- Может быть, вам помочь? - Он поднял и с намеком раскрыл пошире ножницы.
- Спасибо, не надо - я еще посмотрю… А вам тут как - не жутко?
- Видите ли, - он оперся локтями о верх ограды, держа ножницы нацеленными остриями на меня, - годы не только старят тело, но изменяют сны. Прежде мне снились девушки, всякие приключения, а теперь - только мой сад, притом в скверную погоду… Но - надо примиряться с реальностью, принимать все таким, как оно есть, и, видя кошмары, учиться находить в них прелесть. Вы мне симпатичны, юноша, - если снова уснете сюда и застанете меня, то заходите без церемоний. Честно сказать, мне нравится ваш интерес к ужасным снам и ваше хладнокровие.
"Ложь, ложь, - мерцало в потайном углу сознания, - и тем хуже ложь, что ложь наполовину! Он и врет, и не врет сразу; он почему-то любит этот сон и всякий раз возвращается сюда - зачем? Что он тут стережет? Почему наполнил сон затмением смерти?.."
- За речкой, - показал он ножницами, - найдете много забавного. Вы ведь любитель сильных ощущений, не так ли? Вас привлекает мороз по коже?
- Я… очень признателен! - Взгляд, брошенный в направлении ножниц, упал на какие-то руины, теряющиеся в густой дымке. - Сейчас же и схожу.
- Испугаетесь - кричите, не стесняйтесь. На то ведь и кошмар, чтобы кричать, верно?..
Пробравшись через кустарник, я ступил в воду; речка оказалась мне по колено. Несколько раз в черной воде что-то касалось моих ног, будто ощупывая, и я сдерживался, чтобы не вернуться назад к садовнику. Нет, пусть он поверит, что я люблю смаковать страх!
Место, отмеченное на схеме Клена черным прямоугольником, не было здесь выжжено в пепел; стылый дым словно сгущался вокруг старого пожарища, оберегая его от любопытных глаз и сохраняя в неприкосновенности. Мягкий хруст угля под ногами отозвался во мне холодком неизбежного кощунства - я шел по костям.
Прямоугольник был когда-то домом, большим деревянным домом вроде барака; среди торчащих из пожарища черных столбов не было водопроводных труб - да, верно, одноэтажный барак.
Там, где мои ступни приминали золу, раньше цвела дружная, шумная жизнь. Я видел расплавленные трупы кукол с помутневшими стекляшками голубых глаз, остовы детских колясок в спекшейся коросте пластика, осколки посуды, скорченные обложки книг. Дым веял над скорбным местом, а я, одолевая желание рухнуть и зарыться лицом в прах, кусал губы - здесь лежит разгадка моей тайны, а я не могу понять! Как я оказался тут в день сплошного огня? Почему я не сгорел весь, без остатка? Кто виноват в этом?.. Пепел молчал, тайна оставалась тайной.
Не крик, а тень, слабое эхо крика едва донеслось до меня со стороны реки; я замер, пытаясь разобрать прозвучавшее слово - но оно уже растаяло, растворилось в дыму. Но это было именно слово! Вырвавшийся из-под гнета проблеск связной речи, частичка смысла - кто там кричал? кому?..
Я оглянулся - и увидел…
Смерть не гримасничает, ей это не к лицу. Она ставит точку, командует "стоп" - и живое застывает. Все остальное, что кажется страшным, безобразным - гниение, распад, - к смерти не относится, это уже иная жизнь, жизнь мертвого во власти времени. До поры живое сопротивляется, изменяясь помалу, но стоит перейти грань - и время полностью овладевает плотью, и плоть начинает жить по законам секундной стрелки. Обратного пути нет.
Так я думал до этой встречи.
Но оказалось, что и смерть может оглянуться. Обычно она возглавляет шествие, не оборачиваясь из сострадания, чтоб нам веселее жилось; но в особых случаях она может кинуть взгляд через плечо: "А хороша ли я?"
Это был призрак, беглец из смерти; оттуда не убегают, но те, в ком по воле судьбы сохранилось какое-то желание, какая-то страсть или боль, какой-то неисполненный долг, порой выглядывают из окон уходящего поезда и что-то неслышно кричат нам на прощание.
Обугленная фигура шла безмолвно, словно медленно плыла в белом клубящемся тумане, становясь все ближе и ближе; я видел, как со сгибов осыпаются черные чешуйки. Волос на голове не было, ямами зияли глазницы; неровно обгоревший нос обнажал несуразно большие щели ноздрей, а рот… рта нет, если выгорели щеки. Наверное, если бы это шло прямо на меня, я закричал бы, теряя рассудок, но оно прошло мимо. Когда я, стряхнув оцепенение, оглянулся - услышал одно слово, произнесенное шепотом в сознании, где-то прямо в мозгу:
- Молчи.
И я понял, что давешний крик из-за реки означал то же самое.
Молчи
- Молчи? - переспросил Клен, разминая сигарету. - Звучит приказом, а? Вереск, твое мнение?
- Кое-что прояснилось, - спокойно отозвался тот. - Некоторые детали были известны раньше, но эти две встречи весьма любопытны.
Любопытны! Ему бы их пережить!..
- Во-первых, Жасмин. - Вереск начал загибать пальцы, но тут я не выдержал:
- Сначала объясни, о чем говоришь!
- Не о чем, а о ком, - поправил Вереск. - О том дяденьке с садовыми ножницами. Увидеть его во сне - словно топор или бензопилу. Тебя не потянуло сделать ему вот так?.. - Чтобы "пять ударов в одном" не достались никому из нас, Вереск выбросил руку со скрюченными пальцами в пустой угол.
- Нет, он не угрожал. Но устроить подлость - это он может!..
- Может! - фыркнул Клен. - Еще как может!.. А тебе не показалось странным, что этот тип живет прямо напротив пожарища?
- Мне, - я уже и язвить научился, - было подозрительно, что он вообще там оказался.
- Разумно. - Вереск лукаво прищурился. - Говори дальше, Угольщик.
- Он не тот, за кого себя выдает. Не садовод на покое.
- Так, так…
- Ему зачем-то надо быть во сне. Обязательно.
- Из тебя выйдет классный расследователь, - с легкой насмешкой одобрил Вереск. - Напрягись-ка и вдумайся: кто может бывать там, когда захочет?
- Он… колдун? - неуверенно вымолвил я.
- Вот с этого и надо было начинать. - Удовлетворенный ответом, Вереск откинулся на спинку стула и сгреб со стола заготовленный лист фольги.
- Он большой, - Клен сделал ударение на слове "большой", - колдун среди людей. Специализируется на зловредительстве и, в частности, на порче.
- А между тем, - Вереск сосредоточился на новой маске, - лет двадцать назад это был мелкий муниципальный секретарь. Сперва он использовал свой дар для продвижения по службе, но скоро забросил карьеру, стал колдовать на заказ. Теперь его соседи - судья и прокурор, а сам он - уважаемый человек.
- Душа общества и желанный гость. - Клен скривился.
- Внешне - да, - Вереск поднял глаза, - но чаще предпочитает блистать своим отсутствием. Любит, чтобы люди сами приходили к нему. Поодиночке.
- И тайком, - вставил Клен.
- И дрожа мелкой дрожью, - добавил Вереск. - Он много знает о своих соседях, и многие ему обязаны за… бескорыстную помощь. Влиятельным людям очень кстати бывает чья-нибудь смерть или болезнь, а рассчитаться с ним, если цена не назначена, очень сложно.
- Его не пытались убить? - серьезно, без всякой личной заинтересованности спросил я.
- Трижды, насколько нам известно; причем один раз колдовским путем - наняли какого-то… вроде Пьяницы. Все попытки были безуспешны.
- А Жасмин после каждого покушения рассказывал об очередной новинке в своей коллекции жутких диковин. Наконец с ним смирились как с неизбежным и даже полезным злом. - Усы Клена презрительно изогнулись. - Порой мне кажется, что этим господам жить невмоготу без ужаса - такого, знаешь, ручного ужаса, который можно науськать на других или спускать с цепи в комендантский час. Им даже Пьяница был нужен в роли пугала - там, где бродит полуденный упырь, люди доверчиво жмутся к властям.
- Но ведь есть законы против колдовства… - начал я.
Расследователи дружно, негромко, но как-то особенно обидно засмеялись.
- Старайся запоминать факты с первого раза, - менторски заметил Вереск. - Повторяю: он живет между судьей и прокурором. Оба - лучшие его друзья и не дадут его в обиду, пока он соблюдает светские приличия. Чуть оплошал, хватил лишку - законы сработают, как капкан. Или закажут забойщика из такого глубокого загробья, что даже Жасмин против него не вытянет.
- Жасмин - а почему Жасмин? Разве он из наших?
- Он так из подлости назвался, - пояснил Клен, - чтобы никто в толк не взял, можно его убить или нет. Но с нашими не соприкасался - только по людям работал. И вот…
- Доказательств нет, - одернул его Вереск, - одни подозрения. Подозрения - и Угольщик.
Очень приятно, когда о тебе говорят в третьем лице и по имени, словно ты уже умер или стоишь в строю солдат.
- Можно, я спрошу? - подал я голос, будто пай-мальчик.
.- Изволь. - Вереск кивнул.
- Сколько наших там жило?
Они переглянулись, потом уставились на меня.
- Семьдесят два человека, - медленно и как-то осторожно ответил Клен.
- Вы как-нибудь связаны с этим домом?
- Лично мы - нет, - ответил Вереск, принимая на себя роль лица под допросом. - Мы живем довольно далеко от тех мест, работы у нас хватает. Оттуда не было никаких тревожных сигналов.
- Кроме, - покосился на коллегу Клен, - жалоб на обычные притеснения. Всегда найдется кто-нибудь, чтобы сказать: "Под корень!" - или: "Пошел ты на пилораму!" Пяток непримиримых с вечными петициями о вырубке и расчистке. Намеки с ухмылкой о каких-то там планах застройки…
- Я не об этом. Ты говорил про два месяца между Пьяницей и пожаром. Неужели за эти два месяца не было ни вести о пропаже… о моей пропаже, ни новостей о появлении неизвестного молодого колдуна?
- Уже проверено. - Вереск, не прекращавший ваять из фольги, выдавил на маске впадины для глаз. - Ни одна община не заявляла об исчезновении человека с твоими данными.
- А если дело с Пьяницей было моим первым?
- Похоже на то - мастер свалил бы его, оставшись незамеченным.
- Если так, тогда и в пропавших должен упоминаться просто парень.
- А? - Клен локтем толкнул Вереска.
- Что это меняет в розыске? Остается тот же список из десяти-пятнадцати имен. Рассылать твой нынешний портрет - пустая затея. Вспоминай - или останешься Угольщиком.
- Тогда второе, - не сдавался я, - известия из общины о пришедшем колдуне.
- Мы изучили данные за семь-восемь месяцев до катастрофы. - Вереск сказал, как отпечатал литерами по листу. - Никаких зацепок, тем более колдунов. Вполне объяснимо: люди боятся. Стоит похвастать, что у них есть или воспитывается колдун-защитник, тотчас начнутся санкции. Тихая, размеренная жизнь будет уничтожена навсегда. Вот и держат язык за зубами.
- Я бы вернулся к приказу "Молчи", - напомнил Клен, терпеливо ждавший, пока я изучу все тупики ситуации. - Соображай, Угольщик. Выжми из себя, что можешь…
Упершись локтями в стол, я прижал пальцы к вискам. Зрительный образ, во сне объемный и четкий, наяву казался ускользающей тенью, зато пережитые чувства стали яркими и сильными; было в них нечто, что трудно выражается в словах. И смысл, смысл - в чем был смысл слова из сгоревших губ?..
- Первая версия, - глухо начал я, глядя в стол, - наваждение Жасмина. Ложный призрак для испуга.
- Возражаю, - поднял руку Клен. - Входное заклинание читал ты, Угольщик. Даже в пересекающихся снах Жасмин не может извратить смысл явленного тебе. У него… скажем, постоянный пропуск, а ты шел на откровение и был как свеча для мотыльков. Он мог усилить эффект соприкосновения, но не вовсе изменить смысл.
- Присоединяюсь, - кивнул Вереск. - Дальше.
- Вторая версия. - Кажется, мой голос стал совсем шорохом. - Видение настоящее. Меня предупреждают или просят, чтоб я не разглашал… что-то, чего я еще не знаю. И это - кто-то из погибших при пожаре.
- …который знал тебя и знает, что даже после смерти, - Вереск отложил готовую маску, - ты в состоянии вспомнить нечто опасное. Опасное для кого? Поджигателя или заказчика - будем считать их третьими лицами - в расчет не берем. К ним никто из погибших нежных чувств питать не может и защищать их не стал бы. Значит, может пострадать либо душа погибшего - либо ты, Угольщик.
- Слишком много "либо". - Клен поморщился. - Давай проще, Вереск!
Они не встречались глазами и не смотрели на меня. Явно слышалось, что может угрожать безымянной душе или мне, безымянному, - позор разоблачения.
- Нет, - пристукнул я ладонью по столу, упреждая новое логическое сплетение, - тут вообще без "либо". После всего я и без предупреждения глухо молчал бы, даже если бы за мной что-то было, - разве не так?
- Значит, остается одно, - кивнул довольный Вереск. - Призрак просил сохранить его тайну…
- Выходит, ты, Угольщик, был знаком с поджигателем? - Клен посмотрел на меня с явным любопытством.
- Думаешь, я тотчас наплюю на просьбу призрака, как только вспомню?
- Не в том дело. - Взгляд Клена стал еще внимательней. - Просто я вижу, как ты берешь дело на себя и оставляешь нам роль наблюдателей… Понимаешь, за что ты взялся отвечать в одиночку?
- Призраки, - спокойно отметил Вереск, - так же эгоистичны, как и люди. Только корысть у них другая, не в деньгах. Например, они очень озабочены своим добрым именем в посмертии. Призрак может внушить ложное чувство долга, обязать, связать клятвами…
- Разве я отказываюсь работать с вами? - Чего я не хотел, так это остаться без поддержки.
- Можно было бы сказать: "Мальчик, мы тебя без присмотра не оставим", - но это будет неправдой. - За невозмутимостью Вереска скрывалось что угодно. - Мы с Кленом уже примелькались в тех местах. Если мы появимся вновь, причастные к пожару будут выжидать, чтоб не выдать себя неосторожным словом или действием. Поэтому будет лучше, если на место отправишься ты - чужой, никому не известный парень. Настороженность по отношению к чужим иная, чем к расследователям.
- Хотя, честно сказать, не по душе мне это, - вздохнул Клен. - Ты отправляешься неподготовленным, с нулевой наработкой, и мы сами тебя к этому подстрекаем…
- Здравствуйте, мы расчувствовались! На пенсию пора! - Вереск отвесил ему поклон, а мне сказал: - Не слушай его, Угольщик. Он хочет показать, как ему сейчас неловко. А на самом деле рад-радешенек, запуская тебя в работу.
- Не надо разговоров, люди. - Я скривился, пока Клен возмущенно гудел что-то в усы. - Никакая это не работа! Тайна - моя; я должен ее разгадать - и только я. Хочу узнать свое имя, найти родных…
- Ошибаешься, Угольщик, - покачал головой Клен. - Это и есть наша работа - распутывать чужие тайны, как свои. Гляди, не вляпайся после дела в новую тайну - тогда ты совсем пропал…
- Нам, - Вереск улыбнулся, прищурив один глаз, - очень нужен колдун. Так что - гори, но дотла не сгорай.
Мне эти слова не понравились, и я перевел беседу на другое:
- Положим, я найду заказчика поджога - что тогда?
- Тогда обращаешься к нам. - Вереск, как никто способный на мгновенные перемены, тотчас стал деловит и сух. - Мы проверим факты и вызовем палача.
- А если эти факты ведут к имени поджигателя? Мне сказано - "Молчи".
- Тогда… - Вереск взглядом попросил у Клена поддержки.
- Можно, - согласился тот. - Парень правду ищет; он ее умеет видеть.
- Визитку я не дам - опасно. Запомни телефон - 558–124. Позовешь Мухобойку, скажешь, кто, где и в чем виновен. Только наверняка. Чтобы потом никаких "Я ошибся".
Наяву
Наяву я увидел пожарище через сутки, когда решил поехать за разгадкой.
Уже на вокзале Клен вдруг загорелся идеей снабдить меня парой крепких заклинаний, но Вереск быстро его урезонил - после таких громобойных заклятий можно сворачивать расследование и улепетывать без надежды на возвращение.
- Никакого оружия, - наставлял меня Вереск. - Никаких поспешных действий. Никаких заклинаний. Помни, что рядом будет находиться мастер порчи и вредительства - Жасмин, готовый поймать тебя на любой оплошности. Смотри, слушай, запоминай, задавай с невинным видом самые дурацкие вопросы. Обдумывай потом, в одиночестве. Старайся использовать каждую ночь для входа в сон - или напрашивайся на приглашение. Ты уже отметился как любитель кошмаров - используй это.
Денег они смогли выделить немного - сами сидели на мели. Именно поэтому был выбран поезд - по железной дороге пусть с пересадками, но дешевле, чем междугородным автобусом. Расстались мы с приходом электрички - с быстрыми сильными рукопожатиями и последними советами: "Если что - сразу звони, лучше из автомата на окраине", "Узнаешь свое имя - не связывайся сам с родней, сообщи нам, мы это уладим".
Потом была дорога - шумная, со стуком колес по стыкам рельсов, с аккордеоном и угощением вином от компании гуляк-попутчиков, с гаснущим солнцем и сперва синевой, а затем и сплошной чернотой за окном, где медленными метеорами пролетают станционные фонари; с холодным и пустым ночным вокзалом, где в зале на массивных скамьях мучительно спали и ерзали ожидающие, где я жевал вялый хот-дог, а в ногах терлась толстая вокзальная кошка. В рассветном тумане подошел к перрону желтый дизельный поезд, снова я оказался у окна, за которым проплывали залитые туманом поля. Я успел согреться, подремать часок-другой, еще раз пересесть - и незадолго до обеда вышел на нужной станции.
Чистый, чинный, опрятный городок в темной липовой зелени. Вначале я прошел по нему, чтоб сориентироваться. Город как город, люди как люди. На меня едва обращали внимание, даже когда я сворачивал в узкие проулки, запоминая их расположение и возможный путь ухода от погони. Когда я спрашивал - где здесь гостиница? где больница? - мне объясняли подробно и вежливо, хотя слегка помятый вид выдавал во мне путешественника без определенных целей, пусть не бродягу, но шалопая. Пару раз доброхоты говорили мне, как пройти к молодежному центру, где ночуют туристы, студенты и прочие рассеянные странники.
Я озирался, я старался вспомнить - но память не возвращалась. Наконец я спросил: где театр под открытым небом? Оказалось, в городском парке.
Театр был пуст, но - я сразу узнал его! Это именно тот помост, те ступени рядов! Легкая дрожь пробежала по телу. Даже голова закружилась от внезапно накатившего чувства узнавания. До этого я готов был поклясться, что никогда не был в этом городке, не видел его домов, улиц, - и вдруг этот театр, возникший из ночного кошмара. Явь и сон перехлестнулись, перепутались в моей голове и в моей жизни. Что мне снилось, а что было в действительности, что я по-настоящему помню, а что являлось мне в миражах сознания - и что еще явится? По мере того как я оглядывался и привыкал к месту, театр становился более реальным, спокойным и переставал быть жуткой Декорацией. Зрение прояснилось, постепенно я успокоился.
Парковый служитель в голубой робе уличным пылесосом Убирал с дорожек палую листву; я заговорил с ним:
- Привет! Сегодня нет концерта?
- Будет в воскресенье, - отозвался он, выключив мотор и разыскивая по карманам сигареты. - Культовые песни и медитанцы - как раз для таких, как ты. Приходи. Только никаких наркотиков, договорились?
- А эти… - я так искренне "забыл", что пауза получилась совсем правдивой, - четыре девушки в масках… видел их на майском празднике.
- А-а, "Грации", - кивнул он. - Да, они тоже будут. Ловкие девчонки.
Я угостился у него сигаретой, хотя курить не хотелось - просто для поддержания разговора.
- А рыженькая - она уже оправилась от порчи?