– Как вы себя чувствуете, сударыня? – осторожно спросил корнет Ртищев.
– Чувствую, – честно ответила я, – так же как выгляжу, то есть преотвратно.
Корнет смущённо замолчал, не зная, одарить ли меня лживым комплиментом о том, что выгляжу я прекрасно, или подтвердить факт, что я бледна, как покойник, что лицо осунулось, а круги под глазами, несмотря на время, проведённое мною во сне, просто неприличны. Казалось бы, что сложного, наложить на себя крохотную косметическую иллюзию? Но сил у меня сейчас было так мало, что даже на такую кроху их было жалко тратить.
– Так что дуэль я пропустила по вполне уважительной причине. Кстати, когда она должна была состояться? Вчера? Позавчера?
– Два дня назад, – ответил Слепнёв, стремительно краснея. Я ему мысленно посочувствовала. Одно дело вызвать на дуэль мальчишку-хлыща, и совсем другое – женщину.
– Вот как…
Моё удивление было искренним. Значит, несмотря на все зелья Фатхи, я восстанавливалась ещё медленнее, чем полагала.
– В таком случае, я вынуждена просить вас перенести дуэль ещё на неделю, дабы никто не мог сказать, что ваш противник не мог твёрдо стоять на ногах.
Корнет покраснел ещё сильнее, хотя мне казалось, что сильнее уже некуда.
– Ваше превосходительство, – начал он, глядя куда-то в пол, но затем поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. – Я хотел бы извиниться перед вами за своё поведение и отозвать вызов.
– Вы извиняетесь, потому что я женщина? – спросила я, не сомневаясь в ответе, но корнет меня приятно удивил.
– Я извиняюсь, – твердо сказал он, – перед человеком, которому хватило отваги бросить вызов заведомо более сильному противнику. Перед человеком, которому мы обязаны жизнью и разумом.
Я кивнула, мысленно заметив про себя, что Клара, кажется, рассказала уланам слишком много.
– Я принимаю ваши извинения, корнет, – сказала я, – но при одном условии.
Корнет Слепнёв нахмурился:
– При каком же? – настороженно спросил он.
– Вы поклянётесь, что никогда, даже в шутку, не станете принуждать женщин.
– Сударыня, – воскликнул корнет, пунцовый, кажется, от макушки до пяток, – клянусь, что никогда и ни при каких обстоятельствах не стану принуждать женщин к…
Тут он запнулся, мучительно подбирая слово, уместное в присутствии дамы.
– К проявлению особого внимания к вам, – услужливо подсказала я.
– К проявлению особого внимания ко мне, – твёрдо повторил за мной Слепнёв.
– В таком случае, корнет, я считаю инцидент исчерпанным, – улыбнулась я. – И мы ещё выпьем с вами на мировую, когда я почувствую себя лучше. Кстати, – тут я развернулась так, чтобы видеть всех троих одновременно.
– Мадам фон Шпецкрихен упоминала, что защитные чары, которые я на вас накладывала, не развеялись до конца. – Сказала я. – Как вы себя ощущаете, господа?
Корнеты переглянулись. И ответил мне корнет Ртищев:
– Странно, сударыня. Очень странно.
Ответ был правильным, этого и следовал ожидать.
– А поподробнее можно? – спросила я. – Поверьте, господа, это не праздное любопытство.
– Вокруг нас как будто пелена прозрачная, сударыня, – ответил корнет Слепнёв. – Она то толще, то тоньше.
– Сейчас вот её почти нет, – добавил корнет Дымов.
– А на крыльце она уже превращается в туманную дымку, – продолжил Ртищев.
– Что ж, господа, – сказала я, – боюсь, что смогу избавить вас от этой пелены только через несколько дней.
– Мы не в обиде, сударыня, – почтительно ответил мне корнет Ртищев. – И готовы ждать столько, сколько надо.
– Лучше уж так, – добавил корнет Дымов, – чем уподобиться господину Игнатьину.
Сама я с Павлом Алексеевичем не встречалась, но Клара в красках описала его состояние. И, судя по выражениям лиц моих гостей, она не слишком преувеличила. Павлу Алексеевичу сильно не повезло. Не знаю уж, для чего Серафина привела его с собой, но если я выдала корнетам амулеты невосприимчивости, не пожалев при этом сил на защитные чары, то тётушка защитой своего спутника не озаботилась вовсе. И холёный аристократ превратился в беспомощного идиота, пускающего слюни и неспособного самостоятельно поднести ложку ко рту.
– Но когда мы сможем покинуть этот дом? – спросил корнет Слепнёв.
– Торопитесь к томалэ? – усмехнулась я.
– Нет! – воскликнул корнет Слепнёв.
– Нет! Нет! – поддержали его Ртищев и Дымов.
– Думаю, – выразил общее мнение корнет Ртищев, – что мы не скоро захотим смотреть на плясуний.
Судя по выражению лиц, танец такут произвёл на бравых улан неизгладимое впечатление.
– Это хорошо, что не торопитесь, – слабо улыбнулась я. – Вам пока что не стоит "покидать этот дом". Относительно службы не беспокойтесь… Вы прикомандированы ко мне до моего отъезда из Версаново.
– До отъезда? – насторожился корнет Ртищев. – Вам кто-то ещё угрожает?
– Нет, господа, – снова улыбнулась я. – Можете расценивать это время, как отпуск.
И я устало откинулась на подушку. Капельки пота выступили у меня на лбу.
– Простите, господа, – сказала я. – Кажется, я переоценила себя. Я вынуждена просить меня покинуть.
Когда на следующий день ко мне заглянула Клара, я уже сидела в кресле, самостоятельно перебравшись на него с кровати.
– Добрый день, Наталья Сергеевна, – приветствовала меня гостья. – Вы сегодня выглядите много лучше.
– Благодарю, мадам Клара, – ответила я, с беспокойством глядя на её лицо, ещё сильнее осунувшееся со вчерашнего дня. – Боюсь, что не могу ответить вам тем же комплиментом. Что-то случилось?
Клара, как и многие инукторы, не обладала Даром, зато обладала железной волей, честолюбием и желанием доказать оДарённым, что ничем не хуже их. И, благодаря искусству артефакторов, исправно снабжавших инукторов всевозможными амулетами и оберегами, безДарные инукторы являли собой силу, с которой приходилось считаться даже самым сильным оДарённым. Так человек, едущий в карете, может обогнать самого выносливого скорохода. Однако использование амулетов не проходило бесследно, а утомляло безмерно, требуя полного напряжения сил не физических, а духовных. И безжизненный, бесцветный камень, украшавший брошь-амулет на форменном платье, свидетельствовал, что он за последние несколько часов израсходовал все свои силы, утомив при том донельзя свою хозяйку.
– Свидетели случились, – устало сказала Клара, тяжело опустившись в кресло напротив меня.
– Свидетели чего? – осторожно поинтересовалась я, чувствуя, что ответ я не очень-то и хочу знать.
– Феерической кончины вашей томалэ, – вздохнула госпожа инуктор. Историю о том, как дура-обозница разбудила Розу, и о том, что за этим последовало, я уже выслушала от Клары два дня назад. И о том, какое влияние на свидетелей и участников трагедии могло оказать это зрелище, я не просто догадывалась – знала. Как и о том, что забота о пострадавших в подобной ситуации является первейшей обязанностью инуктора. Так что на долю новоиспечённого версановского инуктора нежданно выпало устранить последствия нападения призванной твари для штабс-ротмистра, десятка улан и Матрёны. Об остальных путешественниках позаботится беркутовский инуктор.
– Она не моя, – заметила я, размышляя, кто из свидетелей доставил столько проблем Кларе. Матрёну я уже видела, и не похоже, чтобы на ней как-то сказалось происшествие. И стояла она не в той стороне, и амулет у неё был не стандартный, универсальный, как у улан, а усиленный защитный, как и у всех служащих Тайной Магической Канцелярии. Уланы? Так их задело только краем, и стандартных амулетов должно было хватить. А вот штабс-ротмистр…
– Свидетели или один конкретный свидетель? – спросила я у Клары. Она устало усмехнулась:
– Свидетели. Но особенно штабс-ротмистр.
Я сочувственно кивнула.
– Уже третий раз ставлю блок, и за ночь он слетает. Сегодня поставила двойной, – продолжала Клара. – Но готова поспорить на пару приличных амулетов, что и он не удержится.
Спорить на амулеты с Кларой я не хотела. Не потому, что сомневалась в её правоте.
– То есть, он не просто свидетель, а жертва? – задумчиво спросила я.
– Похоже. Не иначе как "гость" его пометил, – с горечью сказала Клара, – а девочка метку не заметила.
– Она о тварях никогда и не слышала, не говоря уже о метках, – вступилась я за своего найдёныша. – Чудо, что все вообще уцелели.
– Почти все, – поправила меня Клара. – До ближайшего экзорциста не меньше недели пути.
Я кивнула, понимая, что штабс-ротмистру, если к нему действительно прицепилась потусторонняя "пиявка", неделю не продержаться. Экзорцистов было мало. И Дар редкий, и обязанности такие, что не каждый оДарённый на них согласится. Но неделя пути…
– Как же они тут живут? – Вырвалось у меня.
– А они и не живут. Умирают до срока, – нехорошо усмехнулась Клара. – Даже по отчётам дядюшки Луки. Зато одержимые по городу разгуливают, нисколько не стесняясь.
До сих пор я в Версаново видела только одного одержимого. И та же Клара намекала мне на странное поведение томалэ, любезно прикончившего тётушку Серафину.
– Если это тот, о ком я думаю, – заметила я, – то он и экзорциста не постесняется.
– Пожалуй, не постесняется, – тень улыбки скользнула по лицу Клары. – И дерзок, и силён.
– Да, если кто и сможет помочь штабс-ротмистру Кваснёву, так это Радх, – сказала я. – Может, не стоит ждать ещё одну ночь?
– Нет, – ответила Клара. – Через двойной блок ему не пробиться. А вот завтра… Завтра вечером самое то.
Гипантий 10
На следующий вечер Радха отыскала девчонка, отправленная в помощницы к Фатхе.
– Дядюшка Радх, – выпалила она, с трудом переводя дух после бега, – Линялая просила тебя присмотреть за Кваснёвым.
– Кто? – не понял Радх.
– Линялая, – нетерпеливо повторила Лейхо, тряхнув длинными косами. – Мадама с набелённым лицом в блёклом платье.
Радх хмыкнул, попытавшись представить себе, как указанная "мадама" отреагировала бы на подобное описание.
– А теперь ещё раз и помедленнее, – велел Радх, – что она просила передать.
Известие явно было важным, если мадам Клара снарядила гонца.
– Она просила, чтобы ты присмотрел за Кваснёвым, когда он придёт сюда. Сказала, что ты сам всё увидишь.
И Радх увидел. Такое было сложно не увидеть и не заметить. Штабс-ротмистр, заказав отдельный кабинет, чего обычно не позволял себе, пил рюмку за рюмкой, не хмелея. А на дне его глаз плескалось такое безнадежное отчаянье, что Радху стало не по себе, а Другой насторожился, словно охотничья собака, учуявшая дичь.
– Спой, томалэ, – попросил Кваснёв, бросив Радху "красненькую". – Спой "Берега разлук".
Пальцы Радха привычно коснулись струн.
Как хочется в любовь в последний раз поверить,
И не гадать о том, что сбудется потом.
Пусть скроется из глаз разлук туманный берег,
Пусть острова надежд возникнут за бортом.
Гитара рыдала, тоскуя о том, что не сбудется, и штабс-ротмистр тосковал вместе с ней.
– Выпей со мной, томалэ, – сказал он, когда песня закончилась. – Выпей со мной в последний раз.
– Отчего же в последний, Петр Андреевич? – ласково спросил Радх, подсаживаясь к Кваснёву. – Вам, драгоценный, ещё жить да жить. Или слово кто молвил недоброе? Или сон приснился дурной?
– Дурнее некуда, – буркнул штабс-ротмистр, и тут же потянулся к стоявшему перед ним штофу, чтобы снова наполнить свою рюмку.
– Так и от снов дурных есть средство, – всё так же ласково сказал Радх. Кваснёв замер, не донеся наполненную рюмку до рта. Рука его заметно дрожала.
– Мне прежде снились дурные сны, – томалэ рассказывал так, словно речь шла о сущей безделице, чувствуя, как Другой его голосом успокаивает, убаюкивает несчастного гостя. – И тогда я купил у одной знающей этот науз…
Он показал на браслет из узелков, обвивавший его запястье.
– И с тех пор я позабыл о дурных снах, – продолжал томалэ.
– Продай мне его, – взмолился штабс-ротмистр, в глазах которого вспыхнул проблеск надежды.
– Как так продать, Петр Андреевич? – искренне изумился Радх.
– Сколько ты за него хочешь? – срывающимся голосом произнёс Кваснёв.
– Сколько?
– За щедрость вашу, барин, за слова добрые, – томалэ замялся, делая вид, что мучительно борется с собой, – за "радужную" уступлю вам. Кваснёв, не раздумывая, вытащил из кошелька требуемую ассигнацию и протянул её Радху.
– Держи!
Радх, отложив гитару, бережно снял науз со своей руки и навязал на трясущуюся руку штабс-ротмистра. Пара причудливых узлов, которыми Радх под руководством Другого закрепил браслет, превратила заурядный оберег в хранителя снов. Слабенького хранителя, серьёзный требовал куда больше времени и усилий, но и этого пока был довольно.
Той ночью Радх уснул быстро. Донёс голову до подушки и всё, провалился в сон.
Полная луна заливала холодным, мертвенным светом редкие сучковатые стволы высохших деревьев, белёсые, словно отполированные безымянным мастером. Отвратное местечко. Но Другой, в теле которого Радх оказался гостем, чьими глазами смотрел на мёртвый мир, чувствовал себя, здесь как дома.
Зато штабс-ротмистр, стоявший меж стволов, был заметно напуган. И не мертвым лесом, заставлявшим его чувствовать себя неуютно, но тварью, возникшей перед ним. Тонкие длинные щупальца, увенчанные где присосками, где изогнутыми когтями, потянулись к штабс-ротмистру, замершему неподвижно. Другой, а вместе с ним и Радх, знал, что это Жаждущий, питающийся ужасом своих жертв. Чтобы сполна насладиться их страхом, Жаждущий лишает жертвы способности двигаться. Бедняги могут только беспомощно смотреть на приближающуюся тварь, будучи не в силах даже пошевельнуться.
Другой, не замеченный ни Жаждущим, ни штабс-ротмистром, с досадой наблюдал за этой сценой. Всё происходящее являлось результатом его упущения, которое необходимо было немедленно исправить. Другой мысленно потянулся к наузу на руке штабс-ротмистра и оберег засиял холодным голубоватым светом. Кваснёв неуверенно, едва заметно шевельнул пальцами, затем взмахнул рукой и… в лунном свете тускло сверкнул палаш. Штабс-ротмистр сделал шаг вперёд, взмахнул палашом. И чёрная кровь хлынула из разрубленного щупальца. Жаждущий тоненько взвизгнул и, жалобно заскулив, отдёрнул обрубок. Штабс-ротмистр сделал ещё шаг вперёд и тварь в страхе попятилась. В руках Другого возник лук. Пальцы легли на тетиву так же уверенно, как пальцы томалэ на струны. Каждый из них творил свою музыку. И если музыка Радх заставляла сердца тосковать или ликовать, тетива Другого молчала. Её музыкой был последний крик жертвы, ибо Другой никогда не промахивался. Вот и сейчас он выстрелил, практически не целясь. Огненная стрела, коротко свистнув, вонзилась в Жаждущего. Тот издал короткий оглушительный вопль, вспыхнул и сгорел прежде, чем Радх успел досчитать до трех. Штабс-ротмистр покинул кошмарный сон без особых эффектов, просто исчез, словно его и не было. Другой был удовлетворен: тварь уничтожена, жертва избавлена от дурных снов. Теперь можно было заняться и чем-нибудь более интересным.
В прошлый раз Радха к дому княгини Улитиной гнала тревога, в этот раз нетерпение. Он шёл, не оглядываясь, не боясь, что кто-нибудь увидит и остановит его: висевший на шее железный кругляш – подарок старого Тринха – исправно отводил глаза наблюдателям, зато сам томалэ мог прекрасно видеть в темноте. Вот только Радх не видел ничего вокруг себя. Каждый пройденный шаг приближал его к Тали, и томалэ мысленно уже сжимал в объятьях гибкое, податливое тело. И если дорога в этот раз заняла больше времени, Радх этого попросту не заметил. Как на крыльях, взлетел он на ветку старой яблони, подобравшуюся к заветному окну.
Чуть отодвинув занавеску, он заглянул в комнату и замер, любуясь открывшейся ему картиной. Лунный луч, воспользовавшись отодвинутой занавеской, пробрался в комнату и упал на постель рядом со сбившимся одеялом. Хозяйка спальни безмятежно спала, свернувшись клубочком, и тонкая рубашка соблазнительно обтягивала её тело. Широкий рукав смялся, до локтя обнажив правую руку, на которой красовался изящный шёлковый науз. Другой недовольно встрепенулся при виде науза, но Радх не обратил на это никакого внимания. Томалэ испугал всплеск собственных эмоций. Он не впервые забирался в окно чужой спальни, но никогда ещё он не испытывал такой радости, такой щемящей нежности как сейчас.
– Тали, – тихонько позвал он.
Тали вздохнула, перевернулась на спину, потянулась и, не открывая глаза, предвкушающе улыбнулась.
– Радх, – прошептала она.
Томалэ распахнул окно и шагнул с ветки прямо в комнату.
– Тали!
Но тут девушка открыла глаза, потёрла их руками, и, убедившись, что это не сон, удивлённо спросила:
– Радх? Что ты тут делаешь?
– Поговорить пришёл, – сказал томалэ, и, вспомнив о том, чем закончилось их предыдущее "поговорить", не удержался от улыбки.
– Поговорить? – лукаво спросила Тали, вспомнив о том же. – Но неловко как-то разговаривать, если ты одет, а я в одной рубашке. Погоди, – попросила она, приподнявшись на локте, – я оденусь.
От этого движения шёлк натянулся, обрисовав высокую грудь, и дыхание Радха сбилось.
– Нет уж, – воскликнул он севшим голосом, – лучше уж я разденусь. Для удобства разговора.
– И о чём же мы будем так удобно разговаривать? – с деланым любопытством спросила Тали, приподнимаясь на локте ему навстречу.
– О чём? – хрипло переспросил Радх. На самом деле разговаривать сейчас ему меньше всего хотелось. Почти все мысли разлетелись, оставив только желание, а внутри бушевал Другой, требовавший не тратить время попусту.
Радх тыльной стороной пальцев коснулся девичьего лица, провёл от щеки к подбородку, наслаждаясь нежностью кожи, потом кончиками пальцев скользнул от подбородка вверх по щеке и дальше, за ушко, к затылку.
– Тебе виднее, – лукаво улыбнулась Тали и облизнула пересохшие губы. От этого почти невинного жеста последняя мысль томалэ куда-то умчалась, послав ему на прощание воздушный поцелуй.
– Кажется о том, – прошептал он, склоняясь к самому ушку девушки, – что я потерял голову.
Она тихонько засмеялась, запуская пальцы в его волосы. Радх легко поцеловал ушко Тали, провёл губами по её шее, нежно поцеловал уголок рта, затем поймал губами её нижнюю губку… Одна рука его скользнула под спину девушки, приподнимая и прижимая её к напряжённому мужскому телу, другая властно легла на упругую грудь.
– Радх… Погоди…
Она коснулась перстня с опалом и прошептала несколько слов. В прошлый раз томалэ счёл их ругательствами, но Другой подсказал, что Тали "разбудила" исказитель звука. Теперь из комнаты не донесётся ни звука, кроме мерного дыхания спящей.
– Радх…
От короткого нежного полустона, с которым было произнесено его имя, у томалэ перехватило дыхание.