- Я рассказал историю. Можно мне миску? Хотя бы маленькую. Я ем как птичка.
Рыцарь выхватил миску у проходящего мимо слуги.
- Конечно, юный принц! Твои враки заслуживают по меньшей мере нескольких кусочков вареного мяса.
Я заглянул в миску. Суп был серым и неаппетитным на вид.
- И что же это за мясо? - поинтересовался я.
Принц Хасниварр недобро подмигнул и ответил:
- Курятина.
Джейн Йолен
СКОЛЬЗЯ В СТОРОНУ ВЕЧНОСТИ
Миллионы благочестивых евреев на Лесах, иудейскую Пасху, ставят на стол тарелку для Илии - а что произошло бы, если бы он и вправду появился?..
Джейн Йолен, одну из самых утонченных писателей-фантастов, сравнивают с такими мастерами, как Оскар Уайльд и Шарль Перро, и называют "Гансом Христианом Андерсеном двадцатого столетия". Йолен, в основном известная благодаря своим произведениям для детей и подростков, написала свыше двухсот семидесяти книг: романы, сборники рассказов, стихотворные сборники, детские книжки с картинками, биографии, сборник эссе о фольклоре и волшебных историях. Йолен - лауреат Всемирной премии фэнтези, премии "Золотой воздушный змей" и медали Колдекотта, финалист премии "Нэшнл бук", дважды лауреат премии "Небьюла" за повести "Lost Girls" и "Sister Emily Lightship".
Джейн Йолен и ее семья живут попеременно в Массачусетсе и в Шотландии.
Шанна медленно приоткрыла дверь и выглянула наружу. На улице было пусто, только ветер рябил поверхность озера. Шанна пожала плечами и вернулась за праздничный стол.
- Там никого нет, - доложила девочка.
В конце концов, ей всего пять лет, на десять меньше, чем мне. Она пришла задавать вопросы и открывать дверь. Я пришла попить вина, разбавленного водой. Своего рода компромисс.
Все рассмеялись.
- Илия здесь, только его не видно, - сказала Нонни.
Но она ошибалась. Я его видела. Илия стоял в дверях: высокий, сухопарый - нечто среднее между жертвой голода и поэтом-битником. Я часто читаю стихи. А потом рисую стихотворения, и слова поют на странице, каждое - своим цветом. Иногда мне кажется, что я родилась не в своем столетии. На самом деле я в этом уверена.
Илия понял, что я его заметила, и кивнул. Глаза у него были черные, и борода черная - и волнистая, словно шерсть у лабрадора-ретривера. Когда он улыбнулся, глаза его превратились в щелочки. Он нерешительно облизнул верхнюю губу. Язык у него был розовый, словно мои балетные туфли. Правда, я больше не танцую. Розовые балетные туфли и "Щелкунчик". Это для малышей. Сейчас я увлекаюсь лошадьми. Но его язык казался настолько розовым на фоне черной бороды, что меня бросило в дрожь. Сама даже не знаю почему.
Я жестом указала на стул. Никто, кроме Илии, этого не заметил.
Илия покачал головой и произнес одними губами: "Не сейчас". Потом он повернулся и исчез, скользнув куда-то в сторону вечности.
- Он ушел, - сообщила я.
- Нет, - возразила Нонни, тряхнув неподвижной шапкой голубоватых волос, - Илия никогда не уходит. Он всегда здесь.
Но она посмотрела на меня как-то странно; ее черные глаза-пуговки сияли.
Я снова глотнула разбавленного вина.
* * *
В следующий раз я увидела Илию в шуле. Это единственный храм на острове, и потому здесь собираются все евреи, даже реформаторы. Я сидела, прижавшись к Шанне - больше из соображений тепла, чем дружбы. Не, Шанна - она клевая, когда тихая и милая. Но младшие сестры иногда достают, особенно когда они на десять лет младше. Они то и дело садятся на шею, а еще являются живым свидетельством того, что твои родители - родители, боже мой! - до сих пор занимаются сексом.
Рабби Шиллер читал очередной обзор книг, длинный и бессвязный. Он редко говорит что-нибудь о религии. Маме это нравится. Она считает, это важно, что он помогает нам "поддерживать связь с большим миром". В смысле - с неевреями. С меня литературных обзоров хватает и на дополнительных занятиях; там они называются эссе, но на самом деле это просто обзоры книг, изучаемых в средней школе, только более подробные. Кроме того, рабби говорил о "Маусе", а я как разделала о нем доклад, и мне поставили пятерку, у меня получилось куда лучше, чем у рабби. Поэтому я прижалась к Шанне и закрыла глаза.
Или почти закрыла.
Я увидела, что на биме, приложив палец к губам, стоит Илия - все те же черные глаза, все та же вьющаяся черная борода, все тот же розовый язык.
Не знаю, кого он призывал к молчанию, меня или равви, но кого-то явно призывал.
Я выпрямилась, отстранилась от Шанны и огляделась, пытаясь понять, заметил ли его еще кто-нибудь, кроме меня.
Но прихожане внимательно слушали рабби, провозгласившего как раз, что в "Маусе" "комментарий призван разорвать гладкий линейный ход повествования, ввести альтернативные трактовки, подвергнуть сомнению все частные выводы, противостоять стремлению к завершенности…" Я сразу же узнала цитату из Фридлендера. Равви делал свой обзор книг по материалам из сети. Наша учительница английского, В. Луиза, сказала бы, что на зачет он не тянет. Она б его без масла съела.
Я перевела взгляд обратно на Илию. Тот покачал головой, как будто тоже знал, что наш равви - плагиатор. Хотя если тебе из года в год каждую пятницу приходится читать проповедь, возможно, без плагиата не обойтись.
Я посмотрела на своих друзей, желая проверить, только ли мне мерещится Илия. Барри Голдблатт ковырялся в носу, как всегда. Марсия Дамашек шепталась с матерью. Они даже одеваются одинаково. Кэрол Тропп подалась вперед - не для того, чтоб получше расслышать слова равви, а чтоб постучать по плечу Гордона Берлинера. Она к нему неровно дышит. Не понимаю, что она в нем нашла. Может, он и забавный, как эстрадный комик, но он коротышка, и от него плохо пахнет.
В общем, все до единого ровесники-знакомые были заняты чем-то своим. Судя по всему, Илию не видел никто, кроме меня. И на этот раз даже вина не было, чтобы свалить происходящее на него.
"Все, - подумала я, - у меня точно психическое расстройство". А это паршивая штука. Мы проходили психические расстройства на занятиях по психологии. В общем, либо я двинулась крышей, либо Илия, этот высококвалифицированный путешественник во времени, искусный чародей вечности, действительно стоит сейчас за спиной у нашего равви и сморкается в довольно грязный носовой платок цвета лиственного перегноя. Он что, не может ненадолго оторваться от своих странствий и заглянуть в автоматическую прачечную? Я бы ему подсказала несколько адресов у нас в центральном районе.
Я покачала головой, а Илия снова поднял взгляд, подмигнул мне, скользнул в сторону, в какой-то поток времени, и был таков. Он даже не потревожил пылинки, плавающие в солнечном луче перед ковчегом.
Поднявшись, я пробралась мимо сестры, мамы и отца и вышла наружу. Они наверняка подумали, что мне срочно понадобилось в туалет, но дело было не в этом. Я спустилась вниз, решив подождать в религиозном центре окончания службы. Я включила свет и перевела дух, почувствовав себя в безопасности. Здесь я много лет изучала иврит под руководством мисс Голдин. Здесь я узнала о том, что значит быть еврейкой. Здесь никто никогда не говорил, что Илия реален. В смысле - мы же, в конце-то концов, реформаторы. Подобные вещи мы оставляем хасидам. Прыжки, видения, скверные шляпы и еще более фиговые парики. В общем, всю эту чушь из девятнадцатого века.
Я неспешно подошла к шкафу с детскими книжками. Куча книг. Мы, евреи, большие любители книг. Книжная нация и все такое. Мой отец - профессор литературы в университете, и у нас дом просто набит книгами. Даже в ванной - и то книжные полки. У нас была шутка: чем отличается литр "Атура" от литературы? Тем, что литр "Атура" - для употребления в ванной и туалете, а литература - для чтения. Такой вот юмор.
Моя мама - художник, но и она читает. Нет, я не против. Я и сама тот еще книгочей.
Я нашла кусок серой бумаги от какого-то плаката и стала машинально водить по нему маркером. Мама говорит, что такое каляканье по бумаге, когда действуешь машинально, помогает сосредоточиться. Я стала рисовать не лошадей, как обычно, а голову Илии: волнистые волосы, темная борода, высунутый, как у собаки, язык. Потом я добавила несколько штрихов и превратила его в ретривера. В одну из этих псин, которые вечно носятся за хозяином и так и норовят что-нибудь притащить в зубах.
- Интересно, что же ты притаскиваешь? - спросила я у рисунка.
Тот безмолвствовал. Видимо, психическое расстройство еще не зашло настолько далеко. Ага, у меня фамильное чувство юмора.
Я подумала, что в классе может найтись пара-тройка книг, посвященных Илии. Присев на корточки, я проглядела корешки. Я почти не ошиблась: не пара-тройка, а целая куча книжек о нем. Официальная еврейская поп-звезда.
Только я приготовилась полистать первую из этих книг, как кто-то похлопал меня по плечу. Я не подскочила от неожиданности, но по спине побежали мурашки.
Я медленно повернулась и взглянула в удлиненное лицо Илии. Он оказался моложе, чем я думала; борода маскировала тот факт, что ему где-то от двадцати до тридцати. Еврейский капитан Джек Воробей в ермолке вместо треуголки.
Он поманил меня пальцем, а потом протянул руку.
В голове моей пронеслись все многолетние наставления о том, как опасно разговаривать с незнакомцами. Но чего бояться собственного воображения? Кроме того, он клево выглядел - этакий гот-битник.
Я вложила свою ладонь в его руку и встала. Его рука показалась мне вполне реальной.
Мы вроде как повернули за какой-то угол посреди комнаты, скользнули в сторону и очутились в длинном сером коридоре.
Боялась ли я?
Я была зачарована, как если бы очутилась в научно-фантастическом фильме. Мерцающие звезды освещали коридор. Мимо проносились метеориты. А странное блуждающее солнце двигалось против часовой стрелки.
- Куда мы и… - начала было я.
Слова выплыли у меня изо рта, словно кружочки для реплик, подрисованные к персонажам комиксов. А, да какая разница! Мы научно-фантастические странники, идущие по метафизическому пути.
Свист ветра делался все сильнее и сильнее, пока не стало казаться, будто мы в тоннеле, а с обеих сторон от нас несутся поезда. Потом все внезапно стихло. Серая пелена развеялась, вспышки звездного света исчезли, и мы вышли из коридора в… в еще более серый мир, полный грязи.
Я вытянула шею, пытаясь разглядеть, куда мы попали.
Илия взял мою голову в ладони и развернул меня так, что мы очутились лицом к лицу.
- Не смотри пока что, Ребекка, - с мягким выговором произнес он.
Удивилась ли я, что он знает мое имя? Нет, в том моем состоянии невозможно было меня удивить.
- Это место… плохое? - спросила я.
- Очень плохое.
- Я умерла и попала в ад?
- Нет, хотя это - своего рода ад.
Лицо Илии, и без того вытянутое, вытянулось еще больше - от печали. Или гнева. Трудно было сказать точно.
Меня бросило в дрожь.
- Почему мы здесь?
- Ах, Ребекка, это неизменно самый важный вопрос, - Его "р" дребезжало, словно чайник, забытый на плите, - Вопрос, который мы все должны задать Вселенной, - Илия улыбнулся мне, - Ты здесь потому, что ты нужна мне.
На миг окружающая нас серость словно посветлела.
Потом Илия добавил:
- Ты здесь потому, что ты видишь меня.
Он положил руки мне на плечи.
- Я вижу тебя?
Он улыбнулся, и я только сейчас заметила, что у него между передними зубами щель. И что зубы у него белые-пребелые. Может, он и заглядывает в прачечную слишком редко, но в чистке зубов он точно понимает толк.
- Я вижу тебя. А что в этом такого особенного?
Кажется, я поняла, в чем дело, еще до того, как он успел ответить.
Илия же пожал плечами.
- Мало кому это дано, Ребекка. И еще меньше тех, кто способен скользнуть сквозь время вместе со мной.
- Сквозь время?
Теперь я огляделась по сторонам. Вокруг раскинулась плоская равнина без единого деревца, не столько серая, сколько какая-то безнадежная.
- Где мы? - снова поинтересовалась я.
Илия рассмеялся мне в волосы.
- Тебе скорее следует спросить "в когда мы".
Я сглотнула, пытаясь протолкнуть вглубь противный комок, решивший обосноваться у меня в горле.
- Я сошла с ума?
- Не больше, чем любой великий художник.
Он знает, что я рисую?
- Ты действительно очень хороший художник. Не забывай, Ребекка, я путешествую сквозь время. Прошлое, будущее - для меня без разницы.
Даже здесь, в этом сером мире, у меня затрепетало сердце, а щеки загорелись от удовольствия. Великий художник. Хороший художник. В будущем. Потом я встряхнула головой. Вот теперь я точно знала, что сплю. Выпила в седере слишком много разбавленного вина и, вероятно, уснула, положив голову на белую скатерть Нонни. И в этом сне я рисовала картину, на которой Илия стоял в дверном проеме, мрачный и голодный; губы его были слегка влажными, и с губ этих слетало приглашение, и язык был равно понятен как живым, так и мертвым.
- Ты нарисуешь эту картину, - сказал Илия, словно прочитав мои мысли. - И она заставит мир заметить тебя. Она заставит меня заметить тебя. Но не сейчас. Сейчас нам нужно сделать одно дело.
Илия взял меня за руку.
- Какое?
- Посмотри внимательней.
Мне сразу бросилось в глаза, что плоская равнина не пустует. По ней бродили люди - женщины и девочки, - все в сером. Серые юбки, серые блузки, серые шарфы на головах, серые сандалии или башмаки. Нет, я понимала, что их одежды не всегда были такого цвета, что они износились и постарели от ужаса, трагедий и безнадежности.
- Ты должна увести их отсюда, - продолжил Илия. - Тех, кто пойдет с тобой.
- Но это ты - путешественник во времени, волшебник, - запротестовала я. - Почему ты сам не сделаешь этого?
Длинное лицо Илии обратилось ко мне; взгляд темно-карих глаз смягчился.
- Они меня не видят.
- А меня? - спросила я.
Но уже знала ответ. Они шли ко мне, протягивая руки.
- Илия, - допытывалась я, - как я смогу говорить с ними?
Илия протянул руку и коснулся моих губ.
- Ты найдешь способ, Ребекка. А теперь иди. Мне большего нечем помочь тебе.
Он исчез, словно Чеширский кот, - остался только его рот, но вовсе не улыбающийся. Потом Илия скрылся окончательно.
Я повернулась к женщинам и позволила им столпиться вокруг себя.
Они пояснили мне, где мы находимся и как они сюда попали. Я читала их истории в книгах, и у меня не было причин им не верить. Мы были в лагере.
Нет, не в летнем лагере, где танцуют кадриль, плетут макраме и ходят купаться. В таких я бывала. Мои родители, а так же все их друзья считали, что лето - это такое время, когда можно наконец-то сплавить деточек в лагерь. Скаутский лагерь, лагерь для художников, лагерь для музыкантов. В одном - как в лагере для новобранцев, в другом - как на курорте.
Это же был Лагерь.
Я спросила этих женщин о том, о чем, по словам Илии, стоит спросить, - о нынешнем времени.
И когда они сообщили мне, что сейчас 1943 год, я даже не удивилась. Я уже видела призрак, существующий вне времени, путешествовала с ним в пространстве, которому место в научно-фантастическом фильме, внимала его рассказам о будущем. Теперь же он оставил меня в прошлом, подумаешь.
- Благодарю покорно, Илия, - прошептала я.
Тут у меня над ухом раздался голос:
- Благодарю покорно, Ребекка.
Мягкий выговор смягчил смысл слов.
- Я ничего не сделала, - добавила я.
- Сделаешь, - подбодрил он.
А женщины, которые слышали только меня, сказали:
- Никто из нас не совершил таких поступков, которые заслуживают попадания сюда.
* * *
Так началось мое время в Лагере. Это не был ни Аушвиц, ни Дахау, ни Собибор, ни Бухенвальд, ни Треблинка - эти названия я узнала бы сразу.
- Где мы?
- Неподалеку от Люблина, - ответила мне одна женщина. Ее поразительно голубые глаза выделялись на сером лице.
Это название было мне знакомо. Сощурившись, я напрягла память. Вспомнила! Моя прабабушка родилась в Люблине!
- А вы не знаете…
Я осеклась.
Я помнила только прабабушкину фамилию в замужестве - Моревиц. А толку-то? Кроме того, она в любом случае еще в детстве уехала в Америку и скончалась задолго до моего рождения. Я изменила фразу.
- А вы не знаете, как отсюда убежать?
Они рассмеялись, но и смех их был серым.
- Разве стали бы мы оставаться здесь, если бы знали? - произнесла женщина с голубыми глазами и очертила рукой круг, замыкающий их в этом сером месте.
Я проследила взглядом за ее жестом и увидела серое здание, серое от осевшего на него пепла. Пепел. Здесь что-то жгли. Много чего-то. Только теперь я на самом деле осознала, куда Илия меня завел.
- Так это - концентрационный лагерь? - уточнила я, хотя уже знала ответ сама.
- Здесь не на чем концентрироваться, разве что на том, как переставлять ноги, - вздохнула голубоглазая женщина.
- И как положить в рот еще кусочек картошки, - добавила другая.
- Не концентрационный, - поправила третья. - Лагерь смерти.
Голубоглазая женщина шикнула и оглянулась через плечо.
Я тоже туда посмотрела, но нас никто не подслушивал.
- Мне нужно выбраться отсюда, - начала я, но тут же прикусила губу. - Нам всем нужно выбраться отсюда.
Серая девочка с черными глазами-пуговками выглянула из-за юбок голубоглазой женщины. Она указала на одно из зданий с металлическими дверями зловещего вида, в тот момент они были распахнуты. "Как открытый рот, ожидающий картошку", - подумала я.
- Вот единственный способ выбраться отсюда, - сказала девочка. Лицо ее было детским, а голос - старушечьим.
Я глубоко вдохнула, набрав полную грудь пепла, и воскликнула:
- Мы выберемся иначе! Обещаю.
Женщины дружно двинулись прочь, уводя девочку за собой. Но одна, обернувшись, хрипло прошептала:
- Здесь место обманутых надежд. Если ты не поймешь этого, то не проживешь и мгновения.
Потом она обратилась к девочке:
- Маша, пора ложиться спать. Утро наступит слишком рано.
Но эти слова были предназначены и мне тоже.
Девочка незаметно протянула мне холодную серую ладошку.
- Я тебе верю. - Она посмотрела на меня и улыбнулась так, как будто улыбка была редким талантом, требующим упражнений.
Я улыбнулась ей в ответ и пожала руку. Но я была дурой, что обещала такое, а она была дурой, что поверила мне.
- Илия… - пробормотала я. - Илия нам поможет.
Но вся его помощь заключалась в том, что он втравил меня в эту жуткую историю, а сам слинял. Меня замутило - я осознала, что предоставлена здесь самой себе. Здесь и сейчас. Когда бы это "сейчас" ни происходило.
- Волшебник Илия? - Девочка уставилась на меня черными глазенками, позабыв, кажется, как дышать.
Я кивнула, думая при этом, какое же волшебство сможет унести нас из этого ужасного места и времени.