Михаил включил оба магнето, Василий с силой дернул за лопасть винта и отскочил. Мотор чихнул и завелся. Завелся! Михаил чуть не заорал от радости.
Василий обежал самолет, держась от винта подальше, и забрался в кабину. Михаил услышал, как щелкнули замки привязных ремней.
- Поехали! - почти по-гагарински крикнул Михаил и добавил газу.
Самолетик выбрался на поляну и начал разгон. Михаил поглядывал на указатель скорости. Пора! Пилот плавно потянул на себя ручку, и У-2 легко взмыл в небо. Михаил посмотрел в зеркальце заднего вида, установленное на стойке центроплана. В нем было видно довольное лицо Василия. Ох, рано успокоился штурман, надо еще до своих долететь, а это сложно. Самолетик фанерный, защиты броневой, как у штурмовика, нет, и скорость маленькая: максимальная, при полных оборотах мотора, - всего-то 150 километров. Но на таком режиме можно лететь не больше пяти минут, иначе мотор перегреется, а нормальная, эксплуатационная, - ПО километров час. А это, как ни крути, отличная мишень для желающих пострелять!
Учитывая, что немцы яро ненавидели У-2, так беспокоившие их по ночам, палить будут из всех стволов. Одно спасение: лететь на бреющем как можно ниже и на малом газу, чтобы звуки мотора были тихими. На выхлопном коллекторе и так стоял шумопламегаситель. Без него ночные полеты были бы невозможны из-за того, что пламя выхлопа слепило летчика, но звук у него все равно получался изрядным.
Они так и поступили. Пилот шел над землей, едва не касаясь шасси кустарников: ведь шасси на У-2 не убирались. Нырял в ложбинки, вжимался в просеки в лесу, несколько километров даже над рекой летел. Один из берегов у нее высокий, скрывал самолет.
Михаил сосредоточился на пилотировании и видел сквозь целлулоид козырька только узкий сектор обзора перед собой. Малейшая ошибка - и… катастрофа.
Василий сзади бубнил чего-то в переговорное устройство, но Михаил не мог отвлечься. Слева, вдалеке, раздалась пулеметная очередь. Может, по самолету, может, уже над передовой.
Михаил мельком глянул вверх. Высоко - тысячах на трех метров - летела парочка истребителей, но вряд ли они могли заметить их маленький самолетик. Он так и не разобрал - свои это были истребители или чужие.
По борту раздались шлепки. Это Василий стучал, требуя взять в руки переговорное устройство.
- Чего тебе? Видишь - занят.
- Сергей, мы уже над своими летим, только что передовую перемахнули. Набирай высоту.
Уф! Такого приятного известия Михаил не слышал давно. Он добавил газу - и вверх. Смахнул рукавом пот со лба. Схлынуло чудовищное напряжение.
- Левее двадцать градусов, - скомандовал Василий. Они вышли прямехонько на свой аэродром. Михаил, не делая лишних движений, убрал газ, притер машину на три точки на полосу и зарулил к стоянке. К самолету бросились механики, споро развернули и, хвостом вперед, подкатили под деревья.
Над позициями наших войск, над аэродромами часто висела "рама", как называли немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик "Фокке-Вульф-189". Потому днем старались убрать самолеты и другую военную технику в укрытие. И не от хорошей жизни: следом за "рамой" часто прилетали бомбардировщики, поэтому усложнять себе и так непростую фронтовую жизнь никто не хотел.
Михаил и Василий выбрались из кабины. Их тут же обступили летчики и свободный техперсонал.
- Вас уже и не ждал никто, думали - сбили немцы!
- Ну да, было такое - обстреляли нас. Бензопровод, сволочи, перебили. Площадку для вынужденной просто чудом удалось найти. Подремонтировались маленько - и домой. Вы бы, парни, покапитальнее исправили бензопровод, а заодно посмотрели, что там в капоте - я ведь на скорую руку все делал.
Механики полезли под капот, а Михаил и Василий направились в штаб эскадрильи - доложить комэску о своем возвращении и о выполненном задании.
- Ну-ка, садитесь - и давайте поподробнее, а то я уже собрался на вас похоронки писать! - распорядился комэск.
Михаил и Василий все подробно рассказали: о вынужденной посадке за линией фронта, о ремонте бензопровода подручными средствами, ночевке в лесополосе - под носом у немцев - и удачном возвращении.
Командир только головой покачал, не переставая удивляться:
- Молодцы, выкрутились из ситуации! Свои жизни сумели сохранить и самолет сберечь. За выполненное задание и проявленную смекалку объявляю вам благодарность. Идите отдыхайте - ночью снова полеты.
- Служим Советскому Союзу! - дружно гаркнули Михаил и Василий.
Пилоты направились в столовую. Хотелось есть. Война войной, а обед должен быть. Вроде время еще и не обеденное, но пилотов покормили.
Они вышли на крыльцо. Василий потянулся:
- Эх, сейчас бы водочки стаканчик!
- Размечтался! С чего бы это?
- Пойдем отойдем немного.
Они отошли к казарме. Василий объяснил:
- Ты знаешь, я и хотел вернуться, и боялся. Думаю, вот приземлимся сейчас, а нас - к особисту, душу мотать: где были, что делали на вражеской территории. Мы и так штрафники, нам веры нет, а тут - прилетели аж через десять часов. А ну как подозрения у особистов могут возникнуть: "Да, может, вас немцы уже завербовали?"
- Типун тебе на язык!
- Фу, пока вроде обошлось. Ты скажи лучше: где ты так на бреющем научился летать? Ну и натерпелся я страху! Колесами шасси ветки ломал - едва не по головам у немцев.
- Да уж! - вспомнил Михаил свою работу на "кукурузнике". - А немцев-то я и не видел. Одна забота была - не врезаться бы во что-нибудь.
- И что, не видел даже, что в нас из пулемета стреляли?
- Слышал, так вроде далеко; да и некогда было смотреть.
- Рисковый ты парень! Где научился таким маневрам?
- Я же тебе говорил - до войны летчиком был. Приходилось в сельхозавиации поля от вредителей обрабатывать. Там и научился. Разбрызгивать химикаты только с бреющего полета надо.
- Я раньше думал, что бреющий полет - метафора, преувеличение. Оказалось - правда. Но честно скажу тебе, мне не понравилось - страшно очень. Я, как сели, пальцы от бортов едва оторвал - даже занемели.
- Ты пальцы береги: тебе ими еще рисовать после войны.
- Когда она еще кончится! Да и будем ли живы?
- Непременно! А война, конечно, не скоро еще закончится - она ведь только началась.
Михаил едва не ляпнул про победный май тысяча девятьсот сорок пятого года, но вовремя удержался.
Далее выспались, пообедали - и на стоянку. А там удивились: вместо бомб в кабину штурмана пачки бумаги загрузили. Оказалось - листовки на немецком языке.
- Отдел пропаганды привез. Разбросаете над перед-ним*краем в ближних тылах. Надо немцам объяснить их положение - не все же они оголтелые фашисты. Может, одумается кто, оружие сложит, на нашу сторону перейдет, - на полном серьезе объяснил подошедший политрук.
У Михаила заходили желваки на скулах, но он сдержался, вовремя вспомнив, что он находится в штрафной эскадрилье. Хотел он политруку сказать, что врага бить надо, смертным боем бить, пока не издохнет, а кому живым повезет уползти назад, в Германию, - так чтобы он и внукам своим дорогу к нам заказал. А он - листовки! Сколько бумаги зря извели, лучше бы бойцам раздали - письма домой написать или на самокрутки - больше пользы было бы. Но приказы в армии не обсуждают.
Стемнело. Сначала вылетели женские эскадрильи, а потом уж, как повелось, - штрафники. Самолет Михаила поднялся последним.
Когда добрались до линии фронта, штурман скомандовал:
- Иди вдоль передовой!
Василий разрывал руками тонкие бечевки, перетягивающие пачки бумаги, и сбрасывал за борт стопки листовок. Они разлетались и, кружась, как большие хлопья снега, опускались на землю. И немцы снизу не стреляли - не хотели себя обнаруживать. Ночью любая вспышка света далеко видна, выстрелишь - а тебе на голову с "небесного тихохода" бомбочки посыплются.
В этот раз они вернулись быстро - весь полет едва в полчаса уложился. Михаил трижды моргнул аэронавигационными огнями, на короткое время вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. И едва колеса самолета коснулись земли, он тут же погас. Немцы не дремали - их разведчики тоже летали по ночам, выискивая полевые аэродромы и передвижение техники. Любая колонна - хоть танковая, хоть автомобильная - на марше фары включит. Хоть на фарах и стоят маски с узкими щелочками или стекло на них синей краской закрашено, а все равно с воздуха видно.
Вторым, третьим и четвертым заходами уже грузились как обычно - бомбами. Если загружались по норме, то брали на борт 120 килограммов; с перегрузом, когда бензобак уже ополовинен, - 150 килограммов. Бомбы брали в основном противопехотные, по 10–25 килограммов каждая. А скажем, "пятидесятку" или "сотку" подвешивать было просто некуда. Зато бомбили точно, несмотря на темноту, - глаза адаптировались и четко различали окопы, траншеи, пулеметные гнезда и небольшие постройки. Были мастера своего дела, которые ухитрялись бомбой прямо в окоп вражеский угодить или в траншею, чтобы враг даже в своем окопе не чувствовал себя в безопасности. Бомбардировщики серьезные вроде Пе-2 - бомб на борт брали больше, калибром крупнее, но точность попадания была ниже.
У-2 за эффективность бомбометания немцы ненавидели. Гитлер за каждый сбитый истребителем "кукурузник" награждал пилота Железным крестом, чего не происходило, если "мессер" сбивал советский бомбардировщик или штурмовик. Хотя асы, сбившие за войну более трехсот самолетов, у немцев и были - например, Эрих Хартманн; наши асы планку в 70 самолетов не преодолели, да и приблизившихся к ней были единицы - вроде Покрышкина и Кожедуба.
Последний, пятый за ночь вылет был уже под утро. Было еще темно, но далеко на востоке небо уже серело.
Подвесили бомбы, взлетели. Однако обнаружилось, что по переднему краю сегодня уже успели до них пройтись бомбами, поэтому Михаил забрался подальше.
Они зашли на цель - деревню Мельниково, а над ней уже наш У-2 старается. И неспроста. Внизу - взрывы, сразу стрельба началась. У немцев в деревне "эрликон" оказался: для поражения целей, летящих на высоте до двух тысяч метров, - очень эффективная штука.
Михаил постарался курсом на пушечку эту выйти, а Василий все бомбы разом и сбросил. Пилот дал по газам - и с набором высоты стал уходить. Сзади внизу жахнуло так, что самолет воздушной волной подбросило. Это и понятно: все бомбы разом взорвались. Зато зенитка замолчала, да и рядом мало что могло уцелеть.
Михаил заложил вираж - надо домой возвращаться.
В пылу боя они и не заметили, как другой У-2 исчез из поля зрения.
Минут десять они летели спокойно, потом пилот услышал шлепок ладони по борту. Михаил взял в руки переговорную трубу.
- Погляди слева - по-моему, самолет на земле горит, из наших.
Михаил повернул голову. Внизу на земле в самом деле что-то горело. Но не сильно. Может, костер? И все-таки Михаил заложил крутой вираж, снизился. И как только Василий углядел?
На поле лежал скапотировавший У-2. Винтом в землю, хвост - в небо глядит. Самолет горел. Пламя пока было не сильным - видимо, перкаль, которой было обтянуто оперение, уже сгорела, а фанера не столько горит, сколько тлеет. Конечно, когда огонь доберется до бензобака или масляного бака, гореть будет здорово, если сразу не взорвется. Кому-то из штрафников не повезло. Других быть не должно - авария явно произошла недавно. А ведь штрафники вылетали в последнюю очередь.
"Не тот ли это У-2, что бомбил деревушку перед нами? Надо попытаться выручить своих товарищей. Им в немецком тылу оставаться никак нельзя. Уж коли когда-то на "пешке" сел и экипаж командира вывез, то почему не попробовать? А ведь у "пешки" на неподготовленном поле куда больше шансов было разбиться при посадке, чем у "кукурузника". У "пешки" посадочная скорость в два раза больше. Тем более что и ориентир на земле есть - горящая машина. Она же, как маяк, высоту показывает, ночью при приземлении ориентироваться по высоте - это самое сложное".
Михаил убрал газ, спланировал и приземлился у горящего самолета. Пробежал на колесах по полю, подпрыгивая на кочках, развернул самолет и подрулил поближе к гибнущей машине. Не глуша мотора, он выбрался из кабины, огляделся.
- Ты чего сидишь? Помогай: вдруг наши еще живы? Василий стал отстегивать замки ремней, а Михаил уже спрыгнул с плоскости на землю и бегом кинулся к горевшему самолету. Вскочив на центроплан, он заглянул в кабину - пуста. Во вторую - никого нет. Ремни расстегнуты, парашюты на месте. Стало быть, пилоты должны быть где-то здесь, не покинули самолет в воздухе…
- Василий, иди вправо, я - влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине.
Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. "Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета: ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо - как бы и самим в беду не попасть", - на бегу размышлял Михаил.
Внезапно он запнулся обо что-то и упал, растянувшись во весь рост. И тут же раздался стон. Человек? Приподнявшись, Михаил протянул руку и стал ощупывать землю вокруг себя. Рука наткнулась на что-то мягкое. Точно, человек! А если стонет, значит, жив.
- Василий, помоги!
Вдвоем они донесли пилота до своего самолета и кое-как усадили его в заднюю кабину, причем у Михаила вызвала удивление странная гибкость и легкость его тела. Однако задумываться над этим ни времени, ни желания у него не было.
- Пошли со мной, - позвал Михаил Василия, - где-то там и второй должен быть. У этого все лицо в крови. Сам он от разбитого самолета не ушел бы - кто-то ему помогал. Значит, искать надо.
Михаил с Василием бросились к тому месту, где нашли раненого.
- Вася, ищи! Хоть руками по траве шарь!
- Серега, сматываться отсюда надо, да поскорей! Немцы могут нагрянуть скоро.
- Сам знаю, меньше болтай. Вдруг из темноты раздался голос:
- Руки вверх!
- Не дури, свои мы! - сказал Василий и вдруг изумился: а голос-то женский!
- Поднимите руки, а то стрелять буду! - Щелкнул затвор пистолета.
Михаил выругался:
- Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо!
Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет - пусть стреляет. Рядом пристроился Василий.
- Ей-богу, дура! Кинулись спасать!
Михаил поставил ногу на центроплан, собираясь забраться в кабину, но Василий его остановил:
- Подожди, а как же я? В кабине ведь раненый!
- Раненая! Наверняка тоже летчица - не понял разве, что экипаж женский? Давай сделаем так: я ее приподниму и подержу, а ты в кресло сядешь, и я ее тебе на колени посажу.
Рядом с самолетом появилась фигура.
- Парни, а я? - всхлипнула летчица.
- Ты же стрелять в нас хотела!
- Откуда мне было знать: вдруг вы - немцы?
- Ты что, слепая и глухая? Не видела, как мы сели? И самолет наш не видела?
Василий едко добавил:
- И места у нас больше нет.
В самом деле - на самолете две тесные кабинки, где только двое и помещаются. С трудом можно в заднюю кабину двоих втиснуть, где один будет сидеть на коленях у второго. А вот в переднюю кабину двоих не посадишь - будет невозможно управлять самолетом.
Женщина-пилот, видимо, сама поняла ситуацию и упавшим голосом спросила:
- Что же мне делать? Застрелиться?
- Ага! Давай! Сначала в нас стрелять хотела, теперь - сама, - огрызнулся Василий.
Михаил молчал, просчитывая варианты.
Самолетик берет на борт кроме летчика и штурмана 120 килограммов бомб. Сейчас бомб нет, к тому же 90-литровый бензобак полон только на треть. По весу, похоже, можно взять, однако тяжеловато. Но взлететь можно. Только куда ее посадить? Места в кабинках нет.
Вдали послышался треск мотоциклетных моторов, метнулся луч фары. Времени на обдумывание не оставалось. Решение пришло мгновенно.
- Расстегивай ремень, - сказал он летчице.
Да сначала оторопела, потом схватилась за кобуру:
- Сначала я тебя застрелю, а потом сама застрелюсь!
- Дура! Как есть дура! Слышишь, мотоциклы? Это немцы. Лезь на центроплан, ложись вплотную к фюзеляжу и пояс расстегни.
Женщина подчинилась: ситуация была критической, выбирать не приходилось.
Михаил подтянул ее поближе к передней кромке крыла и пристегнул поясом к растяжке. Попробовал пояс на прочность, сильно его дернув. Ремень был хороший - офицерский, прочный, из свиной кожи.
- Ты что удумал? - спросила ничего не понимающая женщина.
- Видела, как в Тушине, на парадах, парашютисты с У-2 прыгали?
- Так они на крыльях стояли, по одному с каждой стороны.
- А ты лежа полетишь, можно сказать - спальное место.
- Я боюсь! - В голосе женщины послышались панические нотки. - Пусть вот он ляжет. - Она показала на Василия.
- Он - мужик и весит значительно больше тебя. Нас же кренить будет. Сама бы подумала, а еще пилот!
Долго говорить было некогда.
Михаил уселся на сиденье, щелкнул привязным ремнем, а в голове мелькнуло: "А может, и не стоит пристегиваться? Случись чего - покидать самолет проще будет". И тут же устыдился своих мыслей: на четверых - два парашюта. Они-то с Василием выпрыгнут, а летчицы?
Нет уж. Он теперь отвечает за всех, и права на ошибку у него нет. Приземляться будут все. А если не повезет, значит, никто. Он мужчина, и ответственность за принятое решение лежит на нем.
Самолетик начал разбег. Черт! Темнота, и что впереди - совершенно не видно.
Натужно ревя моторами, У-2 поднялся в небо, и буквально через несколько минут под колесами промелькнули немецкие мотоциклисты. "Бомбу бы на них сбросить или из пулемета прочесать", - подумал Михаил.
Михаил начал набирать высоту, однако встающее над горизонтом солнце осветило самолет. Внизу еще темно, а они на виду. И температура масла в двигателе приближалась к критической отметке - 95 градусов, а держать мотор на таком нагреве долго нельзя. В двигатель залито касторовое масло, и при температуре немногим за 100 градусов оно вспыхнет.
Михаил немного убрал газ и снизился. Теперь другая беда: на пониженных оборотах начала падать скорость, а с ней и высота. Что за жизнь пошла? Даешь обороты - двигатель греется, пожаром грозит, сбросишь газ - скорость и высота падают. Да еще ручку управления в сторону тянет - сказывается несбалансированный вес на одной стороне и несимметричное обтекание воздухом. Самолетик-то весит всего 665 килограммов, для него пятьдесят килограммов - уже чувствительно, а летчица в комбинезоне наверняка на шестьдесят потянет.
Снизу к самолету потянулись трассирующие очереди. Михаил заложил левый вираж со снижением высоты - видимо, солнце дало блик на козырьке или винте.
Женщина на крыле от страха взвизгнула. Конечно, ей приходилось туго - в полуметре от головы сверкал винт, била сильная воздушная струя, в уши грохотал выхлопными газами двигатель. А тут еще Михаил виражи закладывает. Он и не хотел бы пируэтов в воздухе выписывать, а приходится. Лишь бы скорость не упала - тогда одно неосторожное движение рулями может привести к срыву в штопор. Вывести из него перегруженную машину с нарушенной центровкой трудно, а может быть, и невозможно. У-2 из штопора выходил легко - на "раз-два", но делал это в штатном режиме, без асимметричного перегруза.
Кое-как, то добавляя газ, то сбрасывая его, когда температура масла поднималась до критической, Михаил дотянул до аэродрома. Теперь бы еще на полосу попасть.