– Утром будем на месте, – улыбнулся он Лэйли. – Не переживай, это работа для меня. Призраки смотрят и радуются. Их убили подло и не отпустили души. Я сделаю, что следует.
– У них глаза темные и сознание пропитано болью, – пожаловалась Лэйли. – Я хочу помочь, но не могу, и мне становится тяжело, силы уходят.
– Так было и с сестрой, – кивнул эфрит. – Ничего, справимся. Дай руку, я тебя буду греть. Хочешь, спою песню рассвета? Или поругаемся. Неужели нет ни одного повода?
– Пока нет. Пой, может, полегчает. Странный ты. У тебя голос меняется каждый день.
– Я сам тоже меняюсь, но мастер создал отличную маскировку, она остается прежней.
Лэйли виновато вздохнула и не отняла руку, хотя понимала – дух огня тратит себя, чтобы греть ее. Но сил, чтобы самостоятельно справиться с ночью, не хватало. Это была ловушка именно для подобных ей, способных чутко слышать чужую боль. Отчаяние умерших безнадежно, им уже не помочь, и тяжесть копится в сердце, как невозвратный долг…
Голос у эфрита был замечательный, мягкий, сильный и очень свободный. Он мог звенеть на высоких нотах и падать вниз, глубоко, на самое дно мелодии, не теряя яркости. И песни у него дивные – незнакомые, на древних наречиях востока, удивительно красивые. Пока Рахта пел, призраки никого не тревожили своими просьбами. Лэйли казалось – они тоже слушают. И песня духа для них – отрада, лучшая возможная помощь живых.
Четвертое утро застало путников у вершины пологого холма, на который они взбирались уже несколько часов. Солнце осветило восточный склон, изгнало ночные страхи и покатилось вверх, раскаляясь добела. Рахта обрадовался рассвету, обернулся, улыбнулся родному огню и запел новую песню.
Когда она затихла эхом тонких высоких переливов голоса, эфрит указал на скалы чуть в стороне:
– Поезжайте, я вас догоню. Не хочу делать то, что следует, в кольце маскировки. Моя сила может исказить его магию. Остановитесь на вершине, если доберетесь, и ждите меня.
Он развернул коня и уехал.
Лэйли вздохнула с капризным огорчением: ей нравилось пение эфрита. Но это ничего не значит, ей всякие восточные песни нравятся, просто он поет их давно и получается у него куда лучше, чем у самой Лэйли. Ей еще много веков учиться так владеть голосом.
Дух огня догнал путников очень скоро. Он отъехал, разделся, бережно сложил все свои вещи в сторонке и только затем снял кольцо, сберегая одежду от превращения в лохмотья. Потом снова оделся и теперь сердито одергивал тесную куртку. Рахта заметно раздался в плечах, отъелся и накопил сил за время пути. Если так пойдет и дальше, скоро придется заново покупать всю одежку.
– А-а-ай, – взвизгнула Лэйли. – У тебя волосы вообще белые! Как ты жил тут, бедняжка, без маскировки? Каждый за сорок верст знал, что именно ты идешь!
– Да, приметно и неудобно, – согласился эфрит. – Но я же солнечный дух, вот и получился такой. Сестра посмуглее и поярче.
– Дай пощупать, мягкие? – бесцеремонно уточнила принцесса. – Ничего, приятные волосы. Темные – из твоей маскировки – жестче и хуже смотрятся.
– Успокоила, – рассмеялся эфрит. – Держи повод. Я спущусь по склону шагов на пятьдесят. Мало ли как оно отзовется, вы лучше оставайтесь тут.
Путники кивнули, Кэльвиль высмотрел удобное пастбище с короткой, но довольно плотной травой, отвел туда коней, устроил отдыхать. Вернулся, когда эфрит спустился и встал на выбранной площадке. То, что он делал, выглядело просто и не эффектно. Поднял руки, словно зачерпнул из неба – и раскрыл их вперед, выпуская из ладоней незримое в долину. Туда, где шелестел в развалинах дворца песок, где старые сухие стволы мертвого много лет сада стояли убогими калеками – ветки обломаны, кора слезла, стволы в трещинах.
Лэйли показалось, что над головой замерла тень, точнее, солнышко послушно изогнуло свои лучи, собирая их в толстый сияющий сноп, и взялось чистить долину, выметая черноту из всех, даже самых малых и скрытых, щелей. Развалины засияли бликами, словно их облили жидким стеклом, воздух засветился и задрожал маревом странных миражей. Чьи-то непостроенные дворцы, несозданные фонтаны, невысаженные сады, несобранные поля – мечты и планы, сгинувшие уже давно, – догорали теперь в общем погребальном огне старого дворца. Когда они иссякли, над развалинами вознесся столб чистого света, и Лэйли закрыла глаза, не готовые терпеть яркость его сияния.
По хрусту песка она поняла, что Рахта уже поднимается по склону. Подошел, тронул пальцами веки, и зеленые круги ослепления исчезли.
– Все. По-моему, получилось удачно, – улыбнулся эфрит. – Теперь это обычные развалины. Пустыня скоро уйдет, снова будет вода. Лет через сорок ты не узнаешь долину. Опять появится озеро, которое только я и помню, наверное.
– Красиво у тебя получается, – одобрила Лэйли. – Устал?
– Нет, скорее, наоборот, отдохнул, – признался эфрит. – С солнцем я слишком давно не общался. Нельзя просить лишнего, но это особый случай, оно отозвалось охотно. Полагаю, теперь сестра знает, что я жив.
– А маги?
– Нет, – уверенно покачал головой эфрит. – Это не заклинание. Так, дружеский жест. Вот если бы я взялся отстроить дворец заново…
– Хватит глупостей, – возмутилась Лэйли. – Сами не безрукие, ты их избаловал. Гномы куда умнее. Если лентяи просят, на жалость бьют – подгорники могут чертежик подарить и мастера с киркой прислать.
– Мастера-то зачем? – удивился эфрит.
– Нерадивых лупить, – весело сморщила нос Лэйли. – Закон Рртыха Третьего. Кто не работает – тот получает по шее. А кто на чужие руки рассчитывает – получает вдвойне.
– Великий гном этот Рртых, – уважительно заключил эфрит. – Поговорил бы я с ним вовремя, глядишь, и избежал бы многих проблем. Он жив?
– Дядька Рртых умер, – всхлипнула Лэйли, развернулась и пошла к коням.
Рахта смущенно глянул на Кэльвиля. Мастер развел руками и шепотом пояснил, что любой разговор с Лэйли о короле гномов заканчивается слезами. И добавил – скоро печаль пройдет, надо просто дать кошими помолчать и побыть наедине с собой.
С тем путники разобрали коней и поехали прочь, пустыми холмами, сильно забирая к северу. Расположение нового закрытого города султана знали Гэхир и Фэриз, они иногда советовались с эфритом и втроем выбирали дорогу достаточно уверенно.
На третий день от очищения старого дворца Лэйли-а-Тэи решила прекратить подозревать эфрита в худшем, то есть в том, что ее опять сочли подходящим объектом для ухаживания. Сторониться Рахты оказалось скучно, даже такого – снова надевшего кольцо, выглядящего невзрачным, кареглазым и похудевшим. Он прекрасно пел, замечательно рассказывал историю Дэйгэ, охотно и внимательно слушал, вкусно готовил и не пытался на привалах переложить работу на чужие плечи. Иными словами, вел себя, как толковый и достойный уважения спутник. Лэйли ехала и думала: будь она на семь-восемь веков постарше, может быть, и порадовалась бы, пригласи ее эфрит танцевать на осеннем балу. К тому времени, когда тебе стукнет десять веков, можно, пожалуй, досыта наползаться по зарослям, набегаться, отточить технику владения клинком и счесть себя вполне взрослой. А пока – зачем нужна семья? Глупости, обязанности и переезд из маминого замечательного трактира, от папиных уроков магии и боя… ну уж нет!
Лэйли подозрительно глянула на эфрита. А если он за восемь веков – женится? И не на ней, мало ли в долине красивых девушек? Может, он ничего такого и не имел в виду? Мысль показалась обидной, и Лэйли надулась. Вот еще, больно надо!
Кэльвиль некоторое время забавлялся бегущими по лицу своей ученицы тенями мыслей, понятных ему до последнего слова и оттенка эмоций. А потом начал беспокоиться. "Тихие невнятные обиды не принесут ничего хорошего, – решил он. – Рано или поздно последует кризис, и лучше теперь, пока Лэйли не напридумывала себе слишком много нелепостей. Время есть, дорога длинная и скучная, врагов на ней ожидать не приходится. Значит, можно подлить масла в огонь девичьих переживаний и понаблюдать из безопасного удаления за впечатляющим пожаром".
Приняв такое решение, мастер пристроил своего гнедого рядом с золотистым жеребцом кошими и посоветовал ей уточнить, собирается ли эфрит покидать Дэйгэ. Он тут живет невесть как давно и считает край родным. Кэльвиль закончил говорить и резко подстегнул коня, оставляя принцессу в полном смятении и зная: такое состояние для Кошки Ли ненормально, оно скоро и неизбежно приведет к скандалу – и восстановлению нормальных отношений. "Туча задумчивости пройдет, настанет яркий день", – понятливо шепнул Фэриз, разгадав план мастера. И улыбнулся. Шипения, фырканья и насмешек станет опять вдоволь, а что еще надо путникам в долгой дороге? Эфрит не раз говорил: кошими – их маленькое солнышко, точнее, его трудноуловимый блик, непоседливый, острый и капризный. Он прав…
Лэйли выслушала эльфа и задумалась еще крепче. К ночи весь маленький отряд, предполагавший более простое и быстрое развитие ее мыслей, забеспокоился. А когда обычно неумолкающая веселая кошими и утром не проронила ни слова, ее попытался развлечь разговором Фэриз. Добился лишь сосредоточенного кивка в ответ. Гэхир вмешался иначе – громко позвал эфрита и потребовал у него отчета.
– Ты заколдовал нашу кошими? Совести у тебя нет, девочка бледнеет на глазах. Чахнет!
– Чахнет? – испугался Рахта, оглянулся на мрачную Лэйли и тоже запереживал всерьез. – Кошка, может, облака нагнать? Тебе голову напекло?
– Нет.
– Тогда изложи свое желание, я все же эфрит, я могу исполнить почти любое. Хочешь дыню? А арбузик, небольшой, вот такой?
– Нет. – Лэйли попробовала сохранить серьезный вид, но не получилось. – Иди ты, я страдаю. Не мешай.
– Пешком идти? – уточнил эфрит.
– Смешно, – мрачно сообщила Лэйли. – Я возмущена. Мне казалось, ты поедешь с нами на запад, когда все тут наладится. И вдруг бац – уже не кажется… Скачи вперед, не мешай, мне надо сосредоточиться и решить, огорчает это меня или нет.
– Я еду на запад, – пообещал эфрит, хитро щурясь. – Обязательно. Ты мою сестру видела? Она всех допечет в самом прямом смысле, если ей не обеспечить счастье ежедневного наблюдения за живыми работающими гномами. Жаль, они невысоки ростом и живут не вечно, Селиму давно пора отдать замуж. У меня ее сватали все местные султаны, и получалось обычно довольно смешно. Предлагали брату, то есть мне, выкуп: дворец моей же старой постройки, золото, коней. И стадо овец. Не понимаю, как можно заменить сестру – овцами…
– А какой должен быть выкуп? – заинтересовалась Лэйли. – Я уже подобрала ей жениха, чтоб ты знал. Она согласна, но Жас не знает пока своего счастья, а то сбежал бы.
Эфрит опасливо покосился на кошими и обернулся к Кэльвилю. Мастер охотно рассказал про одинокую долю рыжего эльфа, мечтающего о ведьме с мерзким характером, про усердные попытки королевы Сэльви женить его. Рахта слушал с интересом, про перекрашенных в ярко-рыжий цвет невест – особенно. Сэльви их приводила на смотрины – и потом азартно дралась с возмущенным наместником: сковородка против кулака. Кухонную утварь каждый раз сдавали в починку гномам, а на разбитый кулак дула сама королева, нашептывая лечебный заговор. Жас смущенно сердился и уговаривал прекратить его донимать: разве он такой слабый маг, что крашеную эльфу в маскировке не отличит от настоящей природной ведьмы?
– Когда Сэльви попыталась выдать за наместника свою названую бабушку Вэйль, – вздохнул Кэльвиль, прикрывая глаза и оживляя воспоминание, – сваху гоняли по долине уже двое. Предполагаемые жених и невеста объединились в глубоком и искреннем стремлении наказать королевское усердие.
Рахта дослушал историю, кивнул и снова хитро прищурился:
– Лэйли, ты нехорошо поступила, пытаясь подобрать мужа моей сестре без моего ведома.
– Ой-ой, напугал!
– Я полагал, что выкуп за эфрита взять невозможно, но теперь передумал. Если жених согласится, и моя сестра, что вдвойне невероятно, тоже, я стребую с тебя одно желание. Это честный уговор.
– Какое? – нервно уточнила Лэйли.
– Тогда и решу, – рассмеялся эфрит.
– Ты обманываешь меня, – возмутилась кошими. – Ты все решил, по глазам вижу, вон как синим полыхают, маскировка не выдерживает!
– А тебе говорили, что эфриты коварны? – поинтересовался Рахта.
– Ну все, я за себя не отвечаю, – прошипела Лэйли. – Признавайся давай, немедленно!
– Мы поехали, кто выживет – пусть догоняет, – довольно сообщил Кэльвиль и послал коня галопом.
Гэхир рассмеялся и последовал примеру эльфа, Фэриз тоже не возразил. Лэйли извлекла из ножен клинок-осу и спрыгнула наземь.
Удаляющиеся путники слышали ее шипение, смех эфрита, звон двух клинков. Оглядываясь, видели густую пыль, поднятую противниками, дерущимися почти всерьез. Через час тяжело дышащие "враги" догнали отряд. Оба выглядели довольными собой и результатом боя. Куртка эфрита пострадала в двух местах, наряд кошими выглядел чуть хуже.
– Мы решили проблему, – уверенно сообщила она. – Он может желать, чего захочет. А я могу ничего не исполнять, на женщин всякие там глупые обязательства данного слова не распространяются.
– Особенно на красивых ведьм. Но если неизвестный мне Жависэль откажет сестре, – добавил эфрит, – мы его будем гонять втроем: Селима, я и Кошка Ли. Пока не одолеем.
Глава 13
Брачные интриги ведьмы Висы
Лаур Ирим Алид’зим добрался до ворот Белояра – столицы поморского княжества – поздним вечером четвертого дня велесеня, месяца, начинающего отсчет осени на севере. Он продал коня давно, еще в Империи, и за дорогу устал и пропылился до последней крайности. Усмехнулся своему потрепанному и жалкому виду. Зачем он брел сюда с непонятным упрямством? Хорошо бы сказать: даже на обратную дорогу нет денег. Это была бы жалоба куда более состоятельного человека! Он вот понятия не имеет, где сегодня ночевать и как разжиться ужином. Таким нищим он был только однажды, одиннадцать лет назад. Странно устроена жизнь! Тогда это казалось очень страшно.
Имение маркизов Алид’зим располагалось на границе Бильсы и исконных, древнейших, земель Империи, откуда она и начала свое развитие три века назад. С тех пор владения все прирастали, а старые фамилии – основатели закона, хранители традиций и устоев – приходили в упадок. Более сильные и молодые, те, кто, отталкивая стальными локтями прочих, пробился к императорскому трону и успел вырвать самый жирный кус новых земель, получили полноту современной власти. Роль’гисы когда-то были бедны и не считались древним родом. Но кто теперь решится упомянуть крамольное? Дед нынешнего патриарха Мария Роль’гис стал принципалом юга и сумел перекроить его так, чтобы все лакомое и лучшее из числа новых завоеваний и присоединений досталось детям. Они завладели побережьем, богатейшими портами, виноградниками, шахтами, а также всеми лежащими чуть севернее черными землями, дающими наилучшие в Империи урожаи…
Отец Лаура служил императору, хранил его интересы и не умел копить обиды, полагая, что это бессмысленно и недостойно. Он был одним из основных посредников в важнейших переговорах с Бильсой – ведь там, у соседей, знатность и древность рода ценили выше золота. В Бильсе и семь поколений спустя помнили, чьей рукой написан давний договор о границе между двумя государствами…
Когда север и юг Империи впервые попробовали силы в перетягивании внимания правителя и ресурсов двора, старший Алид’зим выбрал сторону юга. Он знал, что эр-герцог Ловид – опасный человек, и не желал видеть его на троне. А еще он верил, что герцог Марий Роль’гис не бросает тех, кто ему верен.
В общем-то отец был прав… Герцог даже не изволил заметить, как растоптали его небогатого, но верного союзника. Зато Лаур отлично помнил ту осень. Ему как раз исполнилось восемнадцать. Он усердно чистил старого коня, готовя к продаже. Юноша робко надеялся, что верному другу отца повезет, его сочтут достаточно сильным и возьмут для работы – все лучше, чем на живодерню. Когда-то жеребец знал иные времена, его подарили отцу в Бильсе, и происходил он из табунов самого хана. Но кому это теперь интересно, если седому коню более двадцати лет?
На горизонте копились тучи, обозначая приход затяжных сезонных дождей. По сухой еще земле деловито пылили оценщики из службы патрия – именно там рассматриваются долговые тяжбы. Отец лежал в доме, возле него неотступно сидела мама, сестры хныкали в своей комнате. Вещи – то немногое, что они могли взять, что не представляло ценности и не будет вечером продано с открытого торга, – уже лежали в придорожной пыли, увязанные в тюки. Идти семье было совершенно некуда, и оттого поднимать взгляд к хмурым тучам особенно не хотелось. Отец очень болен, но уже к ночи надо освободить дом…
Тогда Лаур впервые увидел хат-логрима: о всемогущих и опасных исполнителях воли эр-герцога прежде доводилось лишь слышать.
Мужчина средних лет и незапоминающейся внешности явился к дому опального разоренного маркиза в простой дорожной карете без гербов. Поднял шторку и поманил юношу. Позже Лаур много раз пытался представить, как сложилась бы его судьба и жизнь остальных домочадцев, отвернись он от кареты. Не отвернулся. Отцовская наивность жила и в сыне: ему вдруг показалось – это человек Мария Роль’гис, и, значит, беды их семьи уже решены.
Лаур подошел к карете. Человек оценивающе изучил его с головы до пят, чуть дернул уголком рта и показал бумаги на имение и увесистый мешочек. Развязал, высыпал на ладонь несколько монет, давая убедиться – золотые. И изложил дело, ничего не скрывая.
– Твой отец оскорбил моего господина. За это можете заплатить вы все, сдохнув к весне в придорожной канаве. Или ты один, уехав теперь со мной. Здесь пятьсот лонгрифов золотом и расписки на все ваши долги со сроком оплаты в ближайшие пять лет. Золото перейдет к твоей семье теперь же, а расписки будут уничтожены, когда ты отработаешь за них. Пять лет, по году за каждую. Покупаем мы тебя дорого, но ты симпатичный мальчик, да и лучшего ответного оскорбления гордому дураку маркизу нельзя выдумать. Для начала эр-герцог намерен подарить тебя на день рождения своей сестре. Я пойду в дом и сам все скажу старому блюстителю традиций, садись в карету. – Хат-логрим шевельнул бровью и насмешливо уточнил: – Или ты тоже ценишь честь семьи выше ее благополучия и здоровья? Тогда возвращайся к прерванному делу. Весной я куплю любую из твоих сестричек за миску луковой похлебки.
Он уверенно толкнул дверцу экипажа и ступил на подножку, откинутую расторопным слугой. Пока хат-логрим шел к дому, еще не поздно было его окликнуть. Но у Лаура язык прилип к нёбу. Он смотрел на старого коня с запавшими надглазьями, провалившейся спиной и выпирающими ребрами. И понимал, что именно так теперь выглядит весь род Алид’зим. Сегодня, с последним ударом молотка, конь отправится умирать на живодерне – быстро и не очень болезненно. А людям достанется худший удел. Долгое и мучительное угасание. Отец твердит в полубредовом забытьи горячки, что у него есть друзья и скоро они придут и помогут. Перечислял имена, звал, рассказывал, какие это достойные люди…
Когда ты слаб, беден и в опале, даже очень достойные люди начинают страдать от расстройства памяти – это Лаур понял уже давно и твердо.
И он сел в карету.