает своим соплеменникам именно этот ярл.
Данило Кобякович не возражал.
К тому же светловолосый гигант чем-то неуловимо напоминал хану его побратима, отчего и сам Эйнар сразу стал ему симпатичен. Тот и впрямь походил на Константина, только ростом был повыше да в плечах пошире.
Мускулатура норвежца тоже имела более выпуклые и рельефные очертания, волосы побелее, глаза посветлее, цвета небесной синевы, да еще Константин никогда не нашивал на запястьях своих рук широких серебряных браслетов, а так…
Хан лишь полюбопытствовал: что есть ярл? Его интересовало то ли это тоже имя, то ли означает совсем другое, на что тысяцкий обстоятельно ответил, что так на родине Эйнара прозываются правители, а ежели по-русски, то это боярин или воевода.
В ответ Данило Кобякович радостно закивал и еще раз приглашающе протянул руку в сторону своего шатра.
Войдя в него и усевшись поудобнее на мягком ковре, Ратьша завел обычный пустопорожний разговор, который по степному обычаю непременно предварял любую самую серьезную беседу.
Впрочем, нетерпение обоих собеседников было столь велико, что, уделив каких-то пять минут традиционным вопросам о благополучии Ратьши, Эйнара, а также их родных и близких, хан сам грубейшим образом нарушил неписаный, но свято соблюдаемый в степи этикет и перешел к более актуальным вопросам.
Ратьша отвечал уклончиво, поскольку никак не мог понять, почему на месте сбора рязанских князей сидит хоть и близкая по значимости к удельному князьку, но явно нерусская морда и куда подевались остальные.
Особенно его интересовал князь Константин.
С другой стороны, приплыв аж на три дня раньше установленного времени, чего он еще мог ждать?
Во всяком случае, то, что перед ним сидит не просто половецкий хан, а брат жены Константина, с которыми его связывали вдобавок и узы побратима, несколько успокоило тысяцкого.
Он подробно рассказал обо всех трудностях похода на мордву, описал сражения, в которых довелось побывать его дружине и варягам ярла Эйнара.
Далее вскользь, чтоб не слишком разгорелись глаза у басурманина, упомянул о добыче, взятой после побед, и о полоне, после чего наконец выказал свое недоумение тем, что обнаружил на этом месте лишь половецкие кибитки.
Данило Кобякович хмуро кивнул, поняв, что Ратьша еще ничего не знает и, мало того, даже не был посвящен в замысел Константина и Глеба, и сам в свою очередь приступил к рассказу.
Кое-что он утаил, кое о чем сказал полуправду, но самое главное Ратьша уразумел, хотя и не сразу поверил нехристю - соврет и недорого возьмет.
В его седой голове просто не укладывалось, почему без всякой на то причины Глеб, а также его бояре и слуги напали на пирующих в шатре других князей.
Как получилось, что собственные бояре Константина разом восстали против своего князя?
Почему, наконец, самому Ратьше было велено явиться сюда не в Перунов день, который, как известно, празднуется, невзирая на все церковные запреты, в летний месяц сенозарник, а гораздо позже - только во второй день зарева, то есть спустя чуть ли не две седмицы после него.
Да не врет ли, нагло глядя своими бесстыжими раскосыми глазенками прямо в очи воеводе, этот хан?
Ратьша подозрительно покосился на Данилу Кобяковича, который, поняв все по лицу тысяцкого, так и не научившегося скрывать своих чувств и эмоций, хлопнул в ладоши, коротко кивнул появившимся слугам, и через несколько секунд перед Ратьшей предстал заботливо поддерживаемый сразу с двух сторон бледный, весь в повязках дружинник Козлик.
Пятерых лучших хотел оставить Ратьша, отъезжая в набег на воинственную мордву, для княжеского сбережения. Оно, конечно, все покойно на рязанской земле, но разумную опаску тысяцкий имел.
К тому же он до сих пор, на правах старого дядьки-наставника, считал князя младенем, и оставлять его без надежной защиты с одними "курощупами" не решился.
Пятым был тезка князя - Константин, который в последний момент все-таки выпросился, чуть ли не стоя на коленях, в этот поход. К мольбам остальных четырех Ратьша остался глух и холоден.
Теперь же получается, что - тут тысяцкий ощутил невольную гордость за свою предусмотрительность, казавшуюся некоторым излишней, - лишь самоотверженность этой четверки спасла Константина от гибели.
Правда, один погиб, второй выжил лишь благодаря счастливой случайности, да еще басурманину, сидящему сейчас напротив Ратьши, третий получил стрелу в спину, и никто не знает, как он сейчас, да и судьба Гремислава - четвертого из этого квартета, тоже неизвестна, но такова жизнь и суровые обязанности воина.
Тут он спохватился. О каких дружинниках можно мыслить, когда нельзя сказать, что случилось с самим князем?
Эйнар, до настоящего момента молча слушавший гортанную речь половца, а затем Козлика, за все время лишь раз открыл рот, чтобы задать один-единственный вопрос:
- Почему все раны пришлись в твою спину, воин?
Оскорбленный Козлик сухо пояснил, что щитов с ними не было и посему он держался сзади князя, прикрывая его собой.
Эйнар кивнул, удовлетворившись ответом, и вновь замолчал, ожидающе посмотрев на тысяцкого, но, видя, что тот не торопится принять решение, взял инициативу на себя:
- Позволь слово молвить?
При этом он деликатно смотрел куда-то между сидящими рядом Ратьшей и половцем. Один был хозяином дома, а под началом другого Эйнар совсем недавно дрался в бою. Ярл не знал, как правильно поступить в такой ситуации, и избрал самый нейтральный вариант.
Оба разрешающе кивнули в ответ.
- Наверное, немного найдется ярлов в Гардарике, кои открытостью сердца и щедростью души подобны князю Константину, - начал он. - Думается мне, что никто не сможет встретить на свете человека, который сказал бы, что Эйнар и его люди могут заплатить черным злом за оказанное добро, и не солгал при этом. И я не хочу, дабы такой человек объявился из числа тех, с кем я сейчас… - Ярл чуть замешкался, размышляя. Фраза: "Сижу за одним столом" совершенно не подходила ввиду отсутствия данного предмета в половецком шатре, но спустя несколько секунд он нашелся с достойной заменой: - С кем я ныне веду свою беседу. Поэтому мыслю, что надобно идти на выручку, и не мешкая.
Ратьша досадливо поморщился. Ничего нового Эйнар не сказал.
- Самое главное забыл ты, ярл, - пробасил он недовольно. - Где теперь искать князя нашего? В какой стороне?
Холодный ум викинга молниеносно просчитал всевозможные варианты и тут же отмел в сторону маловероятные, оставив лишь наиболее реальные.
- Я мыслю так, - уже не спрашивая разрешения, прервал он непродолжительную паузу. - Ведь князь Глеб сидит в Рязани?
- В Рязани, - эхом откликнулся мрачный Ратьша.
- Стало быть, и нам надо идти к ней. Вам посуху, а мы на ладьях по реке. Он - обидчик Константина. Пусть ответит нам, что сделал с нашим князем и где он ныне.
- А коли его не будет в Рязани? - засомневался Ратьша. - Получится, что только время попусту потратим.
- Даже коли его не будет, мы все равно попусту его не потратим, - спокойно возразил Эйнар, - ибо оное будет означать, что Константин либо жив, либо… - Но договаривать до конца он не стал. - Если жив - мы его найдем, а если нет - заставим князя Глеба заплатить виру.
- Гривны за жизнь княжью! - взвился было на дыбки тысяцкий, но ярл так же холодно пояснил свою мысль:
- Нет, тут вира иная: жизнь за жизнь.
- Это другое дело, - сразу сбавил тон Ратьша, но еще несколько сомневаясь в правильности предложенного викингом. - А ежели он где-то в лесах укрывается, да весь в ранах? Тогда ведь и день-два будут дорогого стоить. К тому ж и дозоры рязанские его повсюду искать должны. Может, мы тоже пошлем своих людей во все стороны? Глядишь, кто-нибудь и наткнется на князя. Или он, к примеру, успел затвориться в Ожске?
- Коли он жив и его до сего времени ищут воины Глеба, то мы узнаем об этом по дороге на Рязань, - не согласился Эйнар. - Хоть один из его отрядов да встретится нам по пути туда. К тому же, услыхав про нас, рязанский князь сам стянет всех в город, перестав искать Константина, так что мы уже одним своим подходом ему изрядно подсобим, даже ежели он скрывается от брата в ином месте. А вот узнать, есть ли князь в Ожске… - Ярл на секунду задумался, но быстро нашелся: - Мы направим туда из-под Рязани одну из ладей. Мыслю, ежели усадить в нее самых сильных гребцов, к исходу второго дня они вернутся, и мы будем знать.
- Ну тогда быть по сему, - хлопнул себя по мускулистой ляжке боярин и, спохватившись, обратился к упорно молчавшему во все время обсуждения будущих действий половцу: - Ты-то как мыслишь, Данило Кобякович? Твоя рать числом вдвое поболе нашей будет. С нами пойдешь али как?
- Предавший своего брата сегодня, предаст самого себя завтра, - отозвался половец. - Мы с князем побратимы. К чему лишние слова? К тому ж князь Глеб силен. Вам одним не справиться.
- Сеча будет лютая, - посчитал необходимым предупредить хана Ратьша, на что тот чуть обиженно ответил:
- За свою честь отказывается вступать в бой только тот, у кого ее нет. Я дал роту в верности Константину, он мне. Кто сам нарушит ее, чего может ждать от других?
Уже выйдя из шатра и с наслаждением вдохнув сочный луговой воздух, наполненный благоуханным букетом диких трав и цветов, Ратьша философски заметил:
- Эхма, сколь воев наших поляжет навсегда в мураву под Рязанью - токмо господу богу ведомо.
Эйнар сдержанно согласился:
- Думается, что не все встретят нынешнюю осень.
Встрял Данило Кобякович. Как-то хищно скаля зубы, он возразил обоим:
- Достоин жизни только тот, кто не страшится смерти.
- Это ты мудро помыслил, - хлопнул его мимоходом по плечу Ратьша, направляясь к своим дружинникам.
Провожая тысяцкого взглядом, хан вдруг подумал, что сталось бы с его плечом, если бы по нему так же дружески, от души хлопнул этот здоровенный ярл.
Тот, будто прочитав его мысль, повернулся к половцу, но испытывать его плечо на прочность не стал, лишь коротко кивнул, предупредив:
- Сойдемся у Рязани под вечер.
Данило Кобякович в ответ молча махнул рукой и что-то гортанно крикнул своим воинам, нетерпеливо ожидающим команды.
Мгновенно весь кочевой стан пришел в движение и, не потеряв ни одной лишней минуты, вскоре все они сидели как влитые на своих крепких приземистых мохноногих конях, готовые двигаться туда, куда повелит им их вождь.
На пути им не встретился ни один отряд, и, одолев до вечера весь путь, к закату все прибыли под Рязань.
Тут-то, вытащив из одной избенки на краю посада древнего замшелого старика, не пожелавшего быть обузой для своих домочадцев и отказавшегося укрыться за стенами города, они узнали, что седмицей ранее пленил их князь своего брата Константина и теперь держит его в порубе, гадая, какая казнь будет достойна столь страшного злодеяния, им свершенного.
Не желая тратить время на разъяснения, Ратьша просто отпустил старика восвояси, а заметив три фигурки, застывшие у запертых городских ворот, он тут же смекнул, для чего они вышли, и решил двинуться навстречу.
С собой он прихватил лишь Константинова побратима - половецкого хана, да еще Вячеслава, который восхитил его в недавнем походе, правда, не столько своим воинским умением, сколько умом и сообразительностью.
Честно говоря, даже после того, как князь в ответ на просьбу воеводы назвал имя его будущего преемника, даже узнав о том, что Вячеслав из Рюриковичей, его кандидатура особых восторгов у старого вояки не вызвала.
Ну и пускай он княжич, ан все одно - и сосунок годами, и делу ратному только-только приставлен обучаться. Однако воевода промолчал, решив наглядно, на деле показать, что Константинов выбор оказался неудачен, но пусть это князю обрисует сама жизнь.
Потому-то он и в походе, держа Вячеслава близ себя, тем не менее ставил перед ним самые сложные задачи: то пошлет в разведку, то поставит во главе передовой дозорной сотни, а то заставит высказать мнение по поводу предстоящей завтра битвы. Какие у него, дескать, соображения имеются.