Михаилу тяжело было слышать незаслуженные упреки. Он понимал: только время и его личная храбрость в бою могут снять подозрения и улучшить отношения с боевыми товарищами, другого не дано. И лучше, что Петр сказал то, что думал, а не стал держать камня за пазухой. Ведь многие наверняка думают так же. Кто для них Михаил? Темная лошадка! В запасном полку в остатки прежнего авиаполка влились новые летчики, механики и техники, и во вновь сформированном полку их было большинство. С учетом потерь, из тех, кто знал Михаила еще по полетам на Яках, остались буквально единицы.
Утром их пару послали на разведку за линию фронта. День был знаменательный - 23 февраля, праздник РККА. Но сводки Совинформбюро сообщали неутешительные новости, в основном преуменьшая успехи врага и преувеличивая наши достижения.
На самом же деле немцы под Вязьмой окружили группу наших войск. В "котел" попали 41-я кавалерийская дивизия, 250-й стрелковый полк и некоторые другие части. И потому задачей звена была глубокая разведка - где у немцев резервы и какие силы они сосредоточили на подходе к Вязьме.
После завтрака и получения приказа они вылетели на разведку. Была низкая облачность. Сейчас бы подняться за облака и вынырнуть из них прямо над районом поиска, да только задача эта была невыполнима. Нет на ЛаГГах ни радиополукомпасов, ни других пилотажных приборов, позволяющих лететь "вслепую". Вот и приходится прижиматься к нижней кромке облаков - метров двести от земли. Опасно: сбить могут с земли даже из пулемета, а бронезащиты у ЛаГГа нет, и местность под крылом проносится уж очень быстро, невозможно заметить замаскированную зенитку.
Они проскочили передовую, а дальше маршрут лежал вдоль разбомбленного шоссе - оно должно было все время оставаться слева, как ориентир. Пронеслись над железнодорожной станцией. Михаил успел заметить на пути бронепоезд, а дальше по шоссе - танковую колонну.
Истребители летели низко и быстро - зенитки просто не успевали открыть прицельный огонь.
Дудков покачал крыльями и заложил вираж - видимо, решил пройти еще раз, посмотреть повнимательнее.
На перегоне к станции они заметили еще один, хорошо замаскированный бронепоезд. Он был укрыт сетями, покрашен в белый цвет и потому сливался с заснеженной местностью. Выдал его дымящий паровоз.
Но немцы успели предупредить экипаж бронепоезда по рации, и, когда появились истребители, по ним был открыт зенитный огонь. По ведущему промахнулись, наспех выставив неправильное упреждение, а вот самолету Михаила досталось - по фюзеляжу и крыльям застучали пули.
Секунда - и истребители бы скрылись, но внезапно хлопнул взрыв, разворотило приборную панель. Михаил почувствовал удар в левую ногу. Однако самолет продолжал слушаться рулей, не горел, в кабине не пахло дымом.
На обратном пути ведущий немного изменил курс.
Неожиданно у деревни Дугино они выскочили к немецкому аэродрому, на котором стояли бомбардировщики "Юнкерс-88". Ударить бы по ним из пушек и пулеметов, но приказ был строг: разведка строго по маршруту-и сразу на свой аэродром. Командованию как можно скорее нужны были разведданные.
Левая нога у Михаила немела, управление поврежденным самолетом давалось все с большим и большим трудом. Влево еще как-то удавалось поворачивать машину, поскольку правая нога действовала, а вот вправо… Михаил помогал элеронами самолету, переносил правую ногу к левой педали и, как мог, нажимал. Получалось плохо - мешала ручка управления. Боли Михаил почти не ощущал, но появилась слабость.
Петр понял, что с Михаилом что-то не так, потому что его самолет рыскал по курсу. Дудков перестроился и теперь летел крыло к крылу с машиной Михаила, делая ему какие-то знаки. Но Михаил не мог их понять - все внимание его было сосредоточено на управлении поврежденным самолетом.
Внизу промелькнула передовая, обозначившись чернеющими на белом снегу траншеями и вспышками выстрелов. Это уже была удача - все-таки летели над своей территорией.
Дудков, выведя вперед свой самолет, подвел Михаила к аэродрому и начал снижаться. Михаил - тоже. Но перед посадочной полосой истребитель Дудкова резко ушел в сторону, освобождая Михаилу коридор для снижения.
Пилот повернул кран выпуска шасси, сажая ЛаГГ на основное шасси, и дал небольшого "козла". Самолет помчался по полосе. Михаил сбросил обороты, потянул на себя ручку управления. Все, касание дутиком. Пилот перекрыл бензокран и выключил зажигание. Тормозить одной ногой ему было невозможно - самолет крутанулся бы вокруг своей оси и перевернулся.
"Черт, какая же все-таки полоса короткая!" - про себя чертыхнулся Михаил. Как ни старался он снижать скорость, самолет остановился уже в снежном бруствере на конце полосы.
Сил хватило, чтобы отбросить фонарь, а дальше уже помутившаяся память сохранила только обрывки событий. Как его вытаскивали из кабины, Михаил не помнил вовсе. Затем - салон несущейся по полю санитарной машины, озабоченный врач рядом. Потом - склонившееся над ним лицо Дудкова, и… провал в памяти.
В себя Михаил пришел уже в палате госпиталя. С трудом разлепив веки, он увидел над собой белый потолок. Стал вспоминать - таких в полку точно не было, ни в одном здании. Где-то за стеной - приглушенный разговор. Сильно пересохли губы, и хотелось пить. От сухости во рту язык был настолько шершавым, что Михаил даже сказать ничего не мог.
Кто-то рядом заметил, что Михаил открыл глаза. Мутным взглядом летчик различил приближающийся белый халат и огромные участливые глаза.
- Потерпи, миленький!
К губам приложили мокрый бинт. Михаил жадно сосал его, глотая влагу. Мало, хочется еще!
- Пить! - едва слышно прошептал он.
Ко рту поднесли маленький заварной чайник, только в нем был не чай, а обычная вода.
- Пей понемногу, касатик. - Мягкий женский голос, запах женщины и вода!
Михаил дважды передыхал, пока одолел чайничек. Стато полегче, и он уснул. Не впал в кому, а уснул. Проснувшись, вновь попросил пить.
Михаила напоили. Он попробовал было поднять голову, но тут же бессильно уронил ее на подушку. Сил не было, голова кружилась.
- Рано тебе, милок, подниматься. Есть хочешь? При упоминании о еде Михаил ощутил сильное чувство голода.
- Хочу. - Он жадно сглотнул слюну.
- Вот и хорошо. Сейчас я тебя покормлю.
Михаил скосил глаза. Рядом с его кроватью сидела на стуле пожилая санитарка в белом халате и белой косынке. Она взяла с тумбочки тарелку с жиденькой кашей и стала кормить Михаила с ложечки, как маленького. Чтобы Михаилу было удобнее есть, она приподняла ему голову, подложив под нее подушку. Сил хватило на половину тарелки.
- Не могу больше, устал. - На лбу у него выступил пот. Санитарка вытерла ему лоб полотенцем.
- Где я?
- В госпитале, сынок. Уже четыре дня как.
- Вот это да!
Он думал - день прошел.
- Что со мной?
- Ранен ты в ногу, сынок, крови много потерял, потому и слабость такая. Операцию тебе наш доктор сделал, Михаил Иванович. Руки у него золотые. Теперь на поправку пойдешь.
- А нога цела? - с тревогой спросил Михаил.
- Цела, милый, цела! Осколки только удалили да раны зашили. Выздоровеешь - еще плясать будешь.
У Михаила отлегло от сердца. Ведь, услышав об операции, он сначала испугался. И то - кому он, калека, нужен? Родни или знакомых в этом времени у него нет, армия - вся его жизнь. Если комиссуют, податься некуда.
После еды Михаил уснул здоровым крепким сном и проснулся уже вечером.
- Горазд ты спать, летун! - хохотнул кто-то по соседству.
Михаил повернул голову. Палата была малюсенькой - только две кровати и тумбочка между ними. На второй койке лежал парень с забинтованной головой и перевязанными руками.
- Ты кто?
- Раненый, как видишь, сосед твой по несчастью. Ну как сюда попал, ты, естественно, не помнишь?
- Не помню - не в себе был.
- Не в себе! Да ты, как чурка, без сознания был. Меня Андреем звать. Танкист я. Подо Ржевом меня шарахнуло. Танк загорелся, из всего экипажа только я и успел выскочить, а ребята сгинули.
- А я - Сергей и еще вчера был летчиком-истребителем, - кивнул Михаил. Он сперва чуть не назвал свое настоящее имя, да спохватился вовремя.
- Знаю уже, Пелагея Матвеевна сказала.
- Это кто?
- Да санитарка же, она тебя кашей кормила.
- Я не знал.
- Да ты как увидишь - вспомнишь. Она скоро ужин принесет. Сто грамм бы сейчас, а лучше - двести. Курить есть у тебя?
- Не курю.
- Жаль, - тоскливо отозвался танкист. - Слушай, а где тебя зацепило?
- Зениткой подо Ржевом.
- Ха! Так мы и ранены с тобой почти в одном месте, вроде как сродственники теперь.
Отворилась дверь, и вошла санитарка, держа в руках поднос с тарелками и хлебом. Там же - два стакана с чаем.
- Ужинать пора, товарищи ранбольные!
Такое странное словечко Михаил слышал впервые. Санитарка сначала подошла к новенькому, помогла ему приподняться, подперла спину подушкой.
- Сам поешь или помочь?
- Сам попробую.
Голова еще кружилась немного, во всем теле ощущалась слабость, но было уже заметно лучше.
Санитарка поставила на одеяло миску с кашей, жидко приправленной тушенкой. Пахло вкусно.
Михаил неловко орудовал ложкой - уж больно поза неудобная. Но есть-то хотелось! Он и хлеб съел, запивая чаем.
В животе разлилась приятная сытость, и вновь потянуло в сон. Как сквозь вату в ушах, он услышал слова соседа:
- Ну летун и засоня!
- Чего пристал к человеку? - вступилась за Михаила санитарка. - Крови он много потерял. Да для него сейчас сон и еда - лучшие лекарства! Думали - не выживет, да организм молодой, крепкий. Вишь - выкарабкался!
- Да я что - я ничего… Это я так… - оправдывался танкист.
Утром сил прибавилось.
На перевязку явилась молодая медсестричка, поставила на стол лоток с перекисью Водорода и бинтами.
Когда стала снимать присохшие к ране бинты, Михаил невольно вскрикнул от боли.
- Терпи, летун, у меня хуже было, - подал голос со своей койки обожженный танкист. - У Тонечки ручки золотые, перевязки хорошо делает. Тонечка, а спиртиком не угостишь?
- У тебя одно на уме, - отшутилась медсестра.
- Это вы, женщины, так думаете - "одно". А закусить?
- Сразу видно, выздоравливать стал, ранбольной! Помнится мне, три недели назад вам не до шуток было…
- Ранбольной! Андреем меня звать! - постарался возмутиться танкист, но у него не очень получилось.
- Постараюсь запомнить! - улыбнулась Тоня. Медсестричка закончила перевязку.
- Выздоравливайте, ранбольные! И ушла.
- Вот едрит твою! Все они тут - "ранбольные, ранбольные"! А мне, может, по имени приятнее! - пробурчал танкист.
Михаил осторожно вытянулся на кровати - после перевязки заныли потревоженные раны.
Когда медсестра снимала бинты, он увидел раны на ноге со швами - четыре штуки насчитал. Особенно беспокоила одна - на бедре, чуть выше колена: здоровая была, сантиметров десять в длину.
Танкист полюбопытствовал, выглядывая из-за плеча медсестры:
- Здорово тебя! Кто?
- Зенитчики! Снаряд прямо в приборную панель угодил! На аэродром сел уже как в тумане.
- Повезло: могли насмерть!
Оба замолчали. Да чего тут возражать? "Косая" рядом совсем прошла. Возьми снаряд на полметра дальше - попал бы прямо в сиденье пилота.
Вечером в палату пришли школьники и устроили концерт художественной самодеятельности. Они пели песни, танцевали, а один серьезный паренек показывал фокусы. Правда, Михаил их из своей тесной палаты не видел, зато песни слышал - дети пели в коридоре. Двери палат были открыты, и лежачие ранбольные слушали их, лежа на своих койках, а ходячие расселись на стульях, кушетках и подоконниках. Особенно понравился "Синий платочек" и "Бьется в тесной печурке огонь" - на "бис" школьники их пели несколько раз, а некоторые ранбольные с удовольствием подпевали.
Хлопали маленьким артистам от души, многие раненые отдавали детям заначенные куски сахара, хлеб. Голодновато населению жилось, особенно детям с их скудными пайками.
Продукты давали по карточкам, имевшим четыре категории. К первой категории относились рабочие оборонной промышленности - они получали 700 граммов хлеба в день; вторая категория включала рабочих других отраслей, а также врачей и учителей, получавших в день 500 граммов хлеба; к третьей категории относились служащие - им полагалось 400 граммов, а старики и дети получали по 300 граммов хлеба в день.
На рабочую карточку давали еще 300 граммов жиров, 800 граммов крупы и 400 граммов сахара в месяц. По карточке же давали и керосин для лампы.
С началом войны цены на продукты на рынках выросли в десять и более раз: буханка хлеба стоила 100 рублей, килограмм сала - 200, картошка - 120, кусок мыла - 40, пара ботинок - 60 рублей. И это при средней зарплате рабочего 430 рублей в месяц.
Денежное довольствие пехотинца в армии было 8,5 рубля в месяц, старшины - 150 рублей, командира роты - 750 рублей, батальона - 850 рублей; командиру полка полагалось 1200 рублей в месяц. Правда, приплачивало премию за уничтожение вражеской техники: летчику-истребителю - 1000 рублей, бомбардировщику за боевой вылет - 500 рублей. За уничтожение танка из противотанкового ружья платили 500 рублей, за подрыв его гранатой - 1000 рублей.
Доплачивали за медали и ордена. Так, за медаль "За отвагу" - 10 рублей в месяц, за орден Красной Звезды - 25 рублей, за орден Ленина - 50 рублей ежемесячно. Туго было и с едой, и с одеждой.
С каждым днем, проведенным в госпитале, Михаил чувствовал себя все лучше и лучше. Прибавлялось сил, затягивались раны. Он уже вставал, ходил по коридору. Правда, если находился на ногах долго, раны начинали ныть.
Сосед-танкист оказался весельчаком - он сыпал анекдотами, рассказывал интересные случаи. К тому же был не дурак выпить. Периодически находил где-то самогон, водку или спирт. А выпив, уходил искать женщину. Иногда приходил в палату поздно - уже после отбоя - и с явным удовольствием растягивался на койке.
- Эх, Серега, молод ты еще, красоты жизни не знаешь, - говорил он. - Запретный плод сладок, только вредное и приносит истинное удовольствие. Жизнь - она короткая. Вот выйду из госпиталя - и снова на фронт. А сколько там жить буду? Может, в первом же бою и сгорю, как мои однополчане.
Он полежал, помолчал, а потом вдруг разоткровенничался:
- Я ведь на БТ воевал. До войны этот танк считался лучшим, а началась война - и оказалось, что он устарел давно. Броня тонкая, моторы на бензине и потому горят, как свечки. Нам бы тогда Т-34! Видел я эту машину. Зверь! Все при ней: и скорость что надо, и пушка хорошая, а броня - втрое против БТ. Вот спрошу я тебя: коли мы воевать готовились, бить агрессора на его территории, почему таких танков до войны не наделали, чтобы все танковые полки перевооружить?
- Ты бы потише: ночь, слышно хорошо. Не ровен час - услышит кто, донесет, - попытался остановить его Михаил.
- Все равно дальше фронта не пошлют, - упрямо возразил ему танкист, однако в дальнейшем язык больше не распускал.
Когда передавали сводки Совинформбюро, все ходячие ранбольные собирались у черной тарелки репродуктора и внимательно ловили каждое слово сообщения из Москвы. Но сводки не передавали истинного положения дел. Диктор бодрым голосом вещал: "…В ходе ожесточенных боев наши войска отстояли населенный пункт Н., отбив наступление врага. После боя командир батальона капитан К. насчитал более шестисот убитых гитлеровцев…" А в вечерней сводке: "…Наши войска оставили населенный пункт Н.". Об истинном положении дел приходилось только догадываться.
Раздобыв где-то довольно большую - похоже, школьную - географическую карту, раненые повесили ее в коридоре и флажками отмечали позиции наших войск.
О многочисленных "котлах" и многотысячных потерях официальная пропаганда умалчивала. Между собой бойцы судачили:
- Ничего не говорят о "колечке" подо Ржевом, Вязьмой, о Спасс-Демьянске. Как там наши? Вырвались из кольца или полегли все?
Обмануть фронтовиков трепотней по радио было сложно. Они сами были на передовой и знали положение. Когда поднимались из окопов в атаку - часто полуголодные, с несколькими патронами в обойме винтовки и пустым подсумком, - кричали "Ура!". А политруки кричали "За Родину! За Сталина!". Ну так это им по их должности положено. Простые же солдаты понимали, что они воевали не за усатого тирана, а за землю свою, за семью.
Сталина и других вождей боялись. Страхом перед чудовищными репрессиями было пропитано все общество. Доносы писали многие: жены на мужей, сослуживцы - чтобы занять освободившееся место начальника, а уж в творческих союзах вроде писательского или кинематографического - доносы просто процветали.
Штат НКВД и милиции был раздут, и ведь они не сидели без работы - лагерями была усеяна вся страна. Существовала и другая, неафишируемая цель создания многочисленных лагерей: для строительства дорог, корпусов заводов, плотин и электростанций стране была нужна дармовая рабочая сила. И расстрельные конвейеры работали без остановки, лишь немного притормозив свою прыть во время войны.
На начальном этапе войны Гитлер переиграл Сталина, а многомиллионные жертвы понес народ.
Михаил пролежал в госпитале до середины апреля - весна уже вошла в свои права: стаял снег, подсохла грязь. Солнце пригревало вовсю, и из душных, пропитавшихся запахом крови и лекарств госпитальных палат людей тянуло на свежий весенний воздух.
И вот настал день, когда после очередного осмотра хирург Михаил Иванович сказал:
- Ну что, летун, зажили твои раны. Готовься к выписке. Или еще подержать тебя с недельку?
- Спасибо, доктор, за лечение. Но вы уж извините, задерживаться не хочу - надоело уже здесь лежать.
Михаил Иванович открыл ящик стола, вытащил пузырек со спиртом и разлил его по стаканам - граммов по пятьдесят на каждого.
- Ну давай, летун, - за тебя! За то, чтобы ты не попадал больше к нам, чтобы пули стороной тебя обходили!
При выписке Михаилу выдали офицерскую, бывшую в употреблении, застиранную почти до потери цвета форму, ремень, сапоги и пилотку.
- А моя форма где же?
Старшина, усатый, с палочкой - видно, из команды выздоравливающих, - обронил:
- Так бриджи твои, как и комбинезон, в клочья изодраны были, кровью залиты. Сожгли их как пришедшее в негодность имущество. Документы свои все получил?
- Все.
- Распишись вот здесь. - Старшина пододвинул ему ведомость.
Михаил подмахнул бумагу. Кроме своих, личных документов ему на руки выдали справку о ранении и нахождении в госпитале и предписание - прибыть в запасной авиаполк.
Опять переучивание! Где его полк теперь, Михаил не знал, да и не сильно туда рвался. Друзей он там не приобрел, и летать снова на ЛаГГах ему не хотелось. Вот и отправился в Москву согласно предписанию.
До столицы Михаил добрался с трудом. Поезда ходили редко, не придерживаясь какого-либо расписания. По путям больше катили к фронту воинские эшелоны - с пехотой и техникой, укрытой брезентом.
В Москве на Курском вокзале его тут же остановил патруль. У Михаила проверили документы, козырнули и объяснили, как добраться до запасного авиаполка.