Вот его наличие и делало сказку чуточку пострашнее, больше схожей уже не с пушкинской, а с гоголевской.
Ну, скажем, с "Вием" или со "Страшной местью".
- Оно ведь может и так статься, что попы врут, будто не в его силах крест на себя наложить, - размышлял вслух Глеб и, расстегнув ворот своей красной рубахи, аккуратно снял через голову золотую цепь с красивым, тонкой работы крестом, пояснив: - Мыслю, вдруг ты его боишься. Хочешь, сам возьми, дабы он мне защитою не был, а коль захотишь, я пока просто в сторону его метну подале?
- Брать я его не буду, боюсь руки запачкать, - усмехнулся Константин. - А помехи в нем никакой для меня нет. Так что сказывай, чего тебе от меня надо.
Глеб молчал, продолжая как-то странно смотреть на узника. Затем оскалил зубы в радостной улыбке и ласково, почти восторженно заявил:
- Умен ты, порождение тьмы и геенны огненной, да русский человек завсегда тебя обхитрить сможет. Нет во мне теперь боязни той, ибо не брат родной предо мной в оковах железных сидит, но враг рода человеческого. А ему каленой кочергой шкуру прижечь греха нету. Глядишь, господь еще и спишет кой-что из содеянного ранее.
Он стремительно вскочил на ноги, метнулся к жаровне, выхватил оттуда кочергу с недобро рдеющим малиновым концом, загнутым перпендикулярно основанию, и, резко шагнув к Константину, с силой прижал раскаленный металл к тыльной стороне левой ладони, которой узник опирался о землю.
От боли у Константина мгновенно перехватило дыхание и потемнело в глазах. Он хотел закричать и… не смог, лишь судорожно ловил ртом воздух, неожиданно ставший тугим, вязким и непослушным, пытаясь вдохнуть, но и это никак не удавалось. Из глаз же рекой лились слезы, которые было бесполезно удерживать.
Тьма, по-прежнему царящая в углах подземелья, невзирая на четыре факела, торчащих в стене и вовсю полыхавших, вдруг угрожающе стала надвигаться на узника со всех сторон.
Остро и нестерпимо противно пахнуло паленой кожей и поджаренным мясом. Легкое его потрескивание гремело в ушах громовыми раскатами.
Константин хотел выдернуть руку, но не смог - Глеб был достаточно силен. Тогда он, изловчившись, пнул его ногой прямо в живот.
Мощь истощенного недельным полуголодным существованием узника была далеко не та, и удар больше напоминал увесистый толчок, но добровольному палачу, никак не ожидавшему от Константина подобной прыти, этого вполне хватило.
К тому же, отлетев, Глеб приземлился не куда-нибудь, а прямиком на каменную лестницу, и весьма неудачно.
Ребро одной из ступенек чувствительно соприкоснулось с более хрупким княжьим, а ребро другой не пожелало вежливо подвинуться в сторонку и упрямо осталось на месте, неуступчиво и сухо встретив спикировавшую на него правую ягодицу.
В довершение ко всему правым локтем князь с маху ударился о камень.
Словом, в течение десяти ближайших минут для пытаемого наступил небольшой перерыв, и Константин смог в полной мере насладиться раздававшимися стонами и воплями неудачливого палача.
Когда Глеб наконец выпрямился и встал, слегка пошатываясь и опираясь злосчастной кочергой о ступеньку, лицо его напоминало маску воплощенного гнева.
В глазах, устремленных на Константина, не оставалось уже ничего человеческого - лишь звериная ненависть и ярость полыхали в них.
С каким-то диким нечленораздельным воем он накинулся на полулежащего узника и принялся нещадно избивать его, стремясь наносить удары как можно чаще и как можно сильнее.
Он не видел, куда именно бьет, да это его и не интересовало. Утолить звериный голод садиста могла только усталость, которая не заставила себя ждать.
Удовлетворенно вздохнув, Глеб осторожно - правая часть седалища еще болела - вновь присел на лестницу.
Пристально разглядывая беспомощно лежащее у стены тело Константина, он довольно хрюкнул, тщательно высморкался и небрежно бросил окончательно остывшую кочергу перепуганному донельзя Парамону.
Таким тот своего князя еще не видел и искренне надеялся в дальнейшем больше и не увидеть никогда. Уж больно страшной была эта подлинная звериная морда, которая внезапно проступила из-под благообразной личины, столь резко отброшенной сегодня в сторону.
Вдруг внимание Глеба привлек отец Николай, стоящий на коленях и читающий очередную молитву.
Руки священника были не сложены ладонями и не прижаты к груди, как это принято, а вздымались вверх в каком-то отчаянном призыве к всевышнему.
- Мне уже не нужны твои десять молитв, дурак! - крикнул он ему, но отец Николай, не обратив на этот окрик ни малейшего внимания, продолжал громко взывать к небу.
- Ну и чти себе, - буркнул Глеб раздосадованно, но спустя несколько секунд прислушался к словам, и знакомые искорки бешеного безумия и ярости, угасшие было от пресыщения видом мук Константина, вновь стали загораться в его гадючьих глазках.
- Нечестивые не пребудут пред очами твоими: ты ненавидишь всех, делающих беззаконие. Ты погубишь говорящих ложь; кровожадного и коварного гнушается господь. - И, усилив голос, указывая левой ладонью на сидящего Глеба, отец Николай продолжил: - Осуди их, боже, да падут они от замыслов своих; по множеству нечестия их, отвергни их, ибо они возмутились против тебя.
- Ты что, не слышишь меня? - вновь окликнул его Глеб. - Я же ясно повелел тебе заткнуться!
И вновь его повеление было самым решительным образом проигнорировано.
Слова молитвы продолжали ложиться одно на другое. Они были солидны и тяжелы, незримо материализуясь в пространстве и увесистыми кирпичами выстраиваясь в некую лесенку.
Только в отличие от той, на которой сидел Глеб, вела она не вниз, а вверх, и, выложив очередной ряд из этих кирпичиков, священник как бы влезал на него и сразу начинал выстраивать следующий:
- Восстань, господи, боже мой, вознеси руку твою, не забудь угнетенных! Зачем нечестивый пренебрегает бога, говоря в сердце своем: "Ты не взыщешь"? Ты видишь, ибо ты взираешь на обиды и притеснения, чтобы воздать твоею рукою. Сокруши мышцу нечестивому и злому, так чтобы искать и не найти его нечестия!
- Та-а-ак, - протянул Глеб зловеще и подошел поближе к священнику, встав напротив него. - Так ты не хочешь замолчать? - почти ласково переспросил он и вновь не услышал ответа.
Точнее, отклик на княжье повеление в какой-то мере последовал, но опять-таки через молитву:
- Внемли мне и услышь меня; я стенаю в горести моей, и смущаюсь от голоса врага, от притеснения нечестивого, ибо они возводят на меня беззаконие и в гневе враждуют против меня.
- А я думал, что мой голос как у князя, а он речет - ворога. Кому верить? - недоуменно вопросил Глеб съежившегося от страха возле жаровни Парамона и, вновь поворачиваясь к священнику, ловко пнул его острым носком сапога, целясь в пах.
Судя по скорчившемуся у стены телу, удар пришелся точно в это место. Однако стон очень быстро сменился торопливым хриплым шепотом:
- Да найдет на них смерть; да сойдут они живыми в ад, ибо злодейство в жилищах их, посреди их.
- Какой упрямый, - с некоторым восхищением в голосе заметил князь и, норовя угодить по ребрам, нанес еще несколько ударов ногами.
Слово молитвы прервал стон.
Он длился несколько дольше, чем в первый раз, и Глеб, удовлетворенно кивнув, уже собрался отойти, чтобы опять заняться Константином, который начал понемногу шевелиться, приходя в сознание, как вновь услышал шепот священника.
Громко говорить от сильных болей в теле тот уже не мог, но шептать ему пока еще удавалось достаточно громко и отчетливо:
- Дождем прольет он на нечестивых горящие угли, огонь и серу; и палящий ветер - их доля из чаши.
- Вот ведь какое странное искушение господь мне нынче посылает, - сокрушенно покачивая головой, обратился Глеб к палачу. - Взять да и отрезать не в меру длинный язык у одного из служителей божьих. Ты сам об этом как мыслишь?
Парамон никак не мыслил.
Губы его тряслись от нестерпимого ужаса, поскольку палач Глеба при всей своей жестокости был чрезвычайно набожен, регулярно ходил в церковь, причащался и исповедовался, и к тому же не забывал жертвовать на ее нужды немалые суммы.
Словом, с богом, который в его понимании был неразрывно связан с церковью, если только вовсе не слит воедино, он до сих пор, как ему казалось, жил в мире и согласии, а тут…
Но за него ответил отец Николай.
С неимоверными усилиями он пытался приподнять свое избитое тело, шепча:
- В искушении никто не говори: бог меня искушает, потому что бог не искушается злом и сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью.
- Пусть будет так, что я сам искушаюсь, - почти весело уступил Глеб и, с ненавистью глядя на оказавшегося столь непокорным божьего служителя, посуровевшим голосом отрывисто бросил Парамону: - Гвозди мне и молоток!
Видя, что палач мешкает, просительно и жалко глядя на князя, он прикрикнул:
- Ну! Живо!
Многолетняя привычка к безусловному повиновению вместе с ужасом при виде таких самолично учиняемых князем зверств сыграли свою роль, и вскоре Парамон уже держал в трясущихся руках гвозди и молоток, боязливо протягивая их Глебу.
Тот придирчиво взглянул на них, удовлетворенно хмыкнул, оставшись доволен осмотром, и приказал:
- Их пока подле ног моих оставь, а сам подсоби служителю божьему подняться. Видишь, попу сил не хватает. Видать, занемог чего-то. - И распорядился вдогон: - Да к стенке его прислони, чтоб не завалился. - Он медленно нагнулся, выбрал два самых длинных, сантиметров по двадцать, гвоздя, в другую руку взял молоток и шагнул вперед, скомандовав палачу: - Руку правую у него подними в сторону и прислони к стене покрепче. Вот так и держи.
После чего он деловито, будто всю жизнь только этим и занимался, приставил гвоздь острием к ладони руки отца Николая и принялся точными сильными ударами молотка прибивать его.
Священник не кричал.
Он лишь сдавленно охнул, из глаз его непроизвольно брызнули слезы от нестерпимой боли, но крик усилием воли удерживался где-то там, в глубине груди.
- Больно? - участливо осведомился Глеб, когда завершил свой труд и вогнал гвоздь чуть ли не по самую шляпку. Не дождавшись ответа, он порекомендовал заботливо: - А ты потерпи, отче. Господь терпел и нам велел. А чтоб духом возвыситься, вспомни про страдания Христа на кресте. Я тебя, правда, к стене прибил, ну тут уж извини, нет под рукой у меня ничего такого. К тому же, - поучительно продолжил он, - ежели бы я тебя к кресту пригвоздил, то ты бы непременно возгордился, а это смертный грех, особливо для священнослужителя. - Повернувшись к Парамону, он коротко приказал: - Левую руку!
Сил сопротивляться у отца Николая почти не было, но и тех, что оставались, вполне хватало, чтобы успешно противодействовать трясущимся рукам палача.
- Экий ты немощный, - досадливо крякнул Глеб и, крепко ухватив руку священника, без особых усилий преломил слабое противодействие отца Николая. - Теперь так и держи, - распорядился князь-палач, установив руку священника в нужном положении.
И вновь тонким неприятным звуком отозвались косточки ладони, пробиваемые железным гвоздем. Впрочем, все это заглушалось звонким ударом молотка по металлу.
Закончив работу, Глеб отер рукой выступившую на лбу испарину и отошел на пару шагов назад, чтобы полюбоваться итогом своих трудов.
- И язык не отрезал, а видишь - молчит, - назидательно заметил он скорчившемуся у стены Парамону, который был уж не в силах даже отодвинуться от пригвожденного по соседству с ним тела. - Стало быть, по-моему вышло, - удовлетворенно кивнул Глеб, но в этот миг опять раздался отчетливый шепот священника:
- Да не скажет враг мой: я одолел его. Да не возрадуются гонители мои, если я поколеблюсь.
- О-о-о… - Брови Глеба озадаченно поднялись вверх. - Сызнова заговорила ослица валаамова. Ну-ну. Стало быть, надо к ногам переходить. Или по-хорошему умолкнешь? - сделал он попытку договориться.
Непонятное, загадочное упорство священника, поначалу так взбесившее князя, теперь постепенно начинало вызывать некий суеверный страх.
К тому же мужество, с которым отец Николай перенес пригвождение рук, тоже не могло не внушить невольного уважения к стойкости пытаемого.
- Так как, сам утихнешь? - еще раз переспросил Глеб, стиснув зубы и заранее чувствуя, что добром договориться не удастся, а стало быть, придется либо признать собственное бессилие перед этим фанатическим упорством, либо идти до конца, занявшись ногами, чего ему уже как-то не очень-то и хотелось.
- Объяли меня муки смертные, - шелестело с уст священника еле слышно, но в то же время очень отчетливо, - и потоки беззакония устрашили меня; цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня.
- Жаль, - сокрушенно вздохнул Глеб и нерешительно буркнул: - Парамон, тащи еще два гвоздя.
Тот не шевелился, привалившись жирной спиной к стене, и лишь умоляюще смотрел на князя.
- Ты что, не слышишь меня?! - напустился рязанский князь на палача. - А то и тебя за уши приколочу тут же, рядышком с этим безумным.
Трудно сказать, нашел бы в себе силы Парамон, чтобы оторваться от спасительной стены и выполнить повеление князя, но тут раздался голос Константина:
- Остановись, Глеб. Его кровь тебе господь никогда не простит.
- А ты что, вестник божий? - мрачно осведомился Глеб, поворачиваясь к очнувшемуся брату. - Архангел Гавриил?
- Не делай этого, - вновь потребовал Константин слабым голосом.
- Ишь, сам еле-еле языком шевелит, а туда же, повеления мне раздает, - усмехнулся Глеб и хитро поинтересовался: - А коль остановлюсь, обскажешь про то, что мне надо?
- Хорошо, - с тяжким вздохом согласился узник.
- Вона как?! - Брови Глеба от удивления взлетели высоко-высоко.
Он и впрямь не ожидал такого поворота событий. То запирался братец, молчал упрямо, что бы ему ни сулили плохого или хорошего. И муки не устрашили его, и всевозможными наслаждениями подкупить не удалось, а здесь…
Но надо было пользоваться моментом, и тут уж было не до рассуждений и не до анализа.
- Отвечай тогда, - распорядился он, - что да как да почему. Расскажешь все, тогда и прибивать не стану.
Константин отрицательно мотнул головой:
- Поначалу гвозди у него из рук вытащи. Тогда и разговор будет.
- Ишь ты какой, - улыбнулся Глеб криво. - А ну как обманешь?
- Не обману, - тяжело вздохнул Константин.
- Нет, - отрезал Глеб. - Либо излагай, либо мы с Парамоном сей миг к его стопам приступим.
- Бумагу давай, - распорядился узник, чувствуя, что настоять на своем не получится.
- Кого? - не понял Глеб.
- Пергамент, - тут же поправился Константин. - Да чернил с перьями.
Еще полчаса ушло на разъяснение технологии отливки пустотелых болванок. Очень подробно, припомнив Минькины пояснения, Константин указал все размеры выемок и прочего.
Уходил Глеб очень довольный, хотя и не получив окончательных разъяснений, для чего нужны такие точности в замерах, однако вытащить из ладоней отца Николая вбитые гвозди отказался.
- А вдруг ты мне солгал? К тому же сдается мне, что это лишь половинка дела, - пояснил он перед уходом. - Посему ноги не прибиваю, как обещал, а вот с руками обождать надо. Пущай допрежь того мои кузнецы по твоим каракулям пробу сработают.
Отец Николай, очнувшийся от глухого стука захлопнувшейся за палачами тяжелой входной двери, простонал:
- Почто ироды пытку оставили? Неужто сказал ты им требуемое?
- Я только про болванки говорил, - пояснил Константин.
- Все равно. И тем зло в мир этот внесешь, коего и без того в нем с избытком, - упрекнул священник.
- От одних болванок зла не добавится, - попытался успокоить его Константин. - Ну ты сам подумай - что ею можно сделать? Разве что по голове настучать. Так это и молотком запросто, даже удобнее, а он, между прочим, давно изобретен. Вот и получается, что тут скорее не совершенствование орудий уничтожения, а, наоборот, их ухудшение.
- Казуистика, - вздохнул отец Николай. - Так ты в следующий раз, дабы себя оправдать, вовсе бог знает до чего договоришься.
- Да ни до чего я не договорюсь, - не согласился Константин. - К тому же не сумеют они отливку сделать. Нет же пока литейного дела на Руси, не развито оно еще.
- Но ведь ты-то их как-то изготовил? - не понял отец Николай.
- У меня Минька есть, - лаконично ответил Константин и с грустью добавил: - Лишь бы он выжил…
- О том не думай, - посоветовал священник. - Лучше скажи, как он ухитрился эту самую отливку наладить?
- Да очень просто. Взял и доменную печь состряпал, - хмыкнул Константин. - Хотя что это я… На самом-то деле все ох как непросто было, но справился малец. - И протянул восхищенно: - Голова-а.
- А они эту печь…
- Ума не хватит у них на такие фокусы, - твердо заверил Константин. - Если уж Миньке еле-еле такое удалось, да и то не с первой попытки, то им…
- Не отольют, так выкуют, - сурово предположил отец Николай.
- Она же круглая, - пояснил ожский князь. - Я и сам ему после первых неудач с домной такое предложил, а он мне ответил, что, если б сварка имелась, тогда куда ни шло, а так осколков практически не будет, потому что тогда их просто по шву разорвет, и все.
- А если все-таки изготовят? - не унимался священник.
- Ну и пусть. От болванки проку все равно нет, а секрет изготовления пороха я им не выдал.
- Так ведь ты сам говорил, что он давно в Китае изобретен. Неужто Глеб не додумается, какую начинку туда насыпать?
- Не успеет, - мрачно пообещал Константин. - Ратьша вот-вот штурм начнет.
- А если тот чрез тайный ход уйдет? - не сдавался священник. - Всеми святыми заклинаю, хоть про порох ему не говори.
- Да не смог бы я спокойно смотреть, как они тебе в ноги гвозди вколачивают! - хрипло выкрикнул Константин. - Не смог бы, и все тут. Жаль только, что я раньше не очнулся, перед тем как они над твоими руками измываться стали. Сильно болит, да?
- Когда вбивали, тут и впрямь больно было. А теперь уже обвык малость, так оно вроде и ничего, - попытался скрыть истинное положение вещей священник. - Худо лишь, что гвозди не ржавые были, а совсем новые, - выдохнул он сквозь сомкнутые зубы.
- Почему жаль? - не понял Константин.
- От ржавых заражение крови было бы, - буднично пояснил отец Николай. - Конец-то у меня один, да с заражением я бы к нему пришел быстрее. Но, видно, уж такова воля божья, чтоб подоле помучился.
- Думаешь, и это тоже господь тебе послал? - усомнился Константин, кряхтя и пытаясь примостить свое избитое тело поудобнее.
- А кто же?
- Ну, например, дьявол, - предположил князь.
- Слишком много чести для слуги тьмы, - слабо улыбнулся отец Николай и попытался обнадежить Константина: - Ты, главное, верь, сыне, что все содеянное с нами не напрасно, ибо за все воздастся тебе.
- Лишь бы поздно не было, - хмыкнул тот недоверчиво. - Иначе придет эта рука господня и устроит нам Варфоломеевскую ночь.
- Рука господня такой грязной быть не может, - мягко, но настойчиво возразил священник. - Орудие господа, тут еще куда ни шло. Но скорее всего, даже не это, а так… - Забывшись, он хотел пренебрежительно махнуть рукой, но едва пошевелил ею, как новая полноводная струя свежей боли огромной волной захлестнула его мозг, и Николай, издав короткий стон, вновь потерял сознание.