4
Первые Люди
- Вот, - говорю я. - Вернулись.
- Ах-хаа! - дядя Сарын ликует. - Уруй!
Ликует он долго. Закончив, наклоняется ко мне:
- А ты кто таков, юноша? Каких родителей будешь?
Ну, то, что дядя Сарын - Первый Человек, я увидел еще с порога. Тут и слепой увидел бы! Я только не знаю, как давно он Первый Человек. Неужели с момента моего отъезда в Нижний мир? Я, значит, уехал пленников спасать, а Сарын-тойон взял и опять запервочеловечился? Если так, трудно мне с ним будет. Скажу: "Усохни!" - а он бац, и глаза откроет! Может, сразу его мордой в пол ткнуть?
- Юрюн я, дядя Сарын. Юрюн Уолан.
- Чей сын?
- Сиэр-тойона и Нуралдин-хотун. Вы что, забыли меня?
- Братья есть? Сестры?
- Есть. Забыли, спрашиваю?
- Обычай! - дядя Сарын грозит мне пальцем. Трясет косматой головой, хохочет, хлопает в ладоши. На громадных вѐках Сарын-тойона возникает и гаснет странный узор, похожий на цепочку утиных следов. - Гость хозяину представиться должен. Я тебе кто? Я прародитель тридцати племен! Вот и представляйся, жених! С чувством, с подробностями! Ты ведь жених?
- Жених, - вздыхаю я.
Сказать по правде, я ждал, что вместо "жениха" прозвучит привычное с детства, чуточку насмешливое "дружок". Дядя Сарын улыбнется, подмигнет, не открывая глаз, и станет ясно, что он притворяется, шутит, рад меня видеть…
Нет, не дождался. До шуток ли теперь?
- Разумный человек к нам приехал. Достойный, вежливый…
Дядя Сарын обходит меня кругом. Тычет кулаком под ребра, ощупывает мускулы на плечах и груди. Кажется, что он осматривает коня перед покупкой: нет ли скрытых изъянов? Сейчас приподнимет губу, проверит зубы.
Терплю, помалкиваю.
- Речь стройная, слова обдуманные. В мыслях толку много…
- Кумыс, - вмешивается старуха.
- Что кумыс?
- Угости юношу кумысом, муженек!
Она сидит в углу, разодетая как на свадьбу. Летняя шуба с опушкой из седого бобра по-домашнему кинута на плечи. Рогатая шапка из лап черных камчатских лис сползла на левое ухо, держится на честном слове. Шея, словно петлей, схвачена серебряным кольцом с подвесками. Гравированные пластинки, болтаясь на цепочках, мелодично звенят. Проклятье! Они звенят, даже если старуха не шевелится.
- Тетя Сабия?!
Мне страшно. Куда я вернулся? Как им Жаворонка отдавать?!
Сабия-хотун, кряхтя, встает. Она гораздо больше, дородней, шире в бедрах, чем та тетя Сабия, которую я помню. Лицо сплошь в морщинах, на верхней губе - тень усов. В левой руке хозяйка дома держит большой, украшенный замысловатой резьбой кубок, доверху полный кумыса. Пена ползет через край, летит на пол снежными хлопьями. Я надеюсь, что тетя Сабия сейчас протянет кубок мне, но она лишь брызжет кумысом мне под ноги - и взмахивает ковшом, зажатым в правой руке. Ковш взлетает и падает, громко стуча, между мной и дядей Сарыном.
- Уруй-айхал! - безумная радость звенит в голосе тети Сабии. Войди в дом ее дети, живые-здоровые, Сабия-хотун, пожалуй, обрадуется меньше. - Ложбинкой к небу! Счастье! Удача! Уруй-туску!
- Уруй-айхал! - подхватывает дядя Сарын.
- Уруй!
- Уруй!
- Пей, жених! Пей, любезный!
Беру кубок. Пью. Хороший кумыс, свежий. Лучше так, чем беседовать с Первыми Людьми. О чем с ними беседовать? Что я им скажу? Они даже про Зайчика с Жаворонком не спросили…
- Садись! Садись, гость!
- Садись, жених!
Сажусь на лавку. Смотрю в булькающее нутро кубка, словно жду оттуда подсказки. Напиться, что ли? Вдрызг, в хлам, вдрабадан. Первая здравица - за хозяина… Прощай, Уот, я не хотел тебя убивать.
- Сыновья! Сыновья мои!
Это дядя Сарын. Какие сыновья? Кого он зовет?!
- Сыновья мои! Поднимите мне веки! Я хочу взглянуть на своего зятя!
Усох я быстрей, чем расширился. Сижу на полу, дурак дураком, в кумысной луже. Держу обломки кубка. Надеюсь, здесь никто не хранит в кубках свою материнскую душу? Не хватало еще кого-нибудь прикончить невзначай! Лавка треснула пополам, ножки выскочили из пазов - удачно я забоотурился, в полный рост. Еще бы врезал любимому тестю кулаком, да в боевой рукавице - то-то было бы уруй-уруй! Веки ему поднимите! Всю дорогу об этом мечтал…
- Сыновья! Сыновья мои!
- У тебя нет сыновей, дядя Сарын. У тебя сын и дочка.
- Думаешь?
- Уверен. Близнецы у тебя. Мы их домой привели, из плена.
- Ах ты, милый мой гость! Ах ты, дорогой! Если не выдать дочь за тебя, за кого еще ее выдавать?! Бери ее, защити, укрой от напастей…
- Ага, бери! Я тут что, один жених?
- Удалец! Боотур!
- У тебя боотуров - целый табун. Хоть на продажу гони…
Дядя Сарын меня не слышит:
- Знатный парень! - кричит он жене. Растопыренной пятерней дядя Сарын, словно гребнем, ерошит мне волосы. Иначе, видимо, не понять, кто у нас славный парень. - Герой! Точь-в-точь как я в молодости! Я, правда, ростом повыше был…
- Ты? - тетя Сабия хмурит брови.
- Я! И в плечах, знаешь ли, пошире…
- Ты?!
- А кто? Ну так Юрюну еще расти и расти! Войдет в годы, зятёк, заматереет…
- Хвастун!
Я полностью согласен с тетей Сабией. Выше он был! Шире он был! Боотур во мне рвется наружу: доказать, кто здесь шире и выше. "Мордой! - ревет боотур. - В пол! Яму выдолблю!" Беру Юрюна-боотура за глотку, сжимаю пальцы, не даю вздохнуть полной грудью. Слишком мало осталось нас, способных рассуждать здраво. Ни к чему плодить придурков. Я дядю Сарына мордой в пол, а в дом толпа зятьёв - шасть! Кто кричит? Наш тесть кричит? Кто тестя обижает?! Объясняй потом колотушкой по головам, что ты не со зла, по дружбе…
Помню, лет десять назад дядя Сарын рассказывал мне об одном семейственном боотуре. Он из набега домой вернулся, а к его жене сто женихов сватаются. Ну, боотур их и перебил стрелами. Так ведь он муж был, в своем праве! Понимать надо! А я? Начну я тутошних женихов стрелами перебивать, а они мне: "Ты кто такой? Почему буянишь?" И что я им отвечу? Я - Юрюн Уолан, сын Закона-Владыки, мне закон не писан?!
- Бахвал! Одурел на старости лет?
- Я?
- Ты! Гость наш красавец!
Раньше я бы загордился, скажи тетя Сабия, что я красавец. А теперь хочется заснуть и проснуться, чтобы всё, как раньше. Или вовсе не просыпаться.
- С кем его равнять? Не с кем!
- Молчи, старуха!
- Ты рядом с ним - пичуга рядом с орлом!
- Вот я тебя посохом!
- Опомнись, лиходей! Не позорь нас!
- Я пойду, хорошо?
Они не слышат. Не слушают. Бранятся.
- Счастливо оставаться!
Нет, не слышат. А что? Обычное дело. В том-то и ужас, что обычное. Наверное, дядя Сарын так каждого жениха встречает. О родне расспрашивает, хвалит, врёт, будто в молодости покрепче был. Состязания? Кто ни стань в итоге мужем Жаворонка, дядя Сарын с тетей Сабией примут его с распростертыми объятиями. Удалец? Удалец. Молодец? Молодец. Хоть бери и беги из аласа куда глаза глядят! Если любой сойдёт… Бери и беги, а верней, просто беги, потому что брать мне нечего и некого.
- Дочь! Любимая дочь!
Я и не заметил, когда она вошла.
- Жених! - дядя Сарын торжественно указывает Жаворонку на меня. Ну да, а то без его указаний она бы меня, комара, и не приметила. - Жених, а? Хорош женишок? Нравится?
Жаворонок молчит.
- Пойдешь за него?
Жаворонок молчит. "Уот Кюна в честном бою победил! - слышу я в ее молчании. - Меня по-честному забрал! Да если б я знала, сама бы пошла! Побежала! Уот честный, а вы! Обманщики!"
- За него? - спрашивает Жаворонок.
- Да! Пойдешь?
- За него, - голос Жаворонка сухой, резкий. - Ни за кого больше.
И еще раз, тихо:
- Только за него.
Нетушки. Никуда я отсюда не уйду. Хоть режьте, не уйду.
5
Причины и следствия
- Юрюн Уолан! Уважаемый Юрюн Уолан!
Я сидел на крыльце и чесал в затылке, когда Баранчай нашел меня. Вовремя! - из затылка я все равно много не вычесал. Алас гудел роем таежного гнуса, боотуры ели, пили, ссорились, мирились, хвалили себя и поносили соперников. Впервые в жизни вокруг меня было столько боотуров. Стать одним из табуна? Забыть тревоги, ринуться в омут головой, да расширится она? Есть, пить, хвалить себя, поносить соперника? Станет легче, я уверюсь, что победа останется за мной, что я завоюю Жаворонка. Почему? Да потому что я самый сильный, самый лучший; я Нюргун среди Нюргунов, самых-рассамых…
Настоящий Нюргун стоял поодаль, привалясь спиной к коновязи. Нет, не спиной - лопатками, ягодицами, затылком и пятками. Обе ладони он крепко прижал к груди, словно хотел протиснуть пальцы между ребрами и сжать черное, бьющееся невпопад сердце. Столб, подумал я. Столб, железная гора, тридцать три года плена. Так ты стоял у столба, брат мой. Когда плохо, ищешь помощи в давних привычках, даже если это привычки скорбных лет. Нюргуна трясло, и я старался не смотреть на него. Смотреть на беду, с которой тебе не совладать - хуже дела нет.
Если Нюргун и был самым-рассамым, то самым горемычным. А может, самым горемычным был я.
- Я очень рад видеть вас, Юрюн Уолан!
- Садись, - я хлопнул по крыльцу. - Как здоровье?
- Спасибо, все хорошо. Я принес вам поесть.
По-прежнему стоя, Баранчай протянул мне берестяной короб с едой. Две ленты вяленой оленины, плошка с кислым молоком. Да, еще горсть сушеных рыбешек: мелочь, кожа да кости.
- Извините, - мой взгляд Баранчай понял правильно. - Чем богаты, тем и рады. Уважаемые гости жрут, как не в себя!
Слышать такое от блестящего, изумительно вежливого Баранчая было по меньшей мере странно. Должно быть, у меня отвисла челюсть, поскольку Баранчай мигом поправился:
- Я хотел сказать: много кушают. Очень, очень много.
Сейчас он не был блестящим. Потускнел, пообтрепался. Шелушилась кожа на скверно заживших язвах. Движения замедлились, словно тайная болезнь высасывала из Баранчая остаток сил. Не знаю, что сказалось больше - последствия купания в паучьем колодце или нашествие буйных женихов - но вид Баранчая вызывал жалость. А может, паучий колодец и женихи - ерунда, пустяк. Может, дело в дяде Сарыне. Сколько же времени ты живешь Первым Человеком, дядя Сарын, если это шарахнуло не только по твоей жене, но и по твоему слуге?
- Вы ешьте, не стесняйтесь, - Баранчай сел, почти упал рядом со мной. Мои раздумья он счел добрым порывом души, запрещающим есть в присутствии человека, стоящего навытяжку. - Вы наверняка проголодались, уважаемый Юрюн Уолан. Как же славно, что вы вернулись!
- Ешь и ты, - я протянул ему ленту оленины.
Не споря, он взял мясо, но есть не стал. Оленину Баранчай отнес Нюргуну. Дождался, пока мой брат возьмет подношение, сунет в рот, начнет медленно жевать, вытер Нюргуну ниточку слюны, протянувшуюся на подбородок - и вернулся на крыльцо.
- Вы позволите?
- Молоко? Бери.
Треть плошки он выпил маленькими глотками, как горькое лекарство. Отставил плошку, вздохнул:
- Долго. Слишком долго.
- Что долго?
- Вас, уважаемый, долго не было. Мы уже и рукой махнули.
Я похолодел:
- Как долго?!
Из-за реки ползла гроза. Жирной, обрюзгшей тушей наваливалась на ранний вечер, подминала, пускала дурную кровь. Свора ветров сбивала сумерки в кучу. Пастушьи псы, ветра̀ налетали с разных сторон, кусали небо за ляжки, лаяли, визжали. Все время, которое мы пробыли в аласе, царила сушь и жара. Перед тем, как я вошел в дом дяди Сарына, облачко-одиночка закрыло солнце, и лучи, вырвавшиеся на свободу, ярко взблескивали на фоне золотистой мглы. В окно, слушая восхваления своих достоинств, я видел, как мгла за береговыми скалами рассеялась, открыв взгляду наковальни, сложенные из белесых растрепанных перьев - гряду дождевых облаков. Они клубились, ворочались, лезли друг на друга, как жеребцы на кобыл, и я догадался, что ждет нас ближе к ночи.
- Как долго? - повторил я. - Месяц? Год?
- Два года. Или три? Нет, все-таки два. Прошу прощения, уважаемый Юрюн. У меня целыми днями болит голова. Я теперь плохо считаю, сколько времени прошло. Знаю лишь, что много…
Если Баранчай сыплет "уважаемыми", он беспокоится. Чем больше уважения, тем больше беспокойства. По-моему, он в панике. А я? Я беспокоюсь?! Паникую?! Два года! Два, если не три… И все эти сволочные зимы и вёсны, от цветения лугов до ледохода, дядя Сарын ходит Первым Человеком? Да мне никогда не вернуть его назад! Дочь вернул, сына вернул, отца потерял…
- Досточтимый Сарын-тойон крепился, - Баранчай горой встал на защиту хозяина. Мои раздумья он ясно читал на моем лице. Впрочем, тут слуга был не одинок. - Вы не поверите, как он боролся с собой. Я боялся, что он сляжет с горячкой. Мы с досточтимой Сабией-хотун умоляли его потерпеть. Он терпел, да не дотерпел. Сорвался, повторил поступок уважаемого Кюна. Семейное сходство, как ни крути…
- Зайчик? При чем тут Зайчик?
- Вы разве не помните? Уважаемый Кюн громко кричал, созывал боотуров…
- Кюн вызывал их на бой!
- Какая разница? Уважаемый Кюн вызывал всех на бой, а откликнулся только уважаемый, ныне покойный Уот Усутаакы. Он ведь покойный, да?
- Покойный, - буркнул я. - Дальше!
Пошел дождь. Крупные капли ударили в бубен земли, взбили облачка пыли. Доом-эрэ-доом! Кислое молоко вскипело в плошке, покрылось нежно-белыми пузырями. Береста короба тихонько пела под ударами. Впрочем, дождь закончился быстрее, чем начался.
- Дальше, говорю!
- Досточтимый Сарын-тойон умеет кричать громче сына. Видите, сколько боотуров откликнулось на зов?
- Уважаемых?
- Разумеется. Тонг Дуурай, Буря Дохсун, Бэкийэ Суорун…
- Хватит!
- Вы совершенно правы. Как по мне, хватило бы и этих. Но, увы, они шли и ехали, день за днем. Сарын-тойон пообещал отдать дочь в жены тому, кто спасет ее. Вас он, извините, уже похоронил в сердце своем…
Баранчай искоса глянул на Нюргуна. Кажется, он тоже видел черную дыру, которая пульсировала в грудной клетке моего брата. Видел, огорчался, боялся, не хотел говорить об этом, и лишь теснее сдвигал брови на переносице.
- Первый боотур, - забывшись, Баранчай допил молоко. Раньше он умер бы, а не позволил себе осушить плошку, принесенную гостю, - сразу собрался в поход. Второй, явившийся следом, счел его недостойным. Они заспорили, начали мериться достоинствами, доказывать, кто лучше. Тогда прискакал третий боотур, и все началось заново. Четвертый, пятый… Каждый считал себя лучшим. Каждый полагал, что именно он - будущий спаситель дочери Сарын-тойона. Спаси уважаемую Туярыму Куо кто иной, и остальные сочли бы это оскорблением. Драться в присутствии досточтимого Сарын-тойона они опасались, изыскивая иные способы выяснения отношений. Поход откладывался, множились состязания. В свободное время…
- Знаю. Не забывай, я тоже боотур.
- О да! Я часто об этом забываю. Итак, о причине, созвавшей боотуров в наш алас, уважаемые гости подзабыли. Если я не в силах вспомнить, сколько времени прошло, то они…
Рявкнул гром. Над рекой повисла туча, дрогнула мощным темно-синим брюхом. В шкуре тучи кишели мелкие, ярко-красные молнии. В их отблесках скалы по берегу облились кровью: яркой на гребнях, темной во впадинах. Пыльные вихри гурьбой насели на скалы, терзая лиственницы, росшие поверху. Туча, набирая ход, двинулась вперед, и вихри кинулись вдогон, чтобы пропасть, сгинуть в бурлящей речной воде.
- Что они?!
- Рискну заявить, что утром они могли состязаться за право выступить в поход, а вечером - за право стать супругом уважаемой Туярымы Куо, как если бы она уже была спасена. Причины, уважаемый Юрюн, причины и следствия…
- Что причины? Что следствия?!
- Я плохо разбираюсь в теории, но помню, что время быстрей скорости света. Оно способно вмешиваться в события, изменяя степень их энергетичности. Вы понимаете, о чем я?
- Нет. Продолжай!
- Если энергоуровень причины резко падает, следствие остается высокоэнергетичным, но уже как следствие другой причины. Эта другая причина наращивает степень энергетичности в ущерб первой, вытесняет ее из памяти, а позже - из общей причинно-следственной связи. То же самое происходит со следствием, которое утратило энергетичность. Причина сохраняется, но вероятные следствия начинают борьбу за воплощение, и в итоге…
- Победит сильнейший. Помни, я боотур.
- Ну вот, а говорили, что не понимаете, - Баранчай дернул уголком рта. Если это означало улыбку, я бы предпочел, чтобы он оставался мрачным. - В реальной геометрии нашего мира существует не только прошлое и настоящее. Будущее тоже существует. Просто они непостоянны, эти могучие боотуры - прошлое, настоящее, будущее. Ты только привык к ним, притерся, изучил привычки и склонности, а они вдруг: "Арт-татай! Да расширится наша голова…"
Я взял тощего карасика:
- А моя лопнет! Теория, геометрия, энергоуровень… Дело-то за малым: разогнать женихов, распервочеловечить дядю Сарына, взять за себя Жаворонка! Чего уж проще?
- Шутите, - кивнул Баранчай. - Вы шутите, уважаемый Юрюн.
- Шучу, - согласился я. - Смешно?
- Нет.
- Вот и мне нет.
- И мне нет, - подал голос Нюргун. - Женихи? Не люблю.
Я бросил ему вторую ленту оленины. Я еще не знал, что он задумал. Я не знал, что он вообще в состоянии строить планы.
Ливень упал стеной.
ПЕСНЯ ВТОРАЯ
Проворно тою порой
По долине Сайдылык,
Где ни тлена, ни грязи нет,
Чьи в тонком тумане
Тонут края,
Поставили для прыгунов
Двенадцать березовых вех."Нюргун Боотур Стремительный"
1
Прыг-прыг-прыг
- Арт-татай!
- Кэр-буу!
- А-а, буйа-буйа-буйакам!
- Алатан-улатан!
Гроза стихла поздно: грохоча и полыхая, словно горящая телега на скальной тропе, она перевалила за полночь, и поле для праздников не успело как следует просохнуть. Грязь, лужи, мокрая и скользкая трава. Ямки от сапог сразу заполнялись водой. Честно говоря, поначалу никто не рисковал предложить состязания в прыжках. Шлепнешься мордой в бурую жижу - то-то смеху будет! А где смех, там и драка; вернее, там драка, где насмешка и боотуры. К счастью, острый глаз Бэкийэ Суоруна вскоре подметил удивительную несообразность: в грязи, на расстоянии доброго скачка друг от друга, тянулись две длинные полосы сухой земли. Сухой? Иссохшей, даже растрескавшейся, словно под странной парой дорожек развели костер - нет, две цепочки жарких костров.
Под радостные кличи собравшихся часть женихов кинулась ставить вешки, наломав сучьев с ближайших берез. Мои друзья детства, с которыми я рос в небесном аласе, мерили от вешки до вешки по три больших шага, а когда мы вошли в возраст, то и с лишком. Три шага отмеряли и здесь, с поправкой на боотурскую стать. У сильных шаг особый - раз ступил, другой, третий, глядишь, а тебя уже и занесло в погибельную задницу.
- Десять!
- Одиннадцать!
- Десять, дьэ-буо!
- Одиннадцать, басах-тасах!