* * *
Она отвернулась от собравшихся во дворе учеников, скользнула по нему глазами и осклабилась: - А, ты…
- И это твоя новая поросль, да? Сладкое лобзанье Апсалар, Стонни!
Ухмылка стала кривой гримасой; Стонни ушла в тень колоннады, где уселась на скамью под аркой, вытянула ноги. - Я не отрицаю, Грантл. Но я кое-что заметила. Сынки благородных поначалу приходят ленивыми, слишком толстыми и равнодушными. Искусство меча - это что-то, навязанное отцами и столь же скучное, как уроки игры на лире или счет. Почти все не способны удержать учебный клинок полсотни ударов сердца кряду. Я рассчитываю, что за восемь месяцев они едва-едва перестанут отличаться от ходячих соплей. Сладкое лобзанье Апсалар? Да, я согласна. Это кража, точно так.
- Вижу, ты хорошо научилась красть.
Женщина провела рукой в перчатке по правому бедру: - Новые лосины. Ну разве не роскошь?
- Поразительная.
- Черный бархат на старушечьих ногах так не играет.
- И на моих тоже.
- Чего хотел, Грантл? Вижу, полоски наконец-то поблекли. Я слышала, ты прямо сиял, когда вернулся.
- Катастрофа. Мне нужно сменить работу.
- Не будь смешным. Эта - единственная, в которой ты хоть что-то смыслишь. Болванам вроде тебя нужно быть в поле, прокладывать путь, рубя толстые черепа бандитов и прочей дряни. Когда ты начал задерживаться в городе, я поняла: городу несдобровать. Но так уж случилось, что мне нравится здесь жить, потому чем скорее ты снова выйдешь на тракт, тем лучше.
- Я тоже скучал по тебе, Стонни.
Женщина фыркнула.
- Бедек и Мирла хорошо поживают, кстати говоря.
- Дальше не надо.
Он вздохнул и почесал лицо.
- Я сказала, Грантл.
- Слушай, все, о чем я прошу - короткий визит…
- Я посылаю деньги.
- Неужели? Первый раз слышу. Бедек ни разу не рассказывал. Судя по тому, как они живут, посылаешь ты слишком мало или слишком редко.
Стонни сверкнула глазами: - Цап встречает меня у дверей, деньги передаются прямиком ему в руки. Уверяю, Грантл. Да как ты вообще смеешь? Я официально оформила усыновление и, черт дери, ничем им ни обязана.
- Цап. Ну, похоже, это все объясняет. В следующий раз попробуй отдать Бедеку или Мирле. Кому угодно, кроме Цапа.
- Ты хочешь сказать, мелкий дерьмец крал деньги?
- Они едва перебиваются. Что же, зная тебя так хорошо, как знаю я, становится понятно - приемные они родители или нет, но ты не захотела бы видеть их голодающими. Особенно сына.
- Не зови его так.
- Стонни…
- Отродье насильника. Я гляжу в запрокинутое лицо Харлло - а вижу ЕГО лицо. Ясно вижу, Грантл. - Она покачала головой, отказываясь смотреть ему в глаза, подтянула напряженные ноги; всякая бравада исчезла - женщина обхватила себя руками, и Грантл снова ощутил, как рвется на части сердце. Но он ничего не может сделать, ничего не может сказать. Будет только хуже.
- Лучше тебе идти, - сказала она натянуто. - Возвращайся, когда мир станет погибать, Грантл.
- Я подумываю о Трайгальской Торговой Гильдии.
Ее голова резко повернулась: - С ума сошел? Страдаешь стремлением к смерти?
- Возможно.
- Тогда иди с глаз моих. Иди, беги и помирай где подальше.
- Твои ученики готовы упасть, - переменил тему Грантл. - Повторять приемы в низком приседе - это любому нелегко. Сомневаюсь, что они смогут приползти завтра.
- Забудь о них. Если ты уже решил записаться к трайгаллам, так и скажи.
- Я думал, ты сможешь меня отговорить.
- С чего бы? у тебя своя жизнь, у меня своя. Мы не женаты. Мы даже не любовники…
- В этой области успехи есть, Стонни? Кто-нибудь мог бы…
- Прекрати. Прекрати болтать. Ты каждый раз приходишь с одним и тем же, весь полный жалости и, черт подери, сочащийся святостью. Пробуешь и пробуешь убеждать…
- Убеждать? В чем?
- Что я еще человек. Но все, проехали. Стонни Менакис умерла несколько лет назад. Сейчас перед тобой воровка, ведущая школу по обучению сущим пустякам чертенят с мочой в жилах. Я здесь для того, чтобы выдоить дураков досуха, освободить от монеты. Я здесь просто для того, чтобы врать им: "Ваш сын или ваша дочь скоро станут чемпионами среди фехтовальщиков".
- Так, значит, ты не станешь отговаривать меня от трайгаллов. - Грантл повернулся к выходу. - Вижу, здесь от меня добра не будет. Извини.
Однако, когда он уже собрался уходить, она схватила его за локоть: - Не надо.
- Не надо чего?
- Не забирай последнего, Грантл. Стремление к смерти - совсем нехорошая штука.
Чудно, - буркнул он и вышел.
Что ж, опять только все замутил. Ничего нового, увы. "Надо бы отловить Цапа, устроить встряску - другую. Хотя бы вытрясу правду. Пусть колется, где спрятал сокровища. Не удивляюсь, что он любит сидеть на пороге. Похоже, один глаз всегда настороже".
Итак, Грантл возвращается к своим неприятным истинам - к жизни, которую тратит зря, к бесполезным вещам, о которых зачем - то решил заботиться… Ну, не совсем так. Есть этот мальчик. Но вряд ли роль изредка приходящего дяди можно считать особо достойной. Какую мудрость он может передать? Весьма малую, если поглядеть на руины прошлой его жизни. Товарищи мертвы или сгинули, последователи гниют в земле; груды пепла старых битв, десятки лет, потраченных на защиту чужих доходов, каких-то бесчестных скоробогачей. О, Грантл мог иногда отказываться от службы, даже пускать кровь нанимателям. Не славно ли?
Вот почему, если подумать хорошенько, Трайгалл Трайдгилд начинает все сильнее тянуть его. Дольщик - человек честный. У него есть вложения в общее дело, он защищает свое добро, а не добро какого-то жирного дурака, потирающего во дворце потные руки.
Неужели это стремление к смерти? Едва ли. Многие дольщики выживают, а те, что поумнее, успевают выйти вовремя, получив денег достаточно для покупки особняка, для того, чтобы провести остаток лет в благословенной роскоши. Ох, вот это как раз для него, не так ли? "Что же, если ты хорош только в одном деле, прекращая им заниматься, мигом становишься бездельником!"
А очередной служитель Трича станет скрестись у дверей. "Летний Тигр взревет, о Избранный. Но ты бесстыдно возлежишь на шелковых простынях. Как насчет битв? Как насчет крови и стонов умирающих? Как насчет хаоса и вони выпущенных кишок, тел, свернувшихся в грязи и слизи, зажимающих смертельные раны? Как насчет ужасного сражения, из которого выходишь столь восхитительно живым?!"
Да, как насчет всего этого? "Дайте мне валяться, раскатисто и умиротворенно урча. Пока война сама меня не найдет. Если никогда не найдет - будет просто отлично".
Ба, никого ему не обдурить, а в особенности себя самого. Он не солдат, это верно, но похоже, что бойня сама его находит. Проклятие тигра, который бредет, обдумывая свои дела - и вдруг толпа пучеглазых дураков несется с пением в лес, аж земля дрожит. Это истина? Едва ли, ведь повода охотиться на тигров нет. Точно? Похоже, он придумал эту сцену или подхватил из снов Трича. Но разве охотники не осаждают зверей, выгоняя из логовищ, пещер и нор? Толпа бормочет скудные оправдания насчет потравы скота, хотя на деле жаждет кровушки.
"Загоните меня, вот как? Давайте, прошу…" Он вдруг обнаружил, что настроение изменилось, став подвижным как ртуть, кипящим от ярости.
Он шагал по улице, был уже близко от своего жилища, когда прохожие потеряли лица, став просто ходячими кусками мяса, и ему хотелось убить их всех.
Взгляд вниз, на руки - он видел, что тигровые полоски врезаются кожу, став черными словно гагат; он понял, что глаза сейчас светятся, зубы оскалены, клыки влажно блестят; он понял, почему смутные формы - прохожие разбегаются с дороги. Если один подойдет близко - он выбросит руку, отворит горло и вкусит языком соленой крови. Но дураки мчались прочь, заползая в двери или убегая по боковым улочкам.
Разочарованный, лишенный острых ощущений, он обнаружил себя у своей двери.
Она не поняла - или поняла слишком хорошо. Так или иначе, она права, когда говорит: он не принадлежит ни этому городу, ни другому. Они все - клетки, а он так и не сумел научиться трюку обитания в клетке.
В любом случае, мир слишком высоко ценят. Да поглядите на Стонни. "Я возьму свою долю, свое состояние и куплю новую жизнь - жизнь со слугами и все прочим, дом со стеной и садом". Он будет приказывать выносить себя в сад, будет сидеть и греться на солнце. Отлично воспитанные дети; да, какой-нибудь злобный учитель, способный взять Цапа за горло и научить некоторому уважению. А если не уважению, то ужасу. А для Харлло - шанс в будущем.
"Один - вот все, что мне нужно; неужели я не вытерплю одного? Самое меньшее, что я смогу для них сделать. А пока Стонни примет меры - позаботится, чтобы деньги доходили до Мирлы.
Так где я видел ту проклятую карету?"
Он опять стоит у своей двери, но лицом к улице. Нагружен пожитками, взял оружие и подбитый мехом дождевик - новенький, пахнет овцой - ясно, что должно было пройти время, но это несущественно, важно не то, что ты сделал, а то, что должен сделать. Без задних мыслей. Никаких колебаний, вялого взвешивания возможностей, никакого шатания взад-вперед, называемого иными "здравым размышлением".
Предстоит путь. Это тоже несущественно. Да, все несущественно, кроме мгновения, когда выскакивают когти и запах жертвы горчит в воздухе. Это Мгновение ждет где-то впереди, и он приближается, шаг за шагом, ибо если тигр решил, что пришло время охоты - значит, пришло время охоты.
* * *
Цап крался за жертвой, гордясь умением таиться, выслеживать тварь, что сидит в высокой траве, ни о чем не ведая. Доказательство, что Харлло не годится для реального мира, мира, в котором всё - угроза и нужно самому заботиться о себе, иначе о тебе "позаботятся" другие. Вот урок истины, и Цап готов преподавать его в этих пустошах.
В руке он держал мешочек с серебряными консулами, которые приносила Тетя Стонни - два слоя мешковины и шнурок, чтобы носить на шее. Когда монеты ударились о висок Харлло, звук получился отменным, по телу Цапа аж трепет прошел. То, как ненавистная голова своротилась набок, как тело шлепнулось о землю… да, это зрелище он готов боготворить.
Цап еще немного попинал бесчувственное тело, но без стонов и плача в этом оказалось мало забавы, и он ушел. Подобрал тяжелую корзину с кизяками и направился к дому. Мать порадуется подношению, поцелует в лоб; он выиграет время, а когда кто-нибудь спросит, куда делся Харлло… ну, он скажет, что видел его на пристанях, болтающим с каким-то матросом. Когда мальчишка не вернется ночевать, Мирла пошлет за Грантлом, попросит обойти побережье; там они поймут, что вечером отчалили два корабля, или три, и на каждом наверняка были юнги. А может, и нет - кому интересно помнить такие мелочи?
Потом будет недовольство, тревога, а потом и скорбь; но это продлится недолго. Цап станет драгоценным чадом, единственным оставшимся, единственным, кого они могут защищать, беречь и лелеять. Так все бывает, так всё и будет.
Улыбаясь яркому утреннему солнышку, поглядывая на длинноногих птиц на грязном мелководье слева, Цап не спеша брел домой. Хороший день. День, когда чувствуешь себя таким живым, таким свободным. Он исправил мир, целый мир.
* * *
Пастух, нашедший мальчишку в траве у вершины холма, что смотрит на Майтен и ворота Двух Волов, был стариком с артритическими коленями; пользы от него уже немного, и вскоре придется стать безработным - хозяин стада заметит, как тяжело он опирается на посох, как шатается. Осмотрев мальчика, он удивился, что тот еще жив. Пришлось думать, что же можно сделать для этого беспризорника.
Стоит ли трудиться? Он мог бы привести жену и телегу, вдвоем они подняли бы тельце и отвезли назад, в хижину у берега озера. Следили, выживет или нет, кормили бы, если он очнется.
Ну, много чего можно тут подумать. И все мысли неприятные, но кто вам сказал, что мир - приятное местечко? Найти ничью вещь - честное дело. Он уверен, есть какое-то правило, закон, вроде нахождения остатков кораблей на берегу. Что ты нашел, то твоё, его можно продать. Отлично, монета им пригодится.
Старик тоже решил, что день выдался хороший.
* * *
Он вспоминал детство - как бешено носился по улицам и аллеям, как залезал на крыши и проводил целые ночи, завороженно следя за печально знаменитой Дорогой Воров. Как влекла его романтика странствий в таинственном свете луны, над головами храпящих в комнатах олухов - а вполне возможно, и жертв.
Бешеная беготня - для ребенка одна дорога ничем не хуже другой, хотя самая лучшая - та, на каждом шагу подбрасывающая под ноги тайны и опасности. Даже потом, когда опасности стали вполне реальными, такая жизнь казалась Резаку полной перспектив, и сердце его билось, переполненное восторгом.
Но сейчас он понял: романтика - для дураков. Никто не оценит отданного сердца, никто не увидит, сколь драгоценным было его жертвоприношение. Нет, чужие руки просто схватили его сердце, скомкали, выжали досуха - и бросили. А может, сердце - игрушка? Та, что в руках, всегда менее интересна, чем еще не подаренная, тем более - подаренная кому-то другому. Или, что хуже всего, сердце - дар слишком дорогой, чтобы кто-то согласился принять его.
Причина отказа совершенно не важна - так говорил он себе. Боль и горе горчат и отравляют, и если ты испытал их слишком много, твоя душа начинает гнить. Он мог бы избрать другие тропы. Должен был. Может, надо пойти по дорожке Муриллио: новая любовь каждую ночь, обожание отчаявшихся женщин, элегантные прыжки с балконов, изысканные свидания под шепчущими листьями частного сада…
А как насчет Крюппа? Самый коварный наставник, к которому он мог бы пойти в ученики, чтобы освоить все вершины воровской науки, умение сбывать краденое, получать секретную информацию, доступную лишь тому, кто платит, и платит щедро. Жизнь веселого херувима… но разве в мире достаточно места для второго Крюппа?
Конечно, нет!
Итак, предпочтительнее всего нынешний путь, путь кинжалов, танец в тенях, похищение жизни за монету. У него не будет даже того оправдания, которым пользуется солдат - ну и что? Муриллио покачает головой, Крюпп закатит глаза, а Миза, наверное, скривит губы и снова схватит его за яйца, пока Ирильта будет взирать с материнским неодобрением. Что-то загорится в глазах Сальти, ужаленной горьким пониманием: она уже не годится для такого, как он, ей остались только мечты, ибо роль ассасина ставит его на высокую позицию, с которой не замечаешь низменных тварей вроде трактирной служанки. Даже если он попытается снова завязать дружбу, это станет казаться жалостью и снисхождением; она разрыдается при первом небрежном слове, нервом уклончивом взгляде.
Ох, почему так незаметно ускользает время грез о будущем, пока человек не осознает с потрясением, что уже лишен подобной привилегии, что она достается молодым, чьи лица он видит со всех сторон, парням, что смеются в кабаках и бешено носятся по улицам!
- А ты изменился, - сказала Муриллио с постели, на которой полулежал, опираясь на груду подушек. Волосы его были нечесаными и грязными. - Не уверен, что к лучшему.
Резак поглядел на старого друга и не сразу ответил: - А что такое "к лучшему"?
- К лучшему? Не надо бы тебе задавать такой вопрос, и в особенности таким тоном. С тех пор, как я в прошлый раз видел тебя, Крокус, кто-то разбил тебе сердце. Надеюсь, не Чаллиса Д’Арле?
Улыбнувшись, Резак покачал головой: - Нет. Знаешь, я почти забыл ее имя. Лицо точно забыл… И мое имя теперь Резак.
- Как пожелаешь.
Вообще-то он ожидал расспросов, но Муриллио, вполне очевидно, был не в лучшей форме. Если он пытался таким ответом намекнуть на нежелание продолжать разговор, что ж… Резак не прочь проглотить наживку. "Тьма в моей душе… нет, не надо".
- Семиградье, так? Потребовалось время, чтобы вернуться домой.
- Долгое путешествие. Наш корабль шел северным маршрутом, вдоль цепи островов, два раза застревая в жалких портах по целому сезону. Вначале зимние шторма, как мы и предполагали, потом весна, опасная отколовшимися полями льда - этого мы не предполагали, да и никто не предполагал.
- Нужно было купить проезд на судне Морантов.
Резак отвел глаза. - У меня не было выбора - ни с кораблем, ни с компанией…
- А где твоя компания?
Резак пожал плечами: - Думаю, уже разбрелась.
- Мы встретимся с ними? - спросил Муриллио.
Он удивился тому, какое направление приняла беседа, и даже почему - то рассердился на очевидный интерес Муриллио к его спутникам. - Может быть, с некоторыми. Кто-то сошел на берег только чтобы двинуться дальше любым возможным способом. С ними мы не встретимся. Другие… поглядим.
- Ах, я просто любопытствовал.
- Насчет чего?
- Ну, какой группы спутников ты стесняешься сильнее.
- Никакой!
- Прости, я не хотел тебя обижать… Резак. Ты кажешься каким-то… беспокойным, словно хотел бы оказаться в другом месте.
"Все не так просто". - Здесь теперь все… по-другому. Я попросту был потрясен, найдя тебя почти мертвым.
- Думаю, сражение с Ралликом на равных тоже тебя потрясло.
Об этом Резаку не хотелось и думать. - А вот я не мог вообразить, что ты проиграешь дуэль, Муриллио.
- Плевое дело, когда ты пьян и без штанов.
- О.
- На самом деле не это самое важное в моей ситуации. Я был беззаботен. Почему я был беззаботен? Потому что становлюсь старым. Потому что двигаюсь медленнее, слабею. Погляди на меня, лежащего здесь. Я исцелен, но страдаю от боли, новой и старой, а в душе один пепел. Мне выпал второй шанс, и я решил им воспользоваться.
- То есть?
Муриллио метнул ему взгляд. Казалось, он вдруг переменил намерения и сказал совсем не то, что намеревался вначале: - Я ухожу в отставку. Да, скопил я немного, но ведь можно поумерить аппетиты, не так ли? В Дару открылась новая школа фехтования. Слышно, она процветает - длинный список желающих и все такое. Я мог бы помочь через пару деньков. Или через неделю.
- Больше никаких вдовушек. Никаких тайных встреч.
- Точно.
- Ты будешь хорошим учителем.
- Вряд ли, - ответил он с гримасой. - Но я и не мечтаю стать мастером. Это всего лишь работа. Постановка ног, позиции, равновесие, расчет времени - более серьезные вещи пусть учат у кого другого.
- Если ты придешь и скажешь так, - заметил Резак, - тебя никто не наймет.
- Я и очарование потерял?
Резак со вздохом встал. - Сомневаюсь.
- Что привело тебя назад? - спросил Муриллио.
Вопрос заставил Резака застыть. - Наверное, заблуждение.
- И какого рода?
"Город в опасности. Я ему нужен". - О, - сказал он, отворачиваясь, - ребячество сплошное. Будь здоров, Муриллио - кстати, думаю, твоя идея хороша. Если Раллик забежит и спросит меня, скажи - я вернусь.