Карантин - Малицкий Сергей Вацлавович 25 стр.


Павел вытащил из кармана пирамидку Алексея и поднес ее к глазам, чтобы рассмотреть лучше. Она была выточена из камня или отлита из какого-то пластика. Во всяком случае, грани не казались покрашенными. Пирамидка была сложена из треугольных призм. Углы граней сточились, словно брелок бултыхался полгода в поддоне с мелким гравием. Ушко для короткой белой цепочки крепилось к центру черной грани. Павел потеребил звенья - сплав показался ему незнакомым. Пригляделся к ушку. Оно было приварено или вплавлено в желтый стерженек, уходящий в глубь пирамидки. Павел попробовал его покачать, сдвинуть, стерженек щелкнул и повернулся на девяносто градусов. Обратно возвращаться он не захотел.

- Русские мастера - лучшие в мире,- прошептал Павел.- Секрет их преимущества в начальной стадии работы с незнакомым механизмом. Первым делом они его ломают. Отсюда и закалка, и смекалка. От дурости. Впрочем, вся страна так живет.

Он нащупал на груди Томкино украшение, вытянул его из ворота, повертел в руках исцарапанный диск. Немудрящий рисунок, отштампованный на металле едва различимыми линиями, теперь показался ему интересным. Особенно на фоне пирамиды. На одной стороне диска был изображен треугольник, вписанный в круг, на другой - большой треугольник, сложенный из четырех равносторонних маленьких.

- Геометрия,- пробормотал Павел и повертел украшение в руках. В нем ничто не поворачивалось и не щелкало.

Что-то привлекло его внимание за окном. Он протянул руку за биноклем, но, подумав, оставил его в чехле. Закрыл на мгновение глаза, потом медленно открыл их и окинул площадь взглядом сразу всю. Не метнулся взглядом от далеких дверей "Ашана" и подъездов "МЕГИ" до откосов МКАД, а захватил всю площадь целиком, не присматриваясь к деталям. Через пять минут он засек сразу с десяток опорных точек. Среди стоявших, едущих автомашин и движущихся фигурок людей взгляд выхватил неподвижные силуэты. Двое стояли на выезде у торца "Ашана". Двое переминались с ноги на ногу у выезда с погрузки к "ИКЕА". Двое болтались на развязке у кольцевой. Трое ворочали головами у центрального входа в "МЕГУ". Еще один сидел на скамье

- Она не враг,- прошептал Павел.

"Наверное",- ответил кто-то у него внутри.

- Враги не просят о помощи и не сообщают, что они в беде.

"Конечно, если не хотят заманить в ловушку",- последовал ответ.

- Враги не обучают врагов своему языку.

"Если не хотят допрашивать пленника со всеми удобствами".

- Враги не снабжают врагов деньгами и одеждой.

"Не слишком большая плата за отнятую мастерскую, квартиру, машину, всю жизнь. К тому же в тюрьмах тоже кормят бесплатно".

- Враги не признаются в любви врагам.

"Наивный юноша".

- Враги не рожают добровольно детей от врагов.

"Считай это хитрым способом получения генетического материала".

Человек на скамейке шевельнулся. Павел поднес бинокль к глазам. Это был Жора. Он сидел подняв воротник пиджака, и, не глядя в сторону Павла, что-то говорил в микрофон. Левую руку он держал перед собой ладонью вниз, а на правой показывал два пальца.

"Будут брать одновременно двоих,- почти безразлично подумал Павел.- Ждут майора. Осталось полчаса. Интересно, вычислили меня уже или нет? На крыше, очевидно, снайпер. Может быть, не один".

Усталость навалилась, не давая вздохнуть. Веки отяжелели. Павел откинулся назад, прислонился головой к алюминиевой раме огромного окна. Скорее бы зима, чтобы схватывало морозцем за щеки. Чтобы дыхание теснило пространство паром. Чтобы пришла свежесть. Чтобы спать до рассвета. Долго.

43

Сны были долгими. Такими долгими, что по утрам Пашка чувствовал усталость от снов, которая, конечно, тут же рассеивалась, стоило выскочить из дома, прошлепать босыми ногами по ступенькам крыльца, ступить на холодную землю, перебежать улицу и через прогон, огородами спуститься к Клязьме и спрыгнуть с серого деревянного мостика в прозрачную воду.

- Пашка! - кричала на всю улицу бабушка.- Опять на речку побежал! Утонешь же, сорванец! Куда ж ты без пригляду?

А Пашка уже опять выползал на мостик, скатывал с ягодиц на колени черные сатиновые трусы, скручивал их тут же жгутом, не снимая, выжимал, натягивал и бежал обратно, зная, что не будет ни ругани, ни подзатыльника, ни крапивы по голым ляжкам. Да и что там, в Клязьме, у мостика - в самом глубоком месте по пояс, встанешь на коричневый песок, замрешь, и через минуту толстые и жирные пескари начинают пощипывать пальцы. Подумаешь, искупался. Да он зимой из проруби пил. Мог бы и искупаться, если бы не боялся, что затянет под лед. Нет, болел, конечно, но что его болезни? В обед насморк и кашель, в ужин горячий лоб и пот, ночью слабость, а утром - хоть опять беги на Клязьму.

- Вот ведь вражья порода,- кривили губы бабкины соседки.- Никакая зараза постреленка не берет! Нюрка! Твой довесок опять морковку прямо из грядки в рот совал! Подожди, подцепит глистов - намаешься в задницу чеснок пихать.

- Я ее помыл в бочке,- бурчал Пашка, тут же вспоминал, что вода в бочке зеленая и тухлая, и торопливо добавлял: - И вытирал! Об штаны! Почему вражья порода, бабуль? Это они про меня?

- Про папку твоего,- хмурилась бабка.- Знамо дело, и про тебя. Ты ж его отросток?

- Почему вражья? - не понимал Пашка.

- А завсегда так,- вздыхала бабка.- Что непонятно, то и противно. Папка твой тут неделю прожил, пока оказия с ним не случилась, а чего только не успел сделать! И крышу поправил, и забор поднял, столбы просмолил, до сих пор стоят! Другие годами на свои заборы смотрят: а чего его чинить, упадет - новый поставим. И вот он падает, падает, падает... А хозяин того забора все пьет, пьет, пьет. А папка твой не пил.

- Совсем? - удивлялся Пашка.

- Ну того я не знаю,- словно задумывалась бабка,- но сама не видела. А мамку твою бесполезно было расспрашивать: с ней только заведи разговор о твоем папке - она сразу словно блаженной делалась. Улетала куда-то. Пока вовсе не отлетела...

Бабка убегала во двор плакать, а Пашка пил молоко с черным хлебом, ходил гладить лошадь к соседу через три дома, тискал мускулистую кошку Мурку, лез на дерево, чтобы посмотреть, что за птенцы вывелись в скворечнике, опять бежал на речку, глотал наваристый суп, теребил подшивку старых детских журналов, строгал из тополиного прута деревянный меч, разорял на поплавки комелек бабушкиного веника, мыл черные пятки в тазу - то есть занимался тем, что делал каждый день с утра до вечера: рос. И быстрее всего он рос, как говорила бабушка, в постели. Во сне.

- Когда человек спит,- подмигивала бабка внуку,- он в две стороны растет! И ногами, и головой. А когда ходит, только в одну сторону. Вниз-то земля не пускает.

Пашка относился к бабкиным словам со всей серьезностью и ложился спать сразу, как только начинало темнеть. Правда, сосед-бобыль, который ездил на "пятьдесят втором" "ГАЗу", бабку поправлял - говорил, что можно и днем в две стороны расти, надо только почаще на турнике висеть, тогда точно ногам земля не будет мешать. А уж если еще и ноги к турнику подносить, да подтягиваться, да кувыркаться, тогда уж точно ничто Пашку не остановит. И в высоту в папку пойдет, и в плечах раздастся.

- А мой папка сильный был? - затаив дыхание, спрашивал Пашка соседа.

- Откель мне знать? - пожимал тот плечами, приколачивая для соседского внука между двумя тополями железную трубу.- Не было тогда меня тут. Толи в командировку уехал тогда, то ли в рейс какой, теперь уж и не упомнишь.

И вот, набегавшись задень, нависевшись на трубе, которая уже через пару месяцев стала блестеть, как отполированная, Пашка забирался на кровать, думал о чем-то важном, что не вспомнится уже с утра, представлял, как пойдет осенью в школу, закрывал глаза и начинал смотреть долгие-долгие сны.

Он плыл в лодке. Над головой гудел парус, хотя ему казалось, что лодка поплыла бы и без паруса: достаточно одного желания, чтобы она плыла. Вокруг блестело рябью под утренними лучами солнца море. Ветерок задувал сзади и справа, и Пашка чувствовал, как больно упирается ему в бок деревянная рукоять кормового весла, но он продолжал прижимать ее локтем, потому как плыл точно на белесую, едва различимую звезду, которую не могло затмить даже солнце. Волны шлепали по левому борту, лодка кренилась, но продолжала резать воду в нужном направлении, и деревянная фигурка на носу лодки, наверное, удовлетворенно улыбалась. Так казалось Пашке: он видел только спину истукана.

Порой он плыл так всю ночь, просыпаясь утром, как всегда, утомленным, с затекшей рукой. Порой добирался к утру до берега. А частенько видел себя уже сходившим на берег.

Лодка утыкалась носом в черный песок, Пашка спрыгивал в воду, которая начинала пощипывать солью слегка сбитые о днище лодки пятки, и снимал парус. Доска, на которой сидел Пашка, откидывалась, парус убирался в ящик, затем ослаблялись канаты и складывалась мачта. Пашка прихватывал ее узлом к рукояти кормового весла, подхватывал со дна лодки кожаный мешок с водой и выбирался на берег. Только тут он мог рассмотреть истукана на носу лодки. Это был человек, который словно вырастал из изогнутого, почерневшего от морской воды бруса. Он не был ни красив, ни страшен, хотя его руки, скрещенные на груди, бугрились мышцами, а устремленный вперед слепой взгляд был непреклонным и строгим. Пашка упирался пятками в усыпанную ракушками кромку воды и сталкивал лодку в воду. Волна подхватывала ее, и мальчишка в последнее мгновение, как ему казалось, ловил тронувшую деревянное лицо усмешку. Его путь и путь его лодки расходились, но беспокоиться за лодку не следовало. Она знала свою дорогу. Знал свою дорогу и Пашка. Он должен был добраться до тяжелых, оплывающих пологими склонами гор на горизонте.

Чаще всего Пашка просыпался именно в этот момент. Протирал глаза и сетовал, что не успел рассмотреть горы, не повертел головой вправо и влево, не перебрался через полосу черного песка, не поднялся по каменистому склону. Но иногда это ему удавалось, и всякий раз он видел разное. То это была такая же черная пустыня, которая таяла в туманной дымке задолго до гор. То зеленые холмы, на которых паслись какие-то животные. То темный лес стоял в ста метрах от Пашкиных босых ног. Но самое главное было в том, что все эти картины не были ни воспоминаниями, ни фантазиями. Еще во сне Пашка отчетливо понимал, что он никогда не был в этих краях, на грани пробуждения чувствовал, что вряд ли когда-нибудь побывает там, а уже открыв глаза, думал, что сны колышутся в воздухе, словно запахи, и ему снится именно то, что он способен унюхать.

Сейчас он стоял на выжженной в глухом лесу плеши. Земля все еще оставалась теплой, хотя огня он не видел, да и древесного дыма не было - по пролеску ветерок нес иные запахи. Пахло жженой резиной, маслом, ацетоном, как будто порохом или чем-то похожим и смертью. Гнилостный запах смерти струился по выжженной земле и заползал в ноздри, вызывая тошноту. Павел оглянулся и увидел странную покореженную машину. Колеса ее были вывернуты наружу, резина висела на дисках лохмотьями, кабина была словно смята ударом кувалды. Павел хотел подойти поближе, чтобы рассмотреть, где у этого аппарата расположен движок, и где оси у колес, и почему кабина так сильно выдается вперед, но ощущение мгновенной опасности заставило его проснуться.

44

- Ресторан закрывается,- коснулся плеча улыбчивый парень в желтой рубашке с темным воротником.- Но вы можете здесь сидеть и дольше. Правда, через час закроется и магазин. Вот, вам просили передать. Ответьте на звонок.

Сотовый зазвонил сразу же, Павел нажал кнопку и услышал голос тестя:

- На тебе уже полчаса чужой жучок. Разброс дает метров сто пятьдесят, но с конторы станется поставить на уши и весь комплекс.

- А теперь? - Павел подхватил пирамидку, пошевелил ушко и провернул его по часовой стрелке до упора.

- Погасло,- хмыкнул тесть,- Зря выключил - надо было оставить, если знал, о чем идет речь. На будущее: не нажимай ничего, о чем не имеешь понятия. Теперь слушай инструкцию. Конторских здесь десятка три, с той стороны здания столько же. И на трассе. На крыше тоже. Больше чем уверен, что с оптикой и стволами. Судя по всему, вежливый захват нам не светит. Поэтому выбираться придется внаглую. Засекай время. Ровно через десять минут я подъеду к площадке загрузки. Машинка - синий автобус "Фиат-Дукато" с надписью "Почта России". Чек у меня есть, под загрузку пройду без проблем, сдавать буду к двум пальмам в кадках. Будь там же с чем-нибудь громоздким. Купи какую-нибудь хрень. Если с собой багаж, пакуй все в фирменные сумки. Заодно поможешь загрузиться. Все! И спеши не торопясь! О! Зашевелились, служивые. Маячок потеряли!

Павлу стоило большого труда сдержать себя и не понестись вниз по лестнице сломя голову. Впрочем, день был будним, и народ уже не толпился в торговых залах, и на кассе очереди были не слишком длинными. В зале растений Павел выдернул из отстойника тележку и, недолго думая, водрузил на нее сразу четыре пальмы или что-то похожее на них.

- Хризалидокарпус желтоватый и ховея Форстера,- прочитал он этикетки,- Вот такие тут цены. Больше десяти тысяч рублей только за встречу с тестем!

Крепкие ребята прошли мимо кассовых аппаратов, когда Павел уже оплачивал покупку. Взгляды заскользили по покупателям, пробежали и по нему, но ни за костюм, ни за нарочито ссутуленную спину, ни за очки не зацепились. Часть агентов поспешила ко входу, остальные пошли по залам. Когда Павел выкатил тележку к гардеробу, возле него уже стоял человек со скучающим выражением лица.

- Осторожнее, это же хризалидокарпусы! - попросил Павел неловко повернувшегося "конторщика" и подумал, что большего соответствия, нежели очкастый ботаник с чертежной тубой и тележкой пальм, придумать было бы сложно.

"Фиат" уже стоял под погрузкой. У открытых дверей, задвигая в глубь автобуса горшок все того же хризалидокарпуса, в синей фуражке с надписью "Почта" кряхтел тесть. Фуражка была ему маловата и едва держалась на обритой до блеска голове. Из-под носа свисали длинные седые усы. Впереди откуда-то образовался живот, щеки раздались, как у Вито Корлеоне из кинофильма "Крестный отец".

- Тарас Бульба! - восхитился Павел.

- Оселедца нет,- поправил фуражку майор.- Или как там его кличут. Поспешай, зятек. Если бы не наша флора, загребли бы нас в первую очередь. Ас этими пальмами мы похожи на идиотов даже больше, чем я рассчитывал. Но не думай, что их заблуждение продлится больше пяти минут! Хотя и я бы тебя в упор не узнал, если бы... Ну да ладно.

Майор был разговорчивее, чем обычно, но замолчал, как только сел за руль. "Дукато" отъехал от пандуса через минуту. Павел еще успел разглядеть фигуру Жоры, который стоял, скрестив руки, возле скамьи, но "фиат" громыхнул через лежащих полицейских и перед кольцевой ушел в тоннель.

- Куда едем? - поинтересовался Павел.

- Тут недалеко,- буркнул майор и замолчал на сорок минут.

- Ничего не хотите мне рассказать? - пару раз спросил Павел, но ответа удостоен не был.

Патрульных машин на трассе было достаточно, но почтовую машину никто даже не пытался остановить. На Каширке тесть ушел к Домодедову, развернулся перед самым аэропортом и через полкилометра съехал на разбитую бетонку.

- Дорога дрянь, конечно,- впервые повернулся он к Павлу,- но если надо идти на Рязань, объезжать люберецкие пробки лучше здесь. Прямо к Бронницам выведет.

- И куда нам? - не понял Павел,- В Бронницы или в Рязань?

- Туда, куда нам с ладу, ехать не надо,- проворчал тесть.- Мы уже почти на месте.

- Где? - не понял Павел, подпрыгивая на ухабах и рытвинах.

- В глубокой заднице,- отрезал майор и на выезде из леса ушел с бетонки в кромешную тьму проселка.

За кустами бузины стоял уже знакомый Павлу уазик. Только номера на нем были другие, а за рулем спал мужичок-недомерок в синем костюме.

- Быстро! - скомандовал тесть,- Поможешь перегрузить.

- Так не влезут пальмы в уазик! - не понял Павел.

- На хрен мне эти пальмы? - сплюнул майор.- Мужика перегружай в "фиат"! Он же не при делах. Отошел от машины отлить - и попал. Очнется утром: полная машина пальм. Запор мозга от умственного напряга гарантирую.

- Запор? - не понял Павел.- Так вы его усыпили?

- А что, я должен был его убить, ради того чтобы тебя из ресторана вытащить? - зло цыкнул зубом майор, нахлобучивая на посапывающего мужичка фуражку,- Ну не рассчитал, поджидая тебя у пруда, что не один я такой умный. Как еще выпутался тогда, сам удивляюсь. Ладно! Давай-ка поспешим. Нам еще в Москву надо вернуться, а времечко уже клонится к полуночи.

Обратно ехать было веселее. Уазик болтало из стороны в сторону сильнее, чем "фиат", двигатель ревел, но ухабы уже не казались приговором подвеске, да и выхватываемый фарами замусоренный дачниками лес не был уже таким зловещим. На Каширке машинка и вовсе повеселела и потащила странную парочку едва ли не с ветерком.

- Томка в беде,- сказал Павел, когда майор открутил вниз стекло и достал из кармана сигарету,- Томка в беде,- повторил он через минуту, не увидев никакой реакции.

- Томка! - почти закричал Павел, когда майор наконец повернулся к нему и скривил губы.

- А ты, зятек, стало быть, весь в шоколаде? Тебе не о чем беспокоиться?

- Да черт со мной! - едва не сорвался Павел.- Она беременная! Вы знаете об этом?

- Да ну? - изобразил удивление майор,- И что ты собираешься сделать? Отправить ее на сохранение? Помолчи пока, парень. Всего я тебе не скажу, но кое-что узнаешь. Чуть позже. Самому нужно мысли в кучку собрать. Хорошо?

Дальше ехали молча. На кольце майор взял вправо и погнал по внешней стороне. Посмотрел на Павла только один раз, сорвал с губы приклеенные усы, вытянул из-под толстовки сложенный плед, выплюнул из-за щек какие-то резинки, буркнул примирительно:

- Забыл уж про этот маскарад. Есть хочу, сил нет. Весь день на нервах. Да какой там день - с пятницы надо отсчитывать. Тут, на кольце за Владимирским, ресторанчик есть. Ничего особенного, но плов приличный. Сейчас, конечно, специально готовить не будут, но нам-то один черт. Посидим на воздухе, перекусим. Я угощаю, не кисни.

- А что тянули до среды? - выговорил Павел.- Раньше не могли объяснить хоть что-то?

- Раньше? - прищурился майор.- Знаешь, это как вокруг столба бегать. Попробуй определить, что раньше, что потом - нос или задница!

Плов действительно оказался неплохим. Правда, лампочка в беседке была слабой, отчего тени на лице наголо обритого майора делали его голову похожей на череп мертвеца. Павел смотрел на него и думал - превратится ли он в чужака, если из темноты вылетит стальной стержень и вопьется ему в лоб? И займется ли пламенем, если направить на него газоанализатор?

- Чего смотришь? - вытер майор губы салфеткой,- Странный ты парень. Барахло свое с собой потащил. И в сортир с сумкой пойдешь?

- Так надежней,- ответил Павел.

- Наверное, думаешь, жрет старый хрен, а с его дочкой неизвестно что происходит?

- Примерно так,- признался Павел.

- Эхма,- заложил руки за голову майор.- Была бы денег тьма! Купил бы баб деревеньку и... играл бы на гармошке.

Он откинулся чуть-чуть назад, отчего тени на его лице исчезли, но само лицо почти растворилось в сумраке.

- Что с Томкой? - отчеканил Павел.

- Пока ничего,- ответил майор,- Хотя как сказать. Время придет - появится, не сомневайся.

- Она в беде! - повысил голос Павел.

Назад Дальше