- Гвардия не сдаётся! - Макс выскочил из дома через дверь веранды и помчался к сараю.
- Стой! Стой, стрелять буду! - раздались крики.
Бах! Бах! Прозвучали два выстрела. Макс упал.
Вскоре его приволокли в дом в наручниках за спиной, бросили в общий строй повязанных бичей.
- Пришили? - полюбопытствовал старлей, командовавший группой.
- Целёхонек, - доложил оперативник. - Зонтик подломился. Одноногий, а так шпарил - не угнаться.
- Тренироваться надо, Федоненко, тогда не один преступник не уйдёт. Ясно?
- Так точно, тренироваться.
- Всё осмотрели, всех повязали?
- На втором этаже ещё один, но, похоже, жмурик.
- Хозяин?
- Скорей из шайки - грязный и заросший.
- Ваш? - старлей цапнул за вихры Звонаря, оторвал лицо от пола.
- Гы-гы-гы….
- Ты что, глухонемой?
- Гы-гы….
- Сдох, падла, - трактирщик сплюнул кровавый сгусток, а он повис на разбитой губе. - Нас втравил, а сам коньки отбросил.
- Стало быть, ваш.
- Сюда его, товарищ старший лейтенант?
- На хрен, трупаками мы ещё не занимались. Сейчас медсанбратьев вызову - если криминала нет, пусть констатируют и в морг везут.
Вскоре перед домом Љ12 на Сиреневой улице остановилась ещё одна машина с проблесковыми маячками. Две медички в белых халатиках через распахнутые ворота проследовали в дом. Под каблучками похрустывали осколки, сквозняк гонял по комнатам лебяжий пух.
- Вот, сволочи, что с домом сделали, - как бы извиняясь, развёл руками старлей.
- Вандалы, - согласилась та, что постарше. - Где?
Медичек проводили наверх.
- Ну, что? - когда спустились, спросил начальник группы. - Летальный случай?
- Сто процентов. Возможно, остановка сердца. Как говорится, вскрытие покажет. Поможете загрузить?
- Давай, ребята, в "скорую" его.
Оперативники извлекли тело из кресла, спустили вниз и загрузили в "таблетку". Минут через сорок она остановилась перед моргом. Два дюжих грузчика перенесли труп в хранилище, и поместили на пустую полку. Её номер пометили в регистрационной книге.
Яркий с утра, жаркий в полдень, к закату день скуксился, подтянулись тучи, и закрапал дождь - грибной в лесу, нудный в городе. Макар и Захар, грузчики морга, их ещё звали "двое из ларца", закончив рабочий день, домой не спешили. Не торопясь приговорили бутылочку водки, почали вторую.
- Я тебе говорю, он бомжара. - ткнул дольку луковицы в соль Макар. - Их нынче целую шайку повязали.
- А костюмчик на нём от Кардена?
- От Кардена, от Вирсачи - какая разница? Добрый костюм - отстирать, почистить - на барахолке без базара за пару штук с руками оторвут.
- Ну, ты наговоришь, - отмахнулся Захар.
- Как хочешь. Пойду один сыму, отмою, продам, а тебе хрен…, - Макар сложил фигу и сунул в нос товарищу. - Вот тебе хрен.
- Да убери ты, - Захар отмахивался от кукиша, назойливо тянувшегося к его лицу, потом схватил пустую бутылку. - Как дам щас!
- Верю. Не надо кровопролития, - Макар довольный улыбался. - Давай замахнём по маленькой, пойдём да сымем.
У товарища было иное предложение.
- Давай допьём, пойдём сымем да по домам. Один возьмёт штаны, другой пиджак - чтоб без обману.
- Да ты за кого меня держишь? Бери, стирай - всё одно выручку пополам…..
…. Лучше мне умереть. Все труды и жертвы оказались напрасными. Без оптимизатора, без Билли мне не покинуть этот мир. А жить в грязи, с таким ущербом в организме не могу - лучше умереть. Я остановил сердце….
Далее с моим оцепеневшим телом суетливые параллелики проделали уже известные манипуляции, в результате оно оказалось в морге на полке с номерком. Сердце не бьётся, кровь не пульсирует, кожа дубеет. Единственно, мысль работает.
Ну, и что вскрытие - хуже не будет, а боли я давно не ощущаю. Зато исполнится великая мечта великого поэта.
- Я хочу навеки так уснуть,
Чтоб в душе дремали жизни силы,
Чтоб дыша, вздымалась тихо грудь.
Буду лежать в гробу и сам с собой неспешную вести беседу. Без суеты мирской скорее истина откроется - откуда есть пошла энергия, родившая материю. Поэтому хотел я умереть….
Вспыхнул свет, открылась дверь. Двое из ларца, придерживаясь за перила, спустились вниз, пошли рядами полок.
- Ты номер помнишь?
- Нет. Я полку помню. Вот здесь вот он. Ага, не он.
После двух-трёх неудачных попыток меня нашли. Чьи-то руки пиджак расстегнули.
- Ты посмотри подклад какой, материя…. Я говорю, две штуки баксов стоит…..
- Ну, понесло. Давай, сымай….
Видит Бог, хотел я умереть.
- Макарушка, ты не помнишь: мы его несли - глаза открыты были?
- А что?
- Да ён открыл их.
- Бывает. Закрой, коль напрягают.
- И пасть разявил.
- Смотри-ка, цапнет.
Но цапнул я Макара, попытавшегося расстегнуть мне молнию на брюках. Увидев пальцы на своём запястье, он не вздрогнул от испуга, обыденно так пожурил:
- Ты что, блин, балуешь?
Потом проследил взглядом, откуда они к нему пожаловали, закатил глаза и с глухим стуком сложился на бетонный пол.
Захар оказался крепче нервами и скорым на ногу - когда я спрыгнул с полки, он нёсся коридором, оглашая пустое здание сиплым воем.
- Ооо, ёёё….
Видит Бог, хотел я умереть.
Утро застало меня в пути, далеко за городом. Утро промозглое, сырое, с дождём без солнца. Мой летаргический сон пошёл на пользу - ни тошноты, ни каруселей в голове. Шёл себе бодрым шагом, не опасаясь погони - регистрационную-то книгу я уничтожил. Знать в морге сейчас переполох. Подъезжают родственники, а им - ищите сами, или выбирайте, какой понравится. Господи, прости.
У меня появилась цель. Прежде, чем залечь в гробу за философию, навсегда распростившись с этим (и со всеми параллельными ему) светом, должен убедиться, что Наташа и Катюша, живут в безопасности и не нуждаются в посильной мне помощи.
Но как искать иголку в стоге сена? Наверное, магнитом.
Что подсказывает сердце? В какую сторону стопы направить?
Господи, вразуми!
И поскольку с высот небесных не звучало громогласно: а пошёл ты…. я шёл, куда глаза глядят. А глядели они вдаль, затянутую сеткою дождя. Шлепал по лужам итальянскими туфлями, промокший до последней Карденовской нитки, но ни грамма не страдавший от стихийных неудобств, да ещё распевавший от полноты душевного комфорта:
- Не тревожь мне душу скрипка, я слезы не удержу….
И голос мой, казалось, звучал чисто и молодо, поднимаясь в недоступные прежде высоты:
- …. И пойду искать края, где живёт любовь моя….
Село. Не здесь ли? Зайду, узнаю.
Прошёлся улицей пустой до площади и магазина. Присел на лавочку с надеждой: придёт кто, расспрошу. Минуток через пять дверь приоткрылась, женщина за порогом:
- Ты чего мокнешь, дед? А ну-ка, заходи.
В магазине кроме девицы продавщицы ещё три женщины. Все с любопытством смотрят на меня. Потом устроили допрос.
- Ты приблудил откель, али к кому приехал?
- Чего молчишь? Язык отсох?
- Продрог до немоты - может, плеснуть ему на донышко стакана? Ва-аль.
Продавщица отмахнулась:
- Не продаю я на разлив.
- Может, чекушечку?
- Пива ему купи.
- Да разве ж оно согреет? Шпроты открой.
Мне сунули в руки банку шпрот.
- Чего смотришь, вилку надо? Ва-аль.
Не спеша выудил рыбёшку, запил бутылкой пива.
- Благодарствую, миряне.
- Слава те, Господи, заговорил! Теперь рассказывай: куда, зачем, откуда?
- Семью ищу. Женщину двадцати пяти лет с четырёхлетней девочкой вы не встречали?
- Да мало ль их.
- Блондиночка, похожа на артистку.
- Внучка?
- Жена.
- Ты, дед, часом не рехнулся? Тебе-то сколько самому?
- Богатым был.
- Тогда понятно. Разорился - убежала, теперь не сыщешь.
- Тут другое - долго объяснять.
- Нет, не видали мы твоей крали - у нас таковских нет.
- Не зарекайтесь - за свою жизнь человек видит миллионы лиц.
- И де ж твои миллионы-то запомнить?
- Память, неподконтрольная сознанию, хранит всё. Я бы мог с вашего разрешения заглянуть в неё.
- Не смеши, сказано в библии, да смешным не будешь.
- Постой, Петровна, дай человеку досказать. Как это, заглянуть? - проявила интерес женщина, угостившая меня пивом со шпротами.
- Дайте мне ваши руки, - я уложил их на свои колени ладонями вверх, сверху свои. - Глаза закройте.
- Ой, Анискина, сейчас тебя он приворожит.
- Вас зовут Таисия Анисимовна, по-деревенски Анискина, вам пятьдесят шесть лет, вдова, одна живёте. У вас четыре взрослых и замужних дочери - в Москве, Питере, Севастополе, Владивостоке - зовут к себе жить. Один раз в году приезжают на ваш день рождения. У вас девять внуков и внучек…. А теперь помолчите.
Последняя фраза была лишней, так как говорил только я, а остальные напряжённо молчали и слушали.
Вся озвученная информация была на поверхности памяти, а в глубинах…. Сотни тысяч, миллионы лиц родных, знакомых, случайно виденных в разных местах за прожитые годы. Они замелькали предо мной, как картинки монитора. Нет, так не годится - много времени и вероятность ошибки. Пойдём другим путём. Я создал образы Наташи и Катюши, поставил задачу: ищем адекватность. Промелькнула пара сотен лиц - полного совпадения не обнаружилось.
- Нет, вы не встречали моих близких.
- Постой, мил человек, - Таисия Анисимовна поймала мои пальцы. - Если ты такой дока в памяти, верни моего Павлушу - поистираться стал.
- Муж ваш покойный? А надо ли так привязывать сердце к навсегда ушедшему. Может, наоборот - вычеркнуть его, а вас настроить на новую встречу.
- Делай, что говорят, - Анискина вернула наши ладони в исходное положение.
…. Три мужика на растяжках устанавливают антенну.
- Ой, Пашка, сильный ветер - не удержать.
- Тяните, тяните, - крепыш кучерявый повис на стальном тросе, упираясь в землю ногами. - А теперь крепите.
Порыв ветра валит антенну. Павел упирается, ноги бороздят.
- Берегись!
Антенна падает на высоковольтные провода. Разряд - падает и Павел….
Таисия Анисимовна всхлипывает, уткнувшись в край подвязанного платка, к окну отходит.
Оглядываю притихших женщин:
- Семью ищу, вы не поможете?
- Таисия Анисимовна? - тревожно окликает продавщица.
- Всё в порядке, - женщина машет рукой. - Ничего страшного.
- Сама напросила, - ко мне подсаживается живая такая тётка, говорливая. - Ты мне мил человек верни воспоминания свадьбы, а про жизнь рассказывать не надо - сама всё знаю. Мой-то Петро Гаврилович - первый гармонист был на деревне. А как ухаживать умел….
Она кладёт мне руки на колени, смыкает веки.
С удивлением узнаю, что ей нет и пятидесяти - так жизнь поизносила. Петро Гаврилыч её - отменный гармонист; через неё, трёхрядку, сгубил себя в угаре пьяном - всё по свадьбам, именинам. И женку замордовал буйством во хмелю. А ухаживал за девкой как испанский менестрель - с цветами в форточку, ночными серенадами. Да и Глашенька тогда стоила того: остроглазая, озорная, огонь - не девка.
- Глафира Петровна, - убедившись, что и ей на жизненном пути не встречались ни Наташа, ни Катюша, говорю. - У вас ещё не всё потеряно - я мог бы вам помочь, образумить Петра Гаврилыча.
- Иии, горбатого могила исправляет - супруга гармониста рукой махнула на неказистую судьбу свою и тоже всхлипнула.
Я к другой женщине:
- А вы поможете?
- Подставляй карман! Я не из таковских, - остроносая с узким подбородком и подозрительным взглядом выцветших глаз, она производила впечатление весьма сварливой особы.
- Что предосудительного нашли в действиях моих?
- Чтоб я тебе свои открыла мысли? Да ни в жисть. Зараз вот к участковому сношусь, пусть он твой проверит паспорт.
- Да ладно тебе, тёть Зой, - продавщица выложила ладони на прилавок. - Почему бы не помочь человеку?
И мне:
- Будете смотреть?
Я потёр ладони, возбуждая импульсацию электромагнитного поля.
- Что попросите в награду?
- Там и увидите, если ясновидящие вы.
Не увидеть Валиной проблемы было невозможно - всей душой любила фермера Ивана. Да только не свободен он - жена не дурнушка, детишек мал мала меньше четыре душки. Как помочь, красавица, тебе?
Стоп! Наташин облик мелькнул в пластах её памяти. Отмотаем назад. Да-да, это она - подходит к торговому ряду, выбирает фрукты. Что это было? Сельский сабантуй. Где это было? Когда? Память продавщицы послушно выдает требуемую информацию. Всё, нашёл края, где живёт любовь моя. Далеко ли отсюда до Воздвиженки? И это узнаю. Больше меня здесь ничего не держит.
Кланяюсь:
- Спасибо, бабоньки за хлеб и соль, приём сердечный.
Валентина поджала губки:
- И ничего не скажите?
- Если только наедине.
- Обед, мы закрываемся, - продавщица прошла к двери, выпустила женщин и преградила мне дорогу. - Ну.
- Я мог бы избавить тебя от мук сердечных, но любовь это Божий дар, и не поднимается рука. Внушить Ивану, что ты единственное счастье его - тем более. Есть третий путь - жить вместе вам в согласии и любви.
- Бред кобылий!
- Дай ладони.
Я в её компьютере и времени нет деликатничать. Это убрать, это стереть, а это активизировать. Условности среды, комплексы общественного мнения, частнособственнические инстинкты - вся это культура впитана с материнским молоком, воспитана семьёю, школой, государством. К чёрту! Пусть будут просто счастливы.
- Ты любишь Ивана?
- Да.
- Ты будешь почитать его жену?
- Как старшую сестру.
- Ты будешь жалеть их детей?
- Как своих собственных.
- Ну вот, осталось эти мысли внушить Ивану с Марьей.
- Ты поможешь мне?
- Когда вернусь.
Но уйти в тот день из села Сулимово мне не дали.
- Куда пойдёшь? - у магазина поджидала Таисия Анисимовна. - Дождь, слякоть. До Воздвиженки добрых сорок вёрст - дотемна-то не управишься.
- Ничего и по ночам ходить умею.
- Идём ко мне: отдохнёшь, поешь, в баньку сходишь, а я с тебя состирну - негоже в таком виде разгуливать. Не побрезгуй крестьянским бытом.
Как я мог побрезговать, мною бы…. Короче, остался.
Дом Таисии Анисимовны большой, но опрятный и ухоженный.
- Почему Анискина? - спрашиваю, рассматривая фотографии и портреты в рамочках на стенах.
Хозяйка вернулась, проверив баню.
- Сельчане прозвали - бегают ко мне свои споры решать. Я для них вроде участкового.
Глянула в окно:
- Вон, Глашка своего алкаша на аркане тащит. Я вам поставлю, но сильно-то не налегайте - лучше после баньки.
- А мне сказали, с тобой ушёл Странник, - заявила, входя, Глафира Петровна и подтолкнула от порога мужа. - Познакомься, Петя.
Со смоляными кудрями, подбитыми сединой, Петро Гаврилович на цыгана был похож - даже серьга в ухе серебрилась.
- Вот это по-нашему! - он хлопнул и потёр ладони. - Чувствуется, рады гостям.
Устремился к столу, свернул с бутылки пробку, два стопаря налил.
- Дёрнем за знакомство?
Дёрнули. Гаврилыч снова налил.
- Какие длинные у вас пальцы.
- Это от гармошки.
- С моими не сравнить.
Я накрыл его ладони. Всё, клоун, приехали. Сейчас из тебя трезвенника буду делать и любящего мужа. Чёрт! Зря выпил - алкоголь мне самому не даёт сосредоточиться. Надо разобраться, где тут у Петра тяга к спиртному прижилась, да вырвать с корнем. К супруге чувства разбудить. Но как подступишься - мысли его скачут, кружат в карусели. Или это мои? Как бы чего ни повредить….
Ладони наши расстались, но стопки непочатые стоят, и Петро к своей не тянется.
- В баню-то пойдёшь? - спрашивает его Таисия Анисимовна.
- Сходи, Петь, - уговаривает жена. - Уважь гостя - отпарь….
- Это я зараз, - соглашается Гаврилыч, и мне. - Пойдём что ли?
Хозяйка суёт мне в руки свёрток:
- Здесь полотенце, чистое бельё, всё своё оставь там - замочу потом.
Раздеваемся в предбаннике. Петра удивил стеклянный глаз в моём лбу.
- Это что?
- Помогает в ясновидении.
- Шарлатан?
- Почему так сразу?
- Где, кем работаешь?
- Скажу безработный - осудишь?
- Да мне плевать. Бич - это бывший интеллигентный человек. Видел, какая у меня жена? Кабы не она, давно бы уж сам загнулся под чьим-нибудь забором.
- Беречь должен.
- Да я её…. мою Глафиру…, - Пётро смахнул слезу, от полноты чувств сбежавшую на седой ус. - Эх!
Он окатил полок водою из котла. Веник в руке, как бич палача.
- Ложись, раб Божий.
Я контролировал свой организм - мне не жарко, мне не больно, мне не…. Лишь лёгкое головокружение. Но это должно быть от стопки водки. Хотя….
Мне показалось, котёл печи вдруг двинулся на бак с холодною водой. Этого ещё не хватало. Я отвернулся и увидел, как мыльница помчалась за мочалкой. Закрыл глаза. Началось - пироги за утюгами, утюги за сапогами…. Чёрт! Как неожиданно. И как не некстати.
Машу Петру рукой - кончай, кончай хлестаться, помоги.
- А, гость варяжский, недюжишь русской баньки! - Ликует тот и сжаливается. - Сейчас, сейчас, водой холодненькой….
Он бросает веник, хлопочет с тазиком над баком. А меня тошнит - свешиваю голову с полка и падаю вниз, сознание теряя.
…. Оно приходило и уходило вновь, сознание моё. В минуты просветления Таисия Анисимовна у изголовья то с кашкой, то с бульончиком, то с молочком….
- Выпей тёпленького - с медком, коровьим маслицем….
Я пил послушно - меня рвало - и забывался. Был слишком слаб, чтобы противиться, а хозяйке невдомек, что организму надо моему - а ничего кроме покоя.
Была и "скорая". Медичка постучала градусником по Масяниному оку - вот это пирсинг! - и выписала таблеток и микстур. Благодаря им, а может вопреки, я всё-таки пошёл на поправку. На третий день парилки злополучной отстранил заботливую руку Таисии Анисимовны:
- Ничего не надо - не хочу.
Меня не вырвало, и я уснул, а не забылся.
На четвёртый день увидел у кровати незнакомую старуху.
- Я бабушка Наташи, - представилась. - Нечаева Любовь Петровна.
Таисия Анисимовна на мой немой вопрос:
- Пётр Глафирин разыскал в Воздвиженке, уговорил приехать. Вы поговорите, я в горнице накрою.
И удалилась.
Гостья пристально смотрела на меня, слегка покачивая головою:
- Вот ты какой…. старый. А на челе что у тебя?
- Это после операции, - я прикрыл лоб полотенцем. - Что обо мне Наташа говорила?
- Что добрый и богатый - как у Христа за пазухою с Катюшей жила.
- Как она?
- Да как? Замуж собралась. Человек он вдовый, фермерствует, своих двое пацанов - нужна хозяйка.
- А Наташа?
- Да что Наташа? Не хочу, говорит, больше в город - нахлебалась выше крыши - своего угла хочу.
Помолчали.
- Старый, говоришь, для неё?
- И бедный. А ещё сбежал, чуть жареным запахло. Ненадёжный ты для жизни человек.
- Так и сказала?
- Поедешь переспрашивать?
- Вы не советуете?