*** - Мне было страшно. Твоя мать смотрела на меня с ледяной улыбкой, словно на редкостное насекомое. Я не мог угомонить собственное тело. Я привык, что оно давно меня не слушается, но было пофиг, а вот теперь оно существенно меня предавало.
- Ты был великолепен. По невозмутимости и каменности физиономии мог посоперничать с мамой. Или с английским лордом.
- Это была самозащита. ***
Прожевав последний кусок, ты поднялся:
- Пойду-ка я, пожалуй, займусь рефлексией и самоиндентификацией.
- Нет, пожалуйста, не уходи!
Но ты не внял моей мольбе, лишь покачал головой. "Это твой разговор, и я здесь лишний".
- Алина, я очень надеюсь, что это просто неудачная шутка? Глупый розыгрыш?
Мама закурила, заметив на подоконнике мои сигареты - что позволяла себе в последние годы крайне редко, заботясь о легких и цвете лица.
- Мама, я взрослый человек. Не пытайся меня строить. Я давно выросла из возраста, в котором воспитывают.
- Я беспокоюсь о твоей жизни - это естественно для матери. При чем тут возрастные рамки? Это у животных - котенок вырос и стал для матери-кошки чужим. А у людей сердце болит о своих детенышах до их старости.
- Беспокойся на здоровье. Но тактично, не вмешиваясь.
- Господи, - мама передернулась всем телом. Так, что тоненько зазвенели сережки. - Неужели ты и впрямь собралась выйти замуж за это чудовище?
- Замуж? - Я задумалась. Назвала тебя женихом, поскольку "бой-френд" или "молодой человек" звучало бы глупо. Но обрадует ли тебя штамп в паспорте? И есть ли у тебя вообще этот документ? - Не уверена. Но свою жизнь, до конца, свяжу только с ним.
- Аленька, - голос мамы стал приторным, - а может, ты простудилась и у тебя жар и бред? - Она потянулась ко мне, чтобы пощупать губами лоб, как в детстве, но я отстранилась. - Или это у меня жар, и это я брежу?
Плюнув на палец она поднесла его к собственному лбу, как к утюгу.
- Мама, не ерничай, пожалуйста. Я серьезно.
Мне было очень обидно, что такой близкий и родной человек - любимая мамочка! - не может понять, что со мной случилось главное в жизни. Понять и порадоваться вместе со мной и за меня.
- В тринадцать лет ты приносила домой бродячих щенков. Теперь тебе тридцать два, и ты перешла на бродячих мужчин?
- Он не бродячий.
- Ты меня за дуру держишь? - Мама яростно раздавила окурок в блюдце, даже не поискав глазами пепельницу. - У него вид типичного уголовника. Явно наркоман и вор. А то и насильник.
- А еще киллер и террорист. Мама, хватит, а?..
- Это я хочу тебе сказать, нет, крикнуть: хватит! Хватит сходить с ума, дочь!.. Он похож на пса - из тех, что роются по помойкам и готовы вцепиться зубами в руку того, кто их пожалеет и протянет кусок. Да, ты взрослая женщина, окончила два вуза, живешь самостоятельно, и я не вправе указывать, в кого тебе влюбляться и с кем жить. Но, знаешь ли, я была лучшего мнения о твоем вкусе и о чувстве собственного достоинства! Мы с папой тебя вырастили, воспитали, дали самое лучшее, что только могли. Вспомни! Вспомни!
- Я помню.
Конечно я помнила: почти дворянское воспитание, три сестры, каждую учили двум языкам (мне достался инглиш и итальянский) и музыке. Второе высшее (заочное), лучшие книги, просмотры в доме кино… Мамочку можно понять, ей обидно. А меня?..
- Видимо, плохо помнишь. Привела в дом такого… такое. Этим ты мне просто в душу плюнула. И папе. И сестрам своим родным.
- Может, не надо говорить за папу и за сестер?
- Ты думаешь, они обрадуются и кинутся тебе поздравлять? - мама заколыхалась в саркастическом хохоте, похожем на судороги. Поняв, что выгладит "не комильфо", стихла.
- Да как ты вообще можешь судить? Что ты знаешь? У нас одна душа на двоих, сны снятся одни и те же. Это даже не любовь, а что-то большее, чему и слова нет в человеческом языке. А ты говоришь глупости и пошлости, ведешь себя так, будто знаешь все на свете и являешь собой миру истину в последней инстанции!
Мама воззрилась на меня в ужасе: никогда и никто из семьи не говорил с ней таким тоном. Я бросилась к ней, обняла, уткнув лицом себе в грудь.
- Мама, мамочка! Я тебя не узнаю. Мы всегда так хорошо ладили, с детства, мне всегда казалось, что вы с папой - самые мудрые и самые добрые люди не земле. А как завидовали мне все друзья и подружки! У них ведь с родителями ссоры и споры, а то и пропасть непонимания. А теперь ты говоришь со мной так, словно я старшеклассница, собирающаяся бросить школу из-за незапланированной беременности от соседа по парте. Не ты ли всегда хвалила меня за светлую голову и хвасталась перед подругами моим умением разбираться в людях? Думаешь, я смогла бы так ошибиться?.. Мамочка, мамуля - ну, услышь же меня! Услышь!..
Мне стало жарко и мокро в районе груди, а мамины плечи затряслись.
Второй или третий раз на моей памяти видела ее плачущей… Правда, справилась с собой быстро: отстранилась, высморкалась, протерла лицо салфеткой.
- Как его зовут?
Мой белый утренний халатик украшало разноцветное пятно - смесь туши, тональника и помады. Мелькнула профессиональная мысль, что получилась концептуальная картинка, вполне себе ничего. Под названием "Семейная идиллия"…
- Найт, я ведь говорила.
- Я про настоящее имя. И фамилию. Понятно, что кличка у такого существа будет соответственная.
- Не знаю. Разве это имеет значение?
- Конечно же нет, что ты! Имя того, кто живет в твоей квартире и имеет доступ ко всем вещам и деньгам, это такая мелочь. Нет, когда ты проснешься однажды наедине с голыми стенами, а твоего Найта и след простыл, я посочувствую, разумеется - мать есть мать - и вытру слезы раскаянья и обиды, но все-таки не удержусь от напоминания, что тебя предупреждали…
Она бормотала, но как-то механически, без огня. Лишенное косметики лицо стало некрасивым, на нем застыло недоумевающее и вялое выражение. А ведь она не в курсе ни про СПИД, ни про десять лет на игле. Остро кольнула жалость - до чего довела мамочку строптивая дочь, до потери лица во всех смыслах…
До нее и самой это дошло, и она встряхнулась.
- Я все поняла: ты не заболела, ты просто спятила. Впору звонить в психушку, чтобы прислали санитаров и самую крепкую смирительную рубашку. Но так как я очень люблю всех своих дочерей и не желаю, чтобы хотя бы одну из них превращали уколами и электрошоком в послушный овощ, то воздержусь.
Я невольно рассмеялась: поворот темы показался уморительным.
- Хохочешь? Рассказ Бунина "Солнечный удар", надеюсь, читала? Эротическая буря - такая вещь, от которой, бывает, по-настоящему крышу сносит. К счастью, не навсегда. Поэтому очень надеюсь на твое скорое исцеление. А до этого - ты уж извини - никаких разговоров о предмете твоего безумия поддерживать не буду. Папе ничего пока рассказывать не стану, и сестрам тоже. Если решишь похвастаться, то только не Лизке - в ее положении нельзя расстраиваться и пугаться.
Она вытащила из сумочки косметичку и прошла в ванную. Оттуда продолжала свой монолог, возвысив голос - думаю, чтобы расслышала не только я:
- Моя бедная девочка! Жалость? Я угадала? Он весь избитый и исколотый, такой несчастный и погибающий, и ты, добрая самаритянка, решила пожертвовать собой!..
Я не могла этого слушать. Сгорала от нетерпения: когда же она приведет себя в порядок и уйдет? Захлопну дверь и тут же ринусь к тебе, и уткнусь в теплое предплечье. Вплавиться, раствориться, смешать нашу кровь, чтобы струилась вместе - от сердца к сердцу. И не отпускать тебя больше никогда и никуда, ни на секундочку, ни на полвздоха…
*** - Смешиваться кровями - не лучшая идея: в моей слишком много грязи.
- Значит, я всегда была бы под кайфом.
- А как же индивидуальность, эго?..
- Могу задать этот вопрос и тебе.
- А я ничего не терял. Лишь обрел. ***
Наконец мамуля ушла.
Выйдя из ванной, решительно понеслась в прихожую, кивнув мне на прощанье:
- Всё, всё! Не подходи ко мне. А то снова придется восстанавливать лицо.
Выстрелила захлопнувшейся дверью.
Ты сидел на корточках, прислонившись спиной к батарее отопления. Лицо - в местах свободных от синяков, отливало зеленью. Было тепло, даже душно, но ты кутался в покрывало, стянутое в кровати. Тебя колотило. Не верхней губе блестели капельки пота, еще одна проступила на переносице.
- Я ей не понравился, - выдавил ты с усмешкой.
- Удивительно меткое наблюдение.
Я пристроилась рядом, взяла твою ладонь - холодную и влажную, словно неживую. Грела ее дыханием, прижав вплотную к губам.
- Она мне тоже.
Ты обхватил мои пальцы своими, предупреждая попытку вырваться в обиде.
- Зато честно. Но мне кажется, ее можно понять.
- Да, вполне.
Мы замолчали. Потом ты осторожно пошевелился.
- Мне надо идти.
- Уже?..
- Вы слишком долго говорили. Полдня.
Отпустить тебя, когда я почти не виделась с тобой сегодня, не успела зарядиться тобой, как батарейка, впрок?..
- И куда ты собираешься?
- Посмотри на меня, - ты приподнял мой подбородок, чтобы глаза в глаза. С такого расстояния еще заметнее признаки болезни и боли: зрачки, огромные, на всю радужку, и белки с кровавыми нитями полопавшихся сосудов. - Меня ломает. Знаешь, что это такое? Словно каждый сустав скручивают спиралью. Повтори свой вопрос и сама дай ответ. Если у тебя есть валидол или что-то подобное, было бы кстати, на время.
- У меня нет ничего такого, прости.
Хотела прибавить, что, к несчастью, тупо и беспросветно здорова, но сдержала эти слова. Говорить не хотелось, вообще, ничего.
- Это ты меня прости. - Ты принялся медленно подыматься, держась за батарею. - Надо идти, Иначе совсем кранты. Да еще и уговор, будь он проклят.
- Ты за дозой?
- Принять дозу.
- А деньги у тебя есть?
- Сегодня не моя очередь проплачивать.
- Что это значит?
- Не сейчас, ладно?
- Но ты ведь расскажешь, обязательно?
Я помогла тебе дойти до прихожей и застегнуть молнию на куртке. Из-за дрожи в пальцах сам ты возился бы с этим долго.
Странное и тяжкое ощущение навалилось на меня: я помогаю тебе сейчас, но это почти то же самое, что вложить в твою руку шприц. Я помогаю убивать человека, которого люблю. Можно ведь запереть тебя в квартире, дней на пять. Так, кажется, реально слезают с иглы? Поломает, помучает, но зато в итоге выкарабкаешься. В каком-то документальном фильме был показан наркоман, катающийся по полу от ломки. Каждая его часть словно жила своей отдельной мучительной жизнью. Он то умолял, то выл, то матерился. И так же будет с тобой?.. "Словно каждый сустав скручивают спиралью"…
- Скажи, если я достану денег на лечение в хорошей клинике, где симптомы ломки будут сводить к минимуму и снимать с иглы будут аккуратно и милосердно - ты согласишься туда лечь?
- Нет. - В голосе была злость, но не на меня. Тогда я еще не знала, на кого. - Пожалуйста, не говори со мной больше об этом. Я никогда не вылечусь, как никогда не стану другим.
- Даже ради того, чтобы пожить немного подольше - со мной? Я не обвиняю, не думай, мне все равно, какой ты. Просто ты сам говорил: времени очень мало. И как я потом?..
Ты уже стоял на пороге. Обернулся.
- В твоих глазах семнадцать озер.
Чем глубже, тем выше.
А мои выклевал ворон,
в них теперь всегда сухо.
Твоими волосами играет ветер -
от неба до неба.
Я научился не замечать людей,
плюющих на мои шрамы -
полезный навык, единственный.
У тебя их сто сорок девять.
Самый красивый - рисовать море,
самый глупый - доверять мне.
- Можно я пойду с тобой?
Я почти не надеялась на положительный ответ.
- Зачем?
- Мне нужно увидеть самой. Чтобы стать ближе.
- Ближе некуда. Пойдем! Только прошу, поторопись.
*** - А ты ведь очень удивилась, когда я согласился. Я сам себе удивился. Глупо и низко тащить с собой девушку для демонстрации ей острых и грязных картинок социального дна. Но с тобой - это другое. Ты должна была видеть, как ты сказала, чтобы стать ближе. Чтобы понять, надо принять полностью, без остатка, пропустив через себя. Но это я теперь пытаюсь словесно выразить, тогда слов не было. И ясного осознания тоже. Просто я поступил так, как никогда не делал: взял тебя на встречу, нарушив негласное правило, что нас всегда должно быть только трое.
- Как долго, а главное - путано. Все ведь ясно без слов. Давай теперь ты вспоминай. Твоя очередь. ***
Этот день был полон для меня сюрпризов. И не сказать, что особо приятных. То, что тело и лицо после вчерашней экзекуции будут нещадно ныть, предугадать было можно, но вот визит твоей мамочки явился полной неожиданностью. Я вообще-то думал, что с появлением мобильной связи никто уже не сваливается как снег на голову.
Тут еще и ломать меня начало раньше обычного - видимо, из-за примесей во вчерашнем герыче. Я не хотел, чтобы ты видела меня таким: совсем жалким и немощным, срывающимся на каждого, кто попадется под руку, готовым ползать на брюхе перед любым, кто даст дозу. Я твердо решил, что у тебя просить ни за что не стану, не смогу. Но с чего я это взял? Может, и смог бы. К счастью, мне не пришлось проверять.
Времени до назначенного часа было с запасом. Лучше мне на свежем воздухе не стало, но пока худо-бедно существовать еще мог. Я повел тебя в парк неподалеку, где мы обычно встречались. Могло случиться так, что Клоун со Скобой тоже придут раньше, гонимые той же ломкой.
Встречные прохожие провожали нас откровенно недоумевающими взглядами: стильная, красивая женщина, а рядом… Обычно я не заморачивался на тему, как выгляжу, но сейчас, вспомнив утреннее отражение в зеркале плюс растущий героиновый голод, подумал, что более дисгармоничную пару трудно придумать.
Было влажно и холодно. Меня пробрало до костей, но и ты зябко сутулилась, уткнувшись носом в синий вязаный шарф. Шли молча. Мне говорить сейчас было бы трудно, и ты это чувствовала.
Заветная скамеечка была пуста. Значит, как минимум, еще час мучаться…
Я сел, обессилено выдохнув. Протерев перчаткой остатки ночного дождя, ты опустилась рядом. Надо было начинать рассказывать, я ведь обещал. Мне и самому хотелось это сделать, вот только языком шевелить было проблематично.
- Мы очень дружили, втроем… в школе. Закончив, даже в вуз поступили один и тот же. Точнее, это они пошли со мной за компанию, в медицинский. Клоун решил стать педиатром - дети на нем всегда висли гроздьями. А Скоба размечтался о психиатрии… Потом я бросил… Стал колоться, на всё забил, перестал видеться с прежними знакомыми, как это бывает. Координат моих никто не знал, из бывших. Но как-то они умудрились меня найти, даже не знаю, через кого…
Я рассказывал, и язык, постепенно разогреваясь, работал все лучше. Воспоминания были яркими и детальными. И ты была в них - отчего-то присутствовала, правда, молча. Стояла поодаль, на самом краешке сознания, и смотрела строго и печально.
- …Я пил и ширялся много дней подряд, без передышки. Пребывал попеременно то в алкогольном, то в наркотическом кайфе. До притонов тогда еще не дошел - снимал квартиру. И вот они меня вычислили и явились… Скоба - я сумел доползти в прихожую и открыть дверь после получасовой трели звонка - первым делом распахнул окно, запустив в затхлую комнату поток ледяного зимнего воздуха. "Ну, брат, ты даешь!" Клоун брезгливо переступил через пятно рвоты на паласе. Я не хотел их видеть, как не хотел видеть никого вообще. Поэтому вернулся на кровать и, укутавшись с головой в грязное одеяло, отвернулся к стене. Но они не оставили меня в покое. Силком оттащили в ванную, засунули под ледяной душ. Я пытался сопротивляться, орал и матерился, но силы быстро закончились. Покорно дал завернуть себя в простыню и, стуча зубами от холода, протрезвевший и дико злой, выполз с ними на кухню. Парни зажгли все четыре горелки, но теплее мне не стало. Клоун открыл бутыль с пивом, а передо мной поставил кружку с крепким чаем - умудрившись раскопать в моих мусорных завалах пакетик заварки.
"Мы все понимаем. У тебя такая ситуация, нужно время, чтобы оклематься, придти в себя. Не осуждаем, ты не подумай! Но все же это перебор". Клоун всегда был разговорчивым и красноречивым. Кличка приклеилась к нему еще в младших классах: этакий обаяшка и хохмач. Лицо красное, выразительное, с синими невинными глазищами в окружении пушистых светлых ресниц. Скоба, интроверт, лишь поддакивал, сосредоточенно хмурясь и потягивая пиво. Длинный, сутулый, рот подковкой (оттого и прозвище, данное ему Клоуном), лоб нависает над глазами, словно козырек крыши.
"Ты же себя гробишь. И скоро угробишь окончательно - судя по твоему виду, это дело нескольких месяцев. Высокоскоростное разрушение, вперед и с песней - к могиле", - продолжал с чувством вещать мой школьный друг. "А вам-то какое дело? - Я был и без того зол, а от его "сострадательных" слов впал в бешенство. - Вы можете предложить выход? "Заведи собаку, сходи к психоаналитику, вылези из депрессии, начни новую жизнь - чистую и светлую"?.. Мне на хрен не нужны ваши добрые советы и слюнявые слова утешения. Меня устраивает все, как есть, и если я завтра сдохну, захлебнувшись рвотой или не рассчитав дозы, это будет наилучшим вариантом развития событий!"
"А почему тогда не просто ремень на шею, как твой отец?" - Скоба смотрел жестко - без жалости и презрительно. Будущий психиатр, блин. Пивная пена потрескивала в уголках унылых губ. "Чтобы не быть, как он". Я хотел побыстрее закончить бессмысленный разговор, поэтому запустил изо всей силы кружку с чаем в стену. Горячие брызги и осколки окатили всех троих. Но парни не ушли.
"Мы твои друзья. Самые близкие, если ты помнишь, - Клоун проникновенно ощупывал меня глазами, круглыми и васильковыми, неотразимыми для старшеклассниц и бабушек. - Мы пришли, чтобы тебе помочь. Не укорять, не наставлять, не вправлять мозги…" "Хотите помочь? Чудно! В комнате в столе деньги, отстегните шесть сотен и сгоняйте на пятый этаж в квартиру 72. Там живет барыга, купите мне пару доз. А то мои скоро закончатся".
"Послушай, - опять проклюнулся в разговор Скоба, - неужели ты их так ненавидишь и так хочешь отомстить, что ради этого готов загубить и душу, и тело?" Я расхохотался. Поискал глазами, что бы еще швырнуть, но ничего подходящего не было, да и повторяться не хотелось. "При чем тут месть или ненависть? Наш мир - дерьмо во всех своих ракурсах, но сквозь призму наркотика воняет не так сильно". "Кто тебе сказал?! - заорал Клоун. - Кто тебе сказал, что мир - дерьмо целиком и полностью? Ты, что - все изведал, все знаешь, в свои восемнадцать?!.." "Если долго вглядываться в бездну, бездна начинает с тобой разговаривать. Всё, пошли вон, ребята. Я устал".