Страшно выпучив глаза и указывая пальцем одной руки на Митроху, другой рукой Букаха делал непонятные знаки черносотенцу.
– Слезай, кому говорят! – замахнулся тот на Граненыча и нервно дернул головой в направлении экс-воеводы: – А это еще кто?
– Царский шут. Юродивый. Немой и бесноватый. Может покусать, – мстительно сорвалось с языка Митрохи прежде, чем он успел подумать, что говорит. – Это заразно.
– Э-э-эй, стой! – черносотенец на секунду забыл о подозрительном вознице и выставил меч навстречу несущемуся галопом грузному боярину и его роскошной, покрытой алой шатт-аль-шейхской парчой шубе. – Стой, кому говорят!..
– М-м-м-у-у-у-у-у?!.. – снова донеслось до ворот – это нахмурился в загоне чем-то
недовольный буйвол, но теперь до него не было дела даже его покровителю Митрохе.
Букаха несся вперед, как будто до последнего не верил, что начальник караула и вправду пустит в ход меч. Но когда его острие уперлось в широкую грудь, затянутую малиновым бархатом, он остановился и, гневно мыча и размахивая кулаками, стал метаться вправо-влево, стараясь обойти караульного и самолично схватить утеклеца, чтоб потом предъявить его новому царю как доказательство своей верности, бдительности и наблюдательности.
Но куда бы не кинулся толстый боярин, везде его встречал с мечом наголо испуганный черносотенец.
– Уйди!.. Уйди отсюда!.. Убью дурака!.. – тыкал он клинком перед собой, и Букаха
едва успевал уворачиваться, не выпуская все же Митроху из виду. – Чего ты ко мне привязался, убогий?! Иди, лечись!..
– М-м-мумум?!..
– М-м-м-у-у-у-у-у?!.. – Герасим сквозь редкий забор прищурился на подпрыгивающую вместе с хозяином боярскую шубу и нехорошо склонил голову, но кого сейчас волновало мнение заморской коровы?
-начало сноски-
1 – Первое за несколько дней, что он сделал без приказа.
-конец сноски-
От неожиданности и простоты пришедшей в боярскую голову идеи Букаха остановился,
отступил на шаг для душевного спокойствия караульного и, старательно мыча, ткнул толстым пальцем сначала себе в грудь, потом в Граненыча, прижатого к воротам и
напряженно замершего на своей телеге, потом полоснул себя ребром ладони по горлу.
– М-м-у-у-у-у!.. – хрипло выдохнул Герасим, почувствовав рядом с собой тепло и
поддержку своей подруги, подошедшей выяснить, что там происходит. – М-м-м-у-у-у-у-у!..
– М-мумуммум!.. – ожесточенно проревел экс-воевода. – Муммумму!!!
– Его надо? – впервые перестал тыкать мечом и нахмурился черносотенец.
– М-муммум!!!.. – закивал обрадованный понятливостью того Букаха. – М-мум-му!
– Ну, хватай, – осторожно отступив в сторону, разрешил караульный. – Потом я его к капралу Шухеру отведу. А лучше, вас обоих…
Не расслышав последней фразы, Букаха неприятно ухмыльнулся, растопырил руки и стал обходить телегу слева, так, чтобы караульный оказался у лже-возчика за спиной.
– Мм-мумуммум!.. – торжествующе проревел он.
– М-м-м-у-у-у-у-у!.. – с ненавистью склонил голову Герасим.
– М-м-у-у-у-у?.. – недоверчиво переспросила Му-Му.
– М-м-м-у-у-у-у-у!!!..
– Солдат! Не дай им убежать в ту сторону! – приказал начальник караула и приготовился признать, что несение караула на хозяйственных воротах – не такая уж скучная обязанность, как ему показалось сначала.
Оставшийся на ногах дружинник двинулся на место новой дислокации, а Граненыч соскочил с телеги и нырнул под лошадь.
Букаха за ним.
Митроха шарахнулся от занявшего стратегическую позицию в первых рядах неожиданного театра черносотенца и вскочил обратно на телегу.
Еще не похудевшее от бед и забот последних дней пузо боярина не дало ему
согнуться как следует, чтобы проскочить под низкорослой лошадкой, и он с разбегу боднул ее головой в живот.
Не ожидавшая такого поворота событий Елка покачнулась, молниеносно обернулась и тяпнула длинными желтыми зубами экс-воеводу за плечо.
– Муммум-мму!!!.. – взревел тот и набросился с кулаками на бедную животину.
Истопнику, в первую же вылазку в тыл врага познавшему на своем опыте горечь провала, не надо было ничего подсказывать.
Ловко, как кошка, спрыгнул он с другого края телеги, увернулся от только что прибывшего на указанное ему командиром место медлительного дружинника и кинулся бежать со всех ног очертя голову.
– Хватай его!!! – азартно, как будто не нарушителя ловил, а на стадионе болел, запрыгал на месте и закричал черносотенец, и Букаха послушно оставил в покое лошадь и кинулся вдогонку за своим пропуском в лучшую жизнь.
Конец этого эпизода был бы печален в своей предсказуемости, но в каждом "наверняка" всегда есть свое "если".
Если узамбарский буйвол недоволен, он постарается сделать всё, чтобы как можно большее число окружающих было своевременно проинформировано о его недовольстве.
Доведенный сначала до красного, а потом и до белого каления хаотично перемещающейся алой шубой, Герасим отступил на несколько буйволиных шагов, разбежался и с треском высадил мощными рогами калитку загона вместе с изрядным куском забора.
Половина которого отгораживала от остального мира носорога.
Пока живая осадная машина с миопией разглядывала образовавшуюся пробоину и
соображала, что бы это могло значить, Герасим с благоверной времени зря не терял…
И какому идиоту вообще могло прийти в голову, что несение караульной службы на хозяйственных воротах – это скучно?
Когда до тощей спины в коричневом армяке оставалось не больше метра, Букаха протянул руку и изо всех сил толкнул убегающего мужичка. Тот повалился на сухую траву, перекатился несколько раз и замер.
Довольный Букаха остановился, пыхтя и отдуваясь, и вдруг услышал за своей
толстой алой спиной звучное, полное радостного предвкушения: "М-м-м-у-у-у-у-у?..".
Позабыв на мгновение про Граненыча, боярин резко остановился и злобно оглянулся,
рассчитывая дать отповедь наглецу-черносотенцу, посмевшему его передразнивать…
И оказался нос к носу с огромным иссиня-черным буйволом. В глазах его кровавым огнем горела боярская шуба.
– М-м-м-у-у-у-у-у?!.. – из-за широкого плеча узамбарского быка выступила его рогатая супружница, и на черной капризной морде ее было написано "хлеба или зрелищ".
Хлеба у экс-воеводы не было.
И злонравная скотина об этом знала.
– М-ммумум!!!.. – выкрикнул боярин, что должно было означать "Стража!!!", но у стражи в это время уже нашлось свое занятие…
* * *
Елена Прекрасная открыла и закрыла роман, лежавший у нее на коленях, нервно сжала кулаки и, не выдержав, снова поднялась и сделала шаг по направлению к
кабинету Дионисия. Тяжелая книга с глухим стуком упала на ковер в виде плаката с надписью: "Книга – лучший подарок".
– Ой, извините… – рассеяно проговорила она, подняла фолиант и положила на прикроватную тумбочку, смахнув при этом на пол зеркальце в серебряной оправе.
– Да что ж это такое-то, а?.. – Елена нетерпеливо вернула вещицу на место и, не заметив повторившего путь зеркальца гребня, мягко ступая по теплому ворсу, продолжила путь к своей цели.
– Д-дионисий?.. – мягким полушепотом спросила она, нерешительно остановившись рядом со столом, усеянным старинными пергаментами, более современной бумагой и затупившимися и свежезаточенными перьями всех размеров и мастей.
– Да, царица? – отложив свои заметки, поднял он на нее слегка покрасневшие после бессонной ночи глаза, огромные за толстыми стеклами очков в роговой оправе. – Тебе беспокойно? Ты не находишь себе места? Тебе здесь душно и тесно? Душа твоя болит и плачет, раненой птицей стремясь кинуться вслед за доблестным Граненычем или на поиски родителей Василия?
– Ты все сказал лучше меня, Дионисий… – устало опустилась на стул рядом со столом Елена. – Я так переживаю за Митроху… А еще больше я боюсь за Симеона и Ефросинью. Почему о них ничего не известно? Где они? Что с ними? И что будет, если Граненыч не сумеет выбраться из дворца? Если с ним что-нибудь случится по
дороге? Ведь тогда Васенька не узнает… и когда он вернется… ничто не поможет…
– Успокойся и отодвинь свои заботы в дальний угол самого дальнего чулана, царица,
– маленькая морщинистая ручка библиотечного легла на смуглую, нервно подрагивающую руку Елены. – Своим беспокойством ты не поможешь никому, а себе и малышу можешь повредить. Все кончится хорошо, вот увидишь. На своем веку я перевидал… то есть, перечитал… немало историй, похожих на эту. Добро всегда
торжествует. Это закон Вселенной. А законы Вселенной, в отличие от законов людей, выполняются безукоснительно.
– Но Вселенная такая огромная… и медлительная… А нам некогда ждать, пока добро восторжествует само по себе, ведь промедление смерти подобно! Ему надо помочь, а мы не в силах!..
– Ну-ну… Успокойся, царица… Хочешь чаю? С мятой, смородиновым листом, лимоном, молоком…
– Нет, спасибо, Дионисий… – рассеяно покачала она головой. – Мне ничего не хочется, правда. Ты такой добрый… Внимательный… Заботливый… Что бы я
делала без тебя? Страшно подумать… Если бы я не ушла в тот вечер из зала пиров, если бы не упала и не потеряла сознание, пока Чернослов накладывал свои порабощающие чары на всех, на кого еще не наложил свою грязную лапу… Как хорошо, что на свете бывают библиотечные. Хотя, может, они существуют только в
Лукоморье? Про домовых, дворовых, и даже банных я слышала и в Стелле, только там они называются "термальные", но про твоих сородичей – никогда и нигде… Наверное, это потому, что вы так хорошо прячетесь от людей? Но зачем? Люди вас чем-то обидели?
Хозяин библиотеки отчего-то смутился, опустил глаза – теперь огромные линзы
увеличивали его пушистые ресницы – и стало накручивать на палец напомаженный ус.
– Видишь ли, царица… – наконец заговорил он, и стекла очков снова наполнились голубым. – Люди в Лукоморье, Стелле, да и в других странах Белого Света ничего не слышали о библиотечных потому, что их нет.
– Нет? – не поняла Елена. – Как – нет? А как же ты?..
– Я – исключение. Я – единственный, – скромно объяснил он. – Ты, конечно, не знаешь этого… Но я ведь тоже не всегда был библиотечным.
– А… кем же ты тогда был? – удивленно вскинула брови царица, и тут же поспешно
добавила: – Ну, если это не твоя тайна, которую ты не хочешь никому рассказывать…
Дионисий задумался, но потом качнул головой и поправил сползшие на лицо длинные волосы.
– Нет. Теперь, когда ты знаешь о моем существовании, делать тайну из моего происхождения – нелепо. И если тебе интересна ностальгическая болтовня старого любителя фолиантов и книжной пыли…
– Естественно, интересна! – горячо воскликнула Елена. – И, если интересно тебе, ты совсем не старый!
Дионисий рассмеялся мелким смешком.
– Как ты думаешь, сколько мне лет?
– Пятьдесят… Пятьдесят пять… – предположила царица.
– Если ты умножишь последнюю названную тобой цифру на десять, ты будешь довольно близка к истине, – улыбнулся он, наблюдая за тем, как удивление и недоверие сошлись в нешуточной схватке за господство на ее лице.
– Ты не выглядишь на полтысячелетия, – наконец проговорила она.
Дионисий усмехнулся и повторил за ней:
– Полтысячелетия… Это звучит как цитата из подписи под экспонатом археологического музея…
Елена смутилась.
– Извини, но ты же сам сказал…
– Сказал, сказал, – шутливо проворчал в ответ библиотечный. – Но когда я это говорил, я не думал, что это действительно так много.
– Так откуда же берутся библиотечные? – царица дипломатично перевела разговор со скользкой темы возраста на старые рельсы.
– А, ты об этом… Это древняя… как ты можешь догадываться… и неинтересная, в общем-то, история. Давным-давно я родился в семье дворового и овинницы и по рождению был обречен жить во дворе, прятать человеческие вещи, оставленные на улице на ночь без присмотра и склочничать с домовыми. Но я чувствовал, что это не мое, душа не лежала, как сказали бы вы, люди, а чего мне было действительно
нужно – я тогда понять не мог. Но однажды летом учитель маленькой царевны – пра-пра-пра-бабушки пра-пра-пра-бабушки нашего Симеона – стал проводить уроки грамоты в беседке в саду, где я любил проводить время в тени яблонь и ловить кузнечиков. После занятий сей старательный педагог читал ей книги вслух. Про приключения, про любовь, про дальние страны – любопытная Агафьюшка слушала, раскрыв рот, все
подряд… И она была не одинока. Я тоже в такие минуты забывал обо всем на свете.
Я был всецело захвачен, увлечен, поражен, потрясен, потерял голову, покой и сон… И когда я узнал, что есть во дворце такое невероятное сказочное место – библиотека, рай на Земле – то сразу понял, где буду жить и окончу свои дни. Долго рассказывать, как я пробивался сюда, в одно из самых древних крыльев дворца, ставшее моим домом. Скажу только, что это было не так легко, как казалось мне поначалу… Но, приобретя вожделенное прибежище – мою дорогую библиотеку – я потерял все остальное. Друзей, приятелей, родню… Они не поняли меня. Стали презирать, осуждать, насмехаться… Я стал позором своего рода,
изгоем, страшной сказкой для маленьких. Не могу сказать, что это меня не трогало… Что я не хотел бросить все и вернуться… Снова стать, как все…
Пока неторопливо и печально тек рассказ старого хозяина библиотеки, Елена, позабыв переживать за Граненыча, царя, царицу, мужа и все остальное Лукоморье, не раз замирала, охала и смахивала нежданную слезу, как будто слушала новый, самый потрясающий и трогательный роман пера благородной синьоры.
Чужие беды часто окружены ореолом романтики и заставляют позабыть о своих…
– …Но вовремя понял, дважды в одну воду войти нельзя, а то, что когда-то было, никогда не вернется на круги своя. Я стал другим, и те, с кем я был знаком, знают это и будут помнить всегда. И я смирился. Научился не замечать их. Не вспоминать. И со временем они отстали, но не забыли. Вот поэтому единственное
место во всем дворце, где я могу чувствовать себя свободно – моя библиотека. Моя жизнь. И мои единственные друзья и собеседники с тех пор – книги, – через два часа закончил свое повествование Дионисий и прихлебнул из чашки свой давно остывший травяной чай.
– Ох, расстроил я, гляжу, тебя, старый дурень, – смущенно поднял он глаза на царицу, уже жалея о своей внезапной откровенности. – Ты и без того в последнее время аппетитом не страдаешь, а так и вовсе перестанешь кушать… Может, тебе моя стряпня не нравится? Может, тебе чего-нибудь особенного хочется? Я читал, в твоем состоянии это часто случается…
Елена, которой и впрямь приходилось последние несколько дне питаться только тем, что Дионисий приносил для нее из своих походов по оккупированному дворцу – самому-то ему требовался только чай, и то, скорее, в качестве ритуала, нежели продукта – затрясла головой:
– Нет, что ты, что ты, все просто замечательно!
– Ну, чего бы тебе хотелось, царица? Не скрывай, пожалуйста. Чем могу – помогу.
Она пожала плечами.
– Ну… Этим летом, когда мы с Ионом гостили в Мюхенвальде, нам однажды подавали вамаяссьскую кухню… Там были какие-то то ли суси, то ли суши… Тогда я это
разок откусила и больше не смогла. А теперь у меня такое странное желание… Как будто я эти суси целый день все ела бы и ела.
– Я сделаю все от меня зависящее, – деловито кивнул Дионисий. – Сейчас я пойду, возьму кулинарную книгу и посмотрю, как их готовят.
Он встал и сделал шаг по направлению к залу библиотеки, с облегчением приветствовав завершение разговора о прошлом.
Это ощутила и Елена. Также она почувствовала то, что если не задаст свой давно жегший ей язык вопрос сейчас, то уже не задаст его никогда.
– Тебе было очень одиноко, и потому ты стал писателем? – зажмурив глаза, что как будто придало ей решимости, выпалила она.
– Ты… знаешь?.. – испугано обернулся и вскинул на нее свои неправдоподобно голубые глаза Дионисий.
– Ой… Извини… Прости меня… Пожалуйста… Я не хотела подглядывать… Но я нечаянно увидела на столе рукопись… Невзначай прочитала несколько строк… и поняла, что она – это ты… – Елена неуклюже оправдывалась, и щеки ее горели от смущения и стыда. – Извини меня… Но если ты не хочешь – я никому не скажу… Клянусь…
Маленький библиотечный покраснел и поник не меньше ее.
– Теперь и ты будешь смеяться и презирать меня… – едва слышно проговорил он одними губами.
Слова оправданий и извинений застряли у царицы в горле.
– П-почему? – непонимающе уставилась она на него. – П-почему я должна смеяться? И презирать?
– Потому что я посмел захотеть стать высшим существом на свете – писателем… –
не поднимая глаз, произнес безжизненно хозяин библиотеки. – Потому что она – это на самом деле я… Я читал, что была одна дама, писавшая романы под мужским псевдонимом, чтоб никто не догадался, наверняка, и я подумал… Чтоб никто не
догадался, что я – это я… Я решил… Но сейчас, когда ты затронула эту тему… Кто я такой, чтобы… Зачем только я стал писать свои истории? Надо было послушаться голоса разума и выбросить их или сжечь! Я столько мучался, столько думал и передумывал, перед тем, как отправить свою первую рукопись в издательство – едва ли не дольше, чем создавал ее!.. Ах, отчего, почему я не смог передумать еще один – последний! – раз…
– Дионисий, – осторожно прикоснулась к ручке библиотечного Елена.
Она дрогнула, но не отдернулась.
– Дионисий, – повторила она. – Ты не понял. Если ты мне не запретишь, то при первой же встрече с моими боярынями я расскажу им всем, что познакомилась с самРй благородной синьорой Лючиндой Карамелли! И они позеленеют и умрут от
зависти! В страшных муках! Все до единой! А я при этом буду горда так, как будто это не ты, а я лично написала все эти головокружительные романы, которыми зачитывается весь… всё… вся…
Дверь библиотеки тихонько заскрипела и стала медленно отворяться.
* * *
Свет свечи князя Рассобачинского дрожал и колебался на невидимых сквозняках, и
огромные, вертлявые тени метались по стенам подземного хода, доводя слабонервных до тихой истерики.
– Я так больше не могу, Арина, – трагическим шепотом жаловалась младшая Конева-Тыгыдычная сестре. – Мне все время кажется, что из темноты на нас кто-то готовится выпрыгнуть. У меня сердце замирает…
– Да кто на тебя выпрыгнет, Наташа, – снисходительно, но неубедительно улыбаясь, отмахнулась от нее Арина. – Не будь такой трусихой. Это же стены. Сплошной кирпич. Ни дырки, ни щели, ни хода – ничего. Впереди идущие заметили бы, если что. У них же свеча.
– Арина, ты такая логичная и рациональная, как учебник арифметики! Неужели тебе совсем не страшно?
– А чего тут бояться? – гордо вскинула она голову и украдкой бросила взгляд в сторону молодого боярина Артамона.
Ответного взгляда она не получила, и оттого отнюдь не повеселела.
Даже в почти полной тьме было видно, что он смотрел на Наташу.
– Ларишка, Ларишка, о чем они говорят, ашь?
– Наташа говорит, что страшно тут, а Арина – что нечего бояться, стены одни кругом голые.
– Нешего, говоришь? – негромко переспросила боярыня Серапея, но так выразительно, что в ту же секунду к ней было приковано внимание всего отряда. – А ты про белого шеловека шлышала?