– На крышу, – приказал Штенгель.
– Я прикрою. – Корн выхватил короткий меч.
– За мной, оторвёмся, – потянул его за собой капитан.
Они рванули по лестнице на крышу, и не зря Штенгель излазил все окрестности, ибо не первый год использовал это место для тайных встреч. Поэтому они ушли. С крыши харчевни перебрались на другую, потом ещё и ещё. Миновали квартал и только после этого спустились на землю.
Капитан выглянул из тесного переулка. Никого постороннего не видно, только патруль Городской стражи, наверняка извещённый о беспорядках, топая сапогами, пробежал в сторону харчевни.
– Надо доложить, – сказал Корн, пряча свой меч обратно под плащ.
– Подожди, – придержал его Штенгель. – А вдруг это Таран главный изменник?
– Не может быть. – Корн был категоричен.
– Может или не может, не нам с тобой судить. Но наёмники за тобой приходили. А докладную записку ты ему оставил. Вывод напрашивается сам собой: секретарь или граф.
– Да секретарь это. Я уверен.
– А секретаря кто на это место посадил?
Корн задумался и спросил:
– Что делать?
– К Хайнтли Дортрасу пойдём. Тем более к городскому храму ближе, чем к замку.
– Давай, – согласился филёр.
Они быстрым шагом направились к храму Белгора, величественному зданию на площади Первого откровения.
В воздухе застыло напряжение и ожидание чего-то нехорошего. Прохожих было на удивление мало. Патрули стражников на своих постах отсутствовали, и уже выйдя на храмовую площадь, Штенгель и Корн снова столкнулись с преследователями. Два десятка наёмников под предводительством двух лейтенантов Тайной стражи с ясно видимыми серебряными бляхами поверх форменных мундиров шли по параллельной улице и вышли на площадь одновременно с ними.
– Бегом! – выкрикнул капитан и длинными прыжками помчался к храму.
– Догнать их! – выкрикнул один из лейтенантов Тайной стражи.
– Не дайте им уйти! – вторил ему второй.
И наёмники, словно стая хищников, загоняющих травоядного зверя, рванули за ними вслед.
Спасительную для себя гонку капитан и сыщик выиграли, то есть в вечной борьбе за жизнь одержали ещё одну маленькую, но чрезвычайно важную победу. Они вбежали в распахнутые настежь двери храма, проскочили мимо жрецов, несущих в этом месте постоянную стражу, и припали к статуе Белгора, общегосударственной святыне. Как бы ни повернулось дело, но каждый, кто коснулся статуи бога, получал защиту и неприкосновенность. Другое дело, что порой жрецы карали за совершённое деяние более строго, чем официальная власть. Наёмники вломились следом, но были остановлены суровым голосом представительного жреца-охранника, который раскатился по огромному залу и отразился от свода:
– Стойте, нечестивцы! Как посмели вы с оружием в руках ворваться в храм божий?
– Пошёл в сторону, святоша! – откликнулся передовой наёмник, с уверенным видом, обнажив меч, приближаясь к статуе.
– Всем оставаться на своих местах! Работает Тайная стража! – выкрикнул лейтенант, вошедший вслед за наёмниками.
– Вам что, – пророкотал голос жреца, – законы не писаны?! Вон из храма!
– Эти двое – преступники, – заявил лейтенант, – и мы заберём их в любом случае.
Жрец не на шутку обозлился на нахальных гостей. Он быстро пробормотал что-то под нос, положил левую ладонь на амулет, который висел на груди, и сказал:
– Да простится мне, что за веру нашу, силу твою, отец-прародитель, использую не по предназначению.
Из руки жреца вылетело полупрозрачное, почти невидимое человеческим глазом облако. В воздухе оно моментально развернулось в густую паутину и накрыло наёмников вместе с лейтенантами Тайной стражи. Те застыли, как если бы впали в сон, а затем рухнули на выложенный цветной плиткой пол храмового зала. С виду они вроде остались живы, по крайней мере, кто был ближе к Штенгелю, дышал. А жрец отряхнул ладони, будто сбивая пыль, развернулся к Штенгелю и спросил:
– Кто таковы будете?
– Капитан Штенгель, Тайная стража, выполняю личное задание верховного жреца Хайнтли Дортраса и герцога Конрада Четвёртого, – ответил капитан, отпуская прохладный мрамор статуи.
– Старший сыщик-наблюдатель Корн, Тайная стража, – вслед за капитаном представился филёр.
– Бона как, – пробасил жрец. – А чего это вы со своими не поделили? Впрочем, не моё это дело, мирские хлопоты не должны занимать истинного служителя веры.
– Нам срочно нужен верховный жрец, – сказал Штенгель.
– А нет его, в замке он, – ответил жрец и пошёл обратно на свой пост у входа, где два его сменщика с невозмутимым видом продолжали нести свою службу.
– Постой, жрец.
– Чего тебе, капитан? Зачем тревожишь меня своими мирскими делами?
– Это дело напрямую касается жрецов. В городе начинается мятеж, и направлен он не только против герцога, но и против нашей веры.
– Есть доказательства? – нахмурился жрец и даже невозмутимые стражники на входе повернули голову, вслушиваясь в слова Штенгеля.
– Вот эти, – кивнул капитан на лежащих наёмников, – выкрикивали славу богу Ятгве, а ещё кляли нас, как еретиков и язычников.
– Что-то ещё?
Штенгель подошёл к одному из лейтенантов, сдернул с него серебряную бляху, внимательно осмотрел её и заключил:
– Подделка. Это липовые офицеры Тайной стражи. Напомню, каждая такая бляха освящена в храме Белгора. Следовательно, подделка такого опознавательного знака есть преступление и перед богом.
– И что ты хочешь от нас, капитан? – Жрец принял из рук Штенгеля бляху, поводил над ней рукой и брезгливо отшвырнул.
– Надо пробиться в замок, помочь герцогу и верховному жрецу.
– Верховный жрец силён, на то он и верховный, – отозвался жрец. – Однако, если здесь замешана чужая вера и речь зашла о еретиках, надо ему помочь. – Жрец повернулся к охранникам: – Братья, вызывайте всех, кто нынче в храме святом. Постоим за веру нашу.
– Благодарю, достопочтенный. – Штенгель склонился в поклоне перед служителем Белгора.
– Не торопись благодарить, капитан. – Жрец поднял правую руку: – Если ты ошибся, то понесёшь за свою ложь суровое наказание. Не важно, случайно ты солгал или преднамеренно.
– Я готов. Только поторопитесь.
15. Пламен
– Тренировки окончены! – Я попытался скопировать командный голос сержантов Городской стражи, но пока получалось не очень хорошо. – Квирин Игла и Длинный Лога, ко мне!
Бывшие беспризорники, а ныне рядовые члены полубандитской группировки Кривого Руга под моим командованием, направились через ворота на выход. А "десятники", которым я велел остаться, подскочили ко мне.
– Парни, мы сегодня в город по делам выйдем. Поэтому всё на вас. Что делать, знаете, не расслабляйтесь и на ночь выставляйте усиленный караул.
– Это фишку, что ли? – переспросил Квирин Игла, который ещё не совсем привык к новым порядкам.
– Да, фишка – то же самое, что и караул, – подтвердил я. – Так вот, выставьте караул и будьте внимательней. Что-то не то вокруг творится, неспокойно как-то. Продукты возьмёте, как обычно, в таверне у Марты, и называйте её тетушка, а не толстуха, как в прошлый раз. А то снова от Гонзо по шее получите. Всё понятно?
– Понятно, – сделал смешную стойку Квирин.
– Сами пойдёте? – спросил Длинный Лога.
– Сами, там дело личное.
– А может, пяток парней прихватите?
– Нет. Нас трое, отобьёмся, если что. Да и не с пустыми руками пойдём.
Лога и Квирин в сопровождении трёх парней покрепче отправились на кухню добывать пропитание, и мы остались втроем.
– Лысый как в город ушёл, так и с концами, – сказал Курбат. – Без него пойдём?
– Придётся, – ответил я и добавил: – Говорю сразу, если шанс представится, то работаем сегодня.
– Правильно, – поддержал меня Звенислав, – а то эта гадина уже отжила своё. Хватит!
– Я не против. – Голос Курбата был глух. – Однако чуйка шепчет, что в городе не всё ладно. А вы что-то чувствуете?
– То же самое, – утвердительно кивнул я. – Есть беспокойство. А ещё в воздухе запах гари. Её нет, пока в нашем районе ничто не горит, а запах имеется.
– И у меня так же, только думал, что это от переживаний. – Звенислав, как всегда, улыбался.
– Ладно, сходим и посмотрим. – Моё решение было принято ещё утром. – Если вдруг шухер какой, тихо и без шума вернёмся назад.
Начинало темнеть, и резко похолодало. Всё же конец осени. Поэтому мы переоделись. На головы шапки вязаные, какие морячки и портовые грузчики носят, на плечи – утеплённые плащи. Вооружились. Нам теперь без этого никак. Когда босяцких вожаков гасили, дел таких натворили, что будь здоров, и вспоминать нас будут долго. Причём недобрыми словами. Так что врагов у нас теперь хватает. У моих друзей по два ножа, и у меня также, один – из тех, что Одноглазый подарил, а второй – дромский, что раньше у Рыбаря был. Под плащи на петли пристегнули арбалеты, не те коряги, с которыми шакалов гратрийских отбивали, а настоящие произведения искусства, маленькие, удобные, аккуратные. Пусть нет в них той пробивной силы, которая в больших арбалетах имеется, но зато они незаметные и лёгкие. Для наших ночных прогулок именно такие и нужны. До сих пор с парнями вспоминаем, как они нам достались.
Раньше в Старой гавани таких арбалетов насчитывалось пять штук. Владельцем их был убийца Шрам. После его смерти арбалеты перешли к папаше Бро. Однако воспользоваться ими он не успел. Их нашли, когда его потайные гнездовья вскрывали. По одному себе забрали Дори Краб и Кривой Руг, а три нам достались, но не просто так. Всё честь по чести. Мы подошли с просьбой к Гонзо: мол, давай арбалеты. А он, выжига, упёрся, жалко ему стало. И спорили мы с ним долго. До тех пор, пока не появилась толстуха Марта, маманя этого скопидома. Да как даст ему по спине сковородой, он и сдался. Мы ведь сироты, а заодно её спасители. Поэтому, как я уже отмечал, мы у кухарок на особом счету. Такой вот случай из развесёлой бандитской жизни, хочешь не хочешь, а маму слушать надо.
В город вышли уже в полной темноте, окраина есть окраина, фонарей здесь нет. И только возле какой-нибудь харчевни для небогатого народа стоит факел или металлическая жаровня, в которой рдеют угли. Вроде бы спокойно и одновременно что-то было не так. Даже те места скопления горожан, которые и в самые лютые морозы собирали вокруг себя людей, были пусты. А где-то дальше, в престижном Белом городе что-то горело. Однако такое и раньше случалось. Так что можно не обращать внимания. Вот только одна мелкая странность накладывалась на другую, и беспокойство усиливалось. А неподалеку от площади Умельцев наткнулись на двоих стражников, лежащих в лужах крови, и это было уже по-настоящему серьёзно.
– Гляди, парни. – Курбат указал на одного стражника. – Вроде живой ещё.
Действительно, недобитый стражник пытался двигаться. Я перевернул его с живота на спину, и стало понятно – не жилец. Все кишки наружу, посечены сильно, и вонь. С такими ранениями можно какое-то время промучиться, но выжить – нет, и стражник будет умирать в муках.
– Что происходит? – Я наклонился к стражнику, седоусому справному дядьке. – Кто вас так?
– Наём-ни-ки, часа два назад, – выдохнул он. – Дво-ря-не, падлы, мятеж подняли. За-а-а-мок штурмуют. Помогите, больно мне, горю весь.
– Куда наёмники двинулись?
– В п-при-ют сиротский, что на Кра-силыци-ков. Де-тей хотят у-у-бить.
– Зачем им дети? – От таких известий в сердце словно иглу вогнали.
– Н-не знаю, глу-по… Помогите мне…
Я вытащил нож, подарок пирата. Мгновение помешкал, примериваясь, а потом ударил старого стражника в висок, где кость самая тонкая, и он, только раз резко дёрнув ногами, мгновенно умер. Не надо ему страдать. Пусть человек легко уходит, если его здесь уже не удержать.
– Слышали? – спросил я друзей, вытирая нож о форменную куртку стражника.
– Да, – ответил Звенислав.
– Да, – эхом отозвался Курбат.
– Сейчас бегом к приюту. В ближнем проулке, через который обычно уходили, останавливаемся и осматриваемся. Побежали!
Мы помчались по тёмным улицам и закоулкам так, как никогда до этого. Ведь где-то впереди неизвестные наёмники по неизвестной нам причине хотят убить тех, кого мы знали всю нашу жизнь. Выбора у нас не было, хоть как-то, но мы обязаны помочь тем, кто остался в приюте. И, сплёвывая застывшую слюну, остановились только в ближайшем к сиротскому интернату узком переулке.
Выглянули из своего укрытия. Тишина, вокруг никого. Приготовили арбалеты и подошли ближе. Ни шума, ни гама, только вдали тоскливый собачий вой. Конечно, уже ночь. Но до отбоя время ещё есть, хоть кто-то, а должен по двору ходить.
Мы сунулись к забору, где доски подгнившие были, и хотели их отодвинуть. Однако не получилось. Видимо, после нашего побега воспитатели устроили ремонт ограды. Пришлось обходить территорию вдоль забора и к воротам выходить.
Ворот не было, разбитые створки валялись на земле. И когда мы вошли во двор, то застыли в ступоре, когда увидели, что находилось внутри.
В свете трёх прогоравших факелов и одной масляной лампады, подвешенной над домиком воспитателей, было ясно видно, что живых не осталось. Только груда тел – все, кого мы знали, помнили и любили, лежали вповалку в одной огромной куче.
Сколько мы стояли, не помню. Может, час, два или три, а может, всего пять минут, и всё это время я мысленно обращался к небожителям:
"Боги, скажите, за что такая несправедливость? Почему те, кто не сделал никому ничего плохого, погибли? Они ведь и не видели в этой жизни ничего, не успели просто. А тут раз, нож в тело – и сироты вычеркнуты из книги живых".
Первым в себя пришёл Курбат. Медленно, еле переставляя ноги, он подошёл к куче тел и начал её ворошить. Скорее всего, искал выживших.
Не знаю почему, мы подошли к нему и стали помогать растаскивать тела, которых было много. Факелы прогорели, а лампа света почти не давала. Однако мы не прекращали свой труд, в каком-то исступлении переворачивая и откатывая в сторону окровавленные тела.
Мертвецы лежали без разбору, сироты и воспитатели – смерть всех уравняла. Порой, по смутному отблеску, изредка выглядывающей из-за туч луны, можно было кого-то опознать. Вот Года, только у него такие резкие черты лица. А рядом Бранисава, у неё самая длинная коса в приюте. А под ней самая красивая из всех девчонок нашего приюта – Сияна.
"Простите, нас не было рядом, когда вас пришли убивать, – подумал я. – Мы не смогли, словно былинные герои, прискакать на белых конях и спасти вас. Простите".
Я вытащил Углешу, он самый маленький. Кажется, ему свернули шею, походя, словно надоедливому зверьку. Под ним Данута, худышка, ей вспороли живот. А рядом с пробитым черепом Малогост, песенник.
"Мы отомстим за вас, чего бы это нам ни стоило. И тот, кто приказал вас убить, и сами убийцы умрут жестоко. Очень жестоко. И семьи их, и дети, и отцы, и матери. Всем смерть!"
– Есть! – вскрикнул Курбат. – Есть живой!
– Кто?! – Звенислав и я одновременно бросились к горбуну.
– Лука, воспитатель. – Курбат понял, что выживший не из наших, и сник.
Луку вытащили на свет, под самое крыльцо воспитательского барака. Но воспитатель еле дышал и в сознание не приходил. Если он что и расскажет, то не в ближайшие дни, да и то, если выживет.
– Тянем его в домик, – скомандовал я.
С трудом взвалив массивное тело Луки, мы с Звениславом затянули его внутрь, положили на кровать и наскоро, грубо перебинтовали его кусками холстины, оторванной от покрывала, да так и оставили.
Вслед за нами с горящим факелом в руках вошёл Курбат и с надрывом сказал:
– По всему двору следы боя и мёртвые наёмники валяются, воспитатели дрались. Они за наших дрались, понимаете?
– Успокойся! – прикрикнул я. – Думаешь, нам не тошно? Надо осмотреться и определиться, кто это был и почему так произошло. Найти их надо, Курбат. Найти и отомстить.
– Пошли, – буркнул тот и направился во двор.
Из кладовки мы взяли свежие факелы, запалили их и разбрелись по территории. Стали обходить двор и помещения, пытаясь разобраться, что же здесь произошло. И кое-что смогли понять.
Воспитатели действительно дрались, мы насчитали двенадцать мёртвых наёмников. Причём трое были добиты своими подельниками, следы от мечей точно такие же, как и на телах сирот.
Сплошные вопросы и ни одного ответа. Кто эти наёмники? Почему приют? Кем на самом деле были наши воспитатели? Почему тела убитых сброшены в кучу, будто их пересчитывали? Что происходит в Штангорде? Где городская стража?
– Идите сюда! – раздался крик Звенислава.
Подбежали к нему, но ничего не увидели.
– Что? – спросил его Курбат.
– Смотрите, свежий след в грязи видите? – Звенислав указал на застывший комок земли под ногами.
Присмотревшись, я заметил чёткий отпечаток изящного каблучка. Что-то знакомое, но вспомнить сразу не смог.
– Сапожок мадам Эры, – заявил Звенислав. – Точно говорю. У меня такой же отпечаток пониже поясницы полгода висел, никак не заживал. Сапожки из Норгенгорда, по заказу. Во всём Штангорде таких три пары, мадам Эра сама говорила.
– Убью, тварь! – выдохнул Курбат.
– Не сразу, – одёрнул я горбуна. – Сначала всё узнаем, а потом расправу учиним.
Мы покинули приют. На прощание остановились в разбитых воротах и оглянулись, а затем, повинуясь какому-то общему неосознанному порыву, поклонились в пояс. Что это такое с нами было, разбираться недосуг. Наверное, таким образом мы простились с нашим прошлым, с нашими мальчишками и девчонками, с нашей семьёй и с детством. Да и с воспитателями, которые до последнего боролись не только за свою жизнь, но и за чужих детей. Они погибли, не устояли, но умерли, как подобает настоящим людям.
По пути к дому мадам Эры никто не проронил ни слова. И только раз, оглянувшись в сторону Белого города, Звенислав заметил:
– Пожаров больше стало.
Мы с Курбатом промолчали, ибо в этот момент все слова казались лишними. Всё пустое и меркнет рядом со смертью. Есть порядок вещей, при котором люди рождаются и, прожив жизнь, умирают в свой черёд – все смертны. Но когда смерть приходит неожиданно, по чьей-то злой воле, в ответ она порождает в душе бурю, перед которой всё остальное малозаметно и незначительно.
Когда мы подошли к дому мадам Эры, то поняли, что снова опоздали. Собаки, злые волкодавы, молчали, а фонарь над домом не горел. И только холодный сырой ветер от моря шатал распахнутую настежь широкую калитку. Однако расслабляться нельзя, и, выставив перед собой арбалеты, мы вошли внутрь. А потом где-то в глубине немаленького дома мадам что-то грохнуло, упав на пол. И несколько грубых мужских голосов на каком-то странном, но очень знакомом наречении о чём-то заспорили. Потом разберёмся, кто это такие. Нужно действовать, и я шепнул друзьям:
– Становимся за крыльцом, бьём всех в спины, и одного надо живьём взять.