Промахнуться было невозможно. Залп за залпом накрывал горцев, одетых только в тяжёлые дублёные шкуры, и задевал уцелевших пехотинцев Борюса. Тяжёлые стрелы пробивали и калечили тела. Множество мёртвых, а ещё больше раненых валялось на грязной раскисшей земле. Стальная метель – так определил для себя происходящее жрец.
– Достопочтенный, – обернулся к нему капитан, – уходите! Вы опустошены, помощи от вас никакой! А у нас боезапас на исходе. Мы второй тул стрел добьём и в рукопашной схлестнёмся. Видите, – махнул он рукой в сторону переправы, – к врагам подмога идёт, а наших не видать! Мы вплотную сойдёмся и сколько-то времени отыграем! Но не слишком много! Уходите!
В самом деле, через реку в районе брода, превратившегося в большую грязную лужу, по осыпавшимся от ног тысяч людей берегам, по размолоченному дну к гарля, прячущимся от обстрела за развалинами засечной баррикады, шла подмога. Врагов было много, очень много. Как минимум пять тысяч воинов облепили левый берег, и если штангордцам помощи не будет, то продержатся они минут пятнадцать, не больше.
Жрец нащупал заветный амулет-поисковик, заряженный ещё до боя с рахами под завязку, свой последний резерв, и решил, что кинуть эскадрон лучников на произвол судьбы было бы не честно. В конце концов, он привёл конников сюда и в какой-то мере за них в ответе.
– Я остаюсь, капитан, – ответил он. – Некоторый запас силы у меня есть, и когда они подойдут вплотную, дам вам время на отход к холму позади нашей позиции, а потом отойду сам.
– Как знаете, достопочтенный, но шансов дождаться помощи у нас почти нет. – Голос виконта Сагина был глух.
В запасе у каждого лучника оставалось по три-четыре стрелы, и теперь, когда интенсивность стрельбы резко упала, гарля вновь перешли в атаку. Тем более что позади горцев подпирали выползающие на берег грязные и мокрые сородичи.
– Отход на взгорок! – выкрикнул капитан, и весь эскадрон рванулся назад.
Фриге Нойм остался один. На него бежали тысячи вооружённых людей. Они потрясали мечами, топорами и палицами. Над полем боя не смолкал гневный рёв идущих в атаку горцев, но он их не слышал. Молитвы возносить было бесполезно, помощи свыше не будет, и, крепко обхватив амулет левой рукой, правую жрец выставил перед собой. Пятьдесят метров до противника. Сорок. Тридцать. Пора!
– Ха-а-а! – выдохнул жрец, перерабатывая, пропуская через себя силу и посылая в противника свою ненависть.
Из его руки выплеснулось немалое, метров восемьдесят в окружности, кольцо газа, которое метнулось в сторону гарля. Оно ударило в толпу людей и разметало его. И это было только начало, поскольку следующим фокусом данного приёма, разработанного лично жрецом, было то, что газ ядовит. Он всего лишь выкинул его перед собой, а ветер понёс облако дальше, к реке. При этом сил потрачено немного, а эффективность поражала. Десятки, а за ними сотни горских бойцов падали на колени и обхватывали сведённые судорогой шеи. Лица их приобретали зеленоватый оттенок, и в корчах гарля умирали. Волна смерти прокатилась по вражескому войску, а заряда поисковика жрецу должно было хватить ещё на пару подобных ударов.
Новый выдох, со смещением влево, и ещё один – вправо. Два ядовитых облака исторгла рука жреца, и, не тратя времени на то, чтобы увидеть результат своего чародейства, жрец развернулся и бросился бежать на взгорок, где строились в боевой порядок лучники виконта Сагина. Амулет пуст, а стоять на месте без всякой защиты Фриге Нойм смысла не видел. Всё, что мог, он сделал, и теперь вновь только клинки решат исход боя.
Запыхавшись, жрец взбежал по склону наверх и обернулся. Картина, которую он увидел, поражала. Сотни вражеских бойцов умирали от ядовитого газа. Наступление прекратилось, а самое главное – замешательство и паника наёмников были настолько велики, что многие из них попытались отступить. Однако сделать это им не дали, так как на степном берегу появились рахские гвардейцы бордзу, которые, орудуя длинными бичами, стали гнать гарля обратно в реку. Они ещё поднажали, и скопище людей просто рухнуло с осклизлого речного берега. Бичи грозно свистели, а тяжёлые мощные кони бордзу давили на горцев, и они вновь пошли в атаку.
– Ну что, капитан. – Жрец обернулся к виконту Сатину. – Пришла пора прощаться. Я пуст, а твои воины долго не выстоят. Был рад знакомству.
– Достопочтенный, – капитан протянул жрецу руку, – для меня честь быть лично знакомым с вами. Благословите.
Фриге Нойм крепко пожал капитану руку и, обернувшись к застывшим в едином строю воинам эскадрона, выкрикнул:
– С нами Белгор, воины! Верьте в него, и спасение придёт, ибо сказано: кто верует истинно в своего предка-прародителя, тому воздастся!
– А-а-а! – откликнулись ему воины, потрясая оружием. – Слава Белгору!
– Вы отыграли больше часа времени у врага, и теперь, даже если мы погибнем, наша смерть будет не напрасной! Наши войска резерва уже на подходе и скинут вражеских наёмников в воды Саны! Да будут они прокляты! Благословляю вас на битву! Слава Белгору!
– Слава! Да-а-а! – вновь поддержали его воины.
– Лучники, бей! – дал команду виконт Сагина, и пятёрка лучших стрелков, которым отдали все стрелы, начала стрельбу.
Пять стрел, взвившись в небо, упали в строй гарля, с опаской продвигающихся вперёд. Пятеро горских воинов повалились наземь, их оттолкнули, и, ступая прямо по телам, враги двинулись дальше. Вновь стрелы, и опять несколько убитых. Кто-то из глубины вражеского строя пролаял команду, и гарля рванулись быстрее. Жрец отступил в глубину строя и выломал грубую увесистую сучковатую палку. Пусть он не мечник, не лучник, но лупить дубиной по голове врагов он сумеет.
Гарля с трудом вскарабкались на холмик, так как не все смогли пройти по дороге, петлявшей по взгорку, и ударили в неровный строй штангордцев. После чего всё происходящее слилось для жреца в одну нескончаемую схватку. Удар дубиной откинул одного горца в сторону. Второй удар на излёте задел другого по затылку, и тот упал под ноги своих товарищей. Остриём укол – и чей-то окровавленный глаз повисает на дубинке. Отбив меча. Защита. Новый укол. Удар, за ним ещё один. Пот заливал глаза. Жрец смахнул его рукавом мантии и получил сильный тычок древком копья под рёбра. Нойм пошатнулся, и это спасло его от лезвия меча, просвистевшего всего в нескольких сантиметрах от головы и срубившего несколько волосков.
Схватка откинула его к дереву, в импровизированный тыл спешенного эскадрона, и он смог оглядеться. Полсотни конников всё ещё сдерживали напор горцев, но конец был неизбежен, если… В этот момент затрубили звонкие трубы, и на дороге появились сотни рыцарей, которые спешили на подмогу своим братьям.
– С дороги! – закричал капитан, тоже увидевший это. – Отход!
Штангордцы резко отскочили назад, развернулись и побежали прочь с дороги. Всадники, ударив своих тяжеловозов шпорами, стальной лавиной устремились на горцев. Элита герцогства, дворянская рыцарская конница в секунды набрала разбег, ударила в строй гарля, больше напоминающий толпу, и началась резня. Рыцари раскатывали неорганизованных горцев в блин, топтали их лошадьми. А потом сверху, с высоты своих сёдел, крушили их головы своим излюбленным оружием. Кто-то махал тяжеленной булавой, кто-то шестопёром или прадедовским мечом. А некоторые орудовали обычными обитыми железом палицами, грубо, дёшево и надёжно. Только на пару минут рыцари задержались на вершине холма, и стальной каток, сминая бегущих в ужасе гарля, потёк вниз.
– Нет, ну вы видели, достопочтенный, – сказал капитан жрецу, выползая из кустов, – всё сметают на своём пути.
– Сила, – прохрипел жрец, выбираясь из-под соседнего куста и выплёвывая набившуюся в рот листву.
– Становись! – Голос виконта Сагина, только недавно звучавший весело и зычно, стал сиплым и глухим.
Воины конного эскадрона лучников выдирались из болотной грязи, скопившейся в ямах вдоль дороги. Они нехотя построились, капитан их пересчитал. И в этот момент к ним подъехал главнокомандующий всей оборонительной армией полковник Микит в сопровождении охраны и свиты. Виконт Сагина подскочил к нему, чуть ударил правой рукой в районе сердца, вытянулся, насколько позволяла окружающая его скользкая грязь, и, вскинув руку, доложил:
– Господин полковник, третий эскадрон второго полка лёгкой кавалерии вёл бои в течение полутора часов с превосходящими силами противника, пробившегося на нашу сторону реки и захватившего плацдарм для дальнейшего продвижения вглубь герцогства. От вверенного мне эскадрона в сто тридцать солдат в живых осталось сорок два. Доложил капитан Сагина.
– Молодец, капитан, – бросил полковник, окинув взглядом уцелевших бойцов эскадрона. – Правильно действовал, инициативно.
И тут Микит заметил Фриге Нойма, которого неоднократно видел на военных советах возле верховного жреца.
– А вы что здесь делаете, достопочтенный Нойм?
– По мере сил своих борюсь с врагом, покусившимся на нашу любимую родину, – смирно ответил жрец, морщась от боли в боку.
– А сил у вас, как я посмотрю, достопочтенный жрец Нойм, немерено, – усмехнулся главком и выехал на вершину холмика.
Капитан и жрец пошли за ним вслед, несмотря на усталость, им было интересно посмотреть, как гвардейцы-рыцари уничтожают врага. Однако они увидели совсем не то, что ожидали, поскольку об окончательной победе речь не шла.
В низине огромная толпа людей яростно рубилась в грязном месиве. Ноги лошадей скользили, воинам в тяжёлой броне повернуться было негде, и одна масса конных воинов давила на другую, такую же. Горцев-гарля не видать, их попросту затоптали, не только рыцари герцога, но и бордзу, перебравшиеся на этот берег.
Полковник Микит молча наблюдал за сражением и по одному ему заметным признакам определил:
– Наши побеждают.
– Разрешите обратиться, – вновь вытянулся капитан Сагин.
– Говори, капитан. – Полковник, не отрываясь, наблюдал за развернувшимся сражением. – Тебе сегодня многое можно.
– А как вы определили, что победа будет за нами?
Полковник помедлил, а потом ответил:
– Смотри и учись, капитан. Наших воинов хоть и меньше, но они чуть выше и у них был разгон. Пусть небольшой, но был. Теперь битва смещается к реке, и рыцари просто выдавят бордзу в то месиво, что ещё с утра было бродом через Сану. Сила инерции и масса на нашей стороне, а значит, и победа. Понимаешь?
– Так точно, господин полковник! – Капитан вновь вытянулся, его ноги заскользили, и он грохнулся наземь.
Какой-то молодой корнет из свиты прыснул от смеха, а полковник, всё так же не оборачиваясь, произнёс:
– Корнет Вальха.
– Я, господин полковник.
– Вы видите того рыцаря с белым широким шарфом вокруг талии, который так браво орудует своим огромным мечом?
– Так точно, – отозвался корнет. – Это полковник Снат, командир гвардейского полка.
– Направляйтесь к нему и передайте приказ усилить давление на противника по правому флангу.
– Но, господин полковник, – робко возразил корнет, – на мне только лёгкая броня, меня там просто убьют.
Микит нагнулся к капитану, который уже встал, и сказал:
– Вот видишь, Сагина, ты со своими воинами в лёгкой броне полтора часа тысячи горских воинов держал – герой, не струсил. А корнет Вальха струсил. Значит, не все штангордцы настолько храбры, как ты.
Корнет с оттяжкой стегнул своего породистого жеребчика плетью и умчался в самый центр битвы. А когда через полчаса Вальха вернулся тяжелораненый, прежде чем отправить его в санитарный обоз, который подошёл к месту боя с целым пехотным полком, Микит нагнулся к нему и спросил:
– Ты понял, корнет, почему я так поступил?
– Да, – прохрипел Вальха, – понял. Нельзя смеяться над человеком, прошедшим смертельный бой.
– Это хорошо, что понял. И хочу верить, что из тебя будет толк, мой сын.
Проводив корнета, который, как выяснилось, оказался его сыном, полковник убедился, что исход битвы предрешён, и, забрав с собой Фриге Нойма, отправился в ставку армии. А вечером, когда рыцари добили остатки рахских гвардейцев и скинули их в болото, которое раньше было рекой Сана, пришло время подвести итоги сражения. Штангорд потерял полный линейный батальон, восемьдесят конных лучников и двести семьдесят рыцарей. Противник значительно больше, от трёх до четырёх тысяч пехоты гарля, тысячу лёгкой конницы и полторы тысячи элитных воинов бордзу. Первую битву выиграл Штангорд, но только первую.
24. Пламен
Всё начиналось хорошо. К паромной переправе в верховьях Атиля, которая должна была стать местом для засады на караван с золотом, вышли удачно, не привлекая к себе внимания. Нашли укромную балку, в которой можно спрятаться, расположились вдоль дороги на Ориссу и выставили наблюдателей.
Лето и тепло. Пока мы в безопасности, и нам было хорошо. Поэтому почти весь день мы валялись на солнышке в глубокой балке, видимо бывшей руслом давно пересохшей речушки, и ожидали вожделенную добычу. А ночами наша тройка ходила в степь, слушать себя и природу.
День за днём – неделя прочь, а за ней вторая. Каравана как не было, так и нет. Скучно, и только двигавшиеся по дороге обозы с солью, тканями и продуктами из отдалённых аилов, куреней, сёл и городков говорили о том, что степь не вымерла. А ещё время от времени вдали мелькали конные охранные полусотни.
Единственное, что скрашивало наше безделье, – занятия с Лукой и Джоко. По три-четыре часа в день мы на это выделяли. Сами учились и бойцов своих учили. А вот разбойнички и наёмники нервничали. Пока наш отряд не заметили, но рано или поздно кто-то натолкнётся на убежище или расставленных вокруг караульщиков приметят. Вот тогда держись. Что-что, а охранные структуры в рахском каганате работали лучше дромских, как говорил купец Бойко Путимир. И мы ему верили, ибо человек он опытный, хоть и не воин. Поэтому на всякий случай в своём десятке мы всегда держали на взводе три-четыре арбалета, мало ли что. У всех нервишки пошаливают, и пару раз чуть до поножовщины не доходило. Хорошо ещё, что каждый раз Кривой Руг поблизости оказывался. День ото дня напряжение среди бойцов росло, и вот, когда мы уже определили для себя последний день ожидания каравана, он появился.
Как наблюдатели его определили? Да просто. Только такие караваны, то есть перевозившие ценные государственные грузы, имели право на серое знамя с изображением дракона. Это обозначение для всех разбойников – только попробуй тронь. И в самом деле, купец Бойко как-то рассказал, что бывает с теми, кто покусится на караван под драконом.
Как-то одна удачливая разбойная шайка ограбила этельбера Дарутуки из племени чокос, везущего дань от своего народа кагану Каиму. Сумма была плёвая, и сотни фергонских империалов не набегало за весь год. Но рахи решили наказать наглецов и сделать это показательно.
На поиск банды в два десятка сабель были брошены три тумена, а это тридцать тысяч воинов. Разбойников нашли, конечно, и смерть их была ужасна. Однако под это дело и несколько небольших степных племён, включая самих чокосов, были полностью истреблены. Как говорится, чтобы помнили. И надо сказать, все разбойники, если таковые в каганате уцелели, обходили подобные караваны стороной, и мы были первыми за шесть лет, кто решился рискнуть.
Свой наблюдательный пост мы оборудовали неподалеку от переправы, и там постоянно находилось три человека. Поэтому, как только в балку, в которой мы прятались, прибежал караульный с известием, что на другом берегу реки появились повозки и всадники под серым знаменем, мы с Кривым Ругом помчались к дороге.
Это был тот самый караван, который мы ожидали, – два десятка повозок, возницы и полсотни всадников из племени бордзу. В три рейса обозники переправились на наш берег и, не торопясь, соразмеряя свою скорость с повозками, двинулись по дороге на Ориссу.
– Всё по плану? – спросил я провожающего караван пристальным взглядом Кривого Руга.
– Да, Пламен, – подтвердил он. – Хотя, думаю, тяжко нам придётся, и потери будут.
– Доверься нам, Кривой. Сработаем так, что никаких потерь. Веришь мне?
– Верю, – ответил криминальный авторитет, – а иначе и не пошёл бы на это дело.
На ночь караван остановился на яме, так назывались почтовые станции, стоящие через каждые двадцать пять километров. А мы уже тут как тут, неподалеку.
Ночка случилась тёмная, и только факел перед воротами ямы, рядом с которыми стояли два наёмника, обозначал место, где заночевал караван. Что плохо, на дворе почтовой станции были собаки, но мы знали, как поступить.
Время от времени, особенно в лунные ночи, нас накрывало нечто необъяснимое, и сначала Курбат, за ним Звенислав, а следом и я стали уходить в степь. Как это назвать, я не знал. Может, память крови или зов предков, не в названии дело, а в сути. Мы садились на высокий курган над рекой, вслушивались в себя, и это было что-то непонятное. Ты слышишь всё живое вокруг, понимаешь весь мир и его устройство, получаешь ответы на любые вопросы и среди них на основной – кто ты есть в этой жизни. В общем, за эти недели мы освоили немало, ведь каждый выход прибавлял знаний и умений, а теперь пришла пора применить часть наших новых навыков в деле.
Отряд зашёл к яму с подветренной стороны. А наша троица, наоборот, с наветренной, чтобы собачки чуяли. Не доходя совсем немного до ворот, мы остановились, и каждый постарался отсечь себя от мира. Я сосредоточился на себе и как будто открыл замок с чего-то, что всегда присутствовало во мне. А затем выпустил на волю часть звериной сути, которая есть в каждом бури.
Выгнувшись вперёд, я закрыл глаза, всего на миг, а когда открыл их, то ночи для меня уже не существовало. А запахи… Не передать словами, насколько они были тонкими и одуряющими. Зверь – я был им. Пусть на какой-то незначительный отрезок времени, час, два или три, но был. Древний навык работал, и вроде я остался человеком, но движения, реакции и мысли поменялись, стали иными.
– Собаки, – не сказал, а скорее прорычал Курбат, втягивая ноздрями воздух.
– Пошли, – ответил я ему, и мой голос преобразился в рык.
Нож в руку, и, ступая тихо, не ногами, обутыми в мягкие кожаные сапожки, а лапами хищника, вдоль забора мы двинулись к свету. Туда, где ходили ночные сторожа бордзу. А вот и они. Всего три метра. Они не видели нас, а собаки почуяли. Одна было тявкнула, пытаясь предупредить хозяев и постояльцев. Однако, поняв, кто пришёл в эту ночь в гости, обиженно заскулила и спряталась в конуру. Так и надо, так и должно быть.
Сделав длинный прыжок вперёд, я замер, а рядом Курбат. Мы одновременно ударили клинками в шею врагов, перебивая гортань и не давая подать сигнал тревоги. А Звенислав в это время заскочил в ворота, и мы почуяли, что на крыльце, в полной темноте, ещё один охранник, который наблюдал за двумя возле ворот. Но он – забота нашего друга и брата.
Два тела стали падать, а мы с Курбатом их осторожно придержали, дабы шума лишнего не было, и я оглянулся. Звенислав своего противника уже свалил, чистая работа.
Тела легли наземь. Кругом настороженная тишина. И это хорошо. Продолжаем.
Курбат снял с держателя факел и махнул им в ту сторону, где затаился наш отряд. Затем закрепил его обратно, и мы вошли во двор почтовой станции. Собаки только тихонько поскуливали, и у меня откуда-то из глубины души всплыли слова: "Мы волки, и нас по сравнению с вами, собаками, всегда будет мало. Но мы злы и сильны, ибо являемся частью природы. А потому ненавидьте нас – это ваше право, но бойтесь и подчиняйтесь".