Сошлись на дюжине вешек. Двенадцать - это ведь больше, чем одиннадцать? А про десять и речи нет… С дальнего конца поля неслось истошное, хоть уши затыкай, ржание - там без всякой жалости резали молодых кобылиц. По традиции, усталых прыгунов следовало кормить парным кобыльим мясом, давая на запивку кумыс или молоко, кому что по вкусу.
- Кылыы!
- Ыстанга!
- Куобах!
Состязания намечались в три захода. Сейчас выяснялось, какими прыжками откроют, а какими закроют спор боотуров. По всему выходило, что спор закроют потасовкой. Нижние адьяраи драли луженые глотки, требуя, чтобы первыми были кылыы - двенадцать, как и количество вешек, прыжков на одной ноге. Ну да, им, одноногим, хорошо! Адьяраи верхние горой стояли за куобах - заячьи скачки на двух ногах, а может быть, даже и с приседанием, по-оленьи. Небесные айыы высокомерно сплевывали на землю, выражая таким образом свое отношение к мнению соперников, и гаркали хором: "Ыстанга! Ыстанга!" Им, долговязым - ну ладно, нам, долговязым! - хотелось прыгать с ноги на ногу, а там видно будет.
Сошлись в главном: приземляться в конце дорожки следует на обе ноги, иначе проигрыш.
- Трясучку! Трясучку спросим!
- Трясучку?
- Пусть он решает!
- Хы-хыык!
- Гы-гыык!
- Эй, Парень-Трясучка! С каких прыжков начнем?
Все взгляды обратились к Нюргуну. Боотуры хлопали себя по ляжкам, топорщили усы, ржали в голос, заглушив предсмертное ржание кобылиц. Идея предоставить решение моему брату показалась всем исключительно забавной. Кое-кто даже предлагал назначить Нюргуна судьей.
- Отстаньте от него, - буркнул я. - Нашли потеху…
Я готовился прыгать. Откройся состязания чем угодно - куобах, ыстанга, кылыы, да хоть на темени скачи, вверх ногами! - я мог только прыгать, пока жилы не порвутся, и ничего больше на ум не шло. Скажете, балбес? Иной бы отыскал ловкий выход, извернулся хитростью, уперся силой, отстоял бы невесту. Умные вы все, мастера советы давать! Я хоть прыгать буду, а вы с вашими советами так и просидите до самой смерти на драной шкуре. Хоть бы кто прилетел сюда, шепнул на ушко: "Вот он, выход, Юрюнчик! Давай вместе…"
- Кылыы, - вдруг заявил Нюргун.
Зубы его стучали. "Кылыы" прозвучало смешно, хотя и вполне разборчиво.
- Кылыы, да. Люблю.
- Кылыы!
- Го-го-го! Согласен!
- Парень-Трясучка решил!
Я понятия не имел, отчего Нюргун вынес решение в пользу нижних адьяраев. С другой стороны, мне-то не все ли равно? Папа говорил, что перед состязаниями надо думать о хорошем, победительном. О Жаворонке? Нет, лучше не надо. Как вспомню ее слова - "Только за него. Ни за кого больше," - а следом припомню свои подвиги в Нижнем мире… Коленки от стыда подгибаются. Буду думать о детских годах. Мне десять лет, я прыгаю, боюсь проиграть. В животе бултыхаются мамины заедки. Спросите, что тут хорошего? Что победительного?! Я тогда всех перепрыгал, и Чагыла, и Никуса. С Кустуром вничью дело свел. Кустур из главных скакунцов, а я с ним вничью! И заново прыгать не стали: носами потерлись, в знак дружбы. Может, и тут удастся носами, а не кулаками?
- Начинайте!
- Давайте!
- Чего ждете?
Никто не хотел открывать состязания. Боотуры старательно отворачивались, хмыкали, оправляли одежду. Делали вид, что ужасно заняты. "Давайте!" - вопль стоял до небес, но подразумевалось, что давать должен кто-то другой, а крикун выскочит сразу за ним, или ближе к концу, вместе с записными прыгунами, а не разной шушерой.
- Трусы! Заячьи души!
Высоченный адьярай, двуногий, несмотря на то, что по виду он был из нижних, с презрением харкнул прямо на дорожку для прыжков. Это вышло у него куда грозней, чем у небесных айыы. Желтый с прозеленью, харчок лежал на дорожке, словно вызов на бой.
- Я начну! Кто против меня?
2
Двое и надвое
Я ждал, что ко второй дорожке мигом кинется кто-то из оскорбленных женихов, и ошибся. Женихи проглотили оскорбление, как вареное всмятку яйцо тетерева. Чуп-чуп, хлюп, и нету! Все занимались прежним делом: хмыкали, оправлялись, отворачивались. У меня сложилось впечатление, что состязания закончились, не начавшись, только я не знал, почему.
- Кылыс!
- Кылыс Лэбийэ!
- Ага, ищи дураков…
С наглым адьяраем я знаком не был, но имя его говорило о многом. Кылыс - Сабля, а если произнести с растяжечкой - кылыысыт! - то выйдет Прыгун. За красивые глаза такие двусмысленные прозвища не дают. Лэбийэ? Я проезжал залив с тем же именем по дороге к жилищу Уота. Лед и пламя, и головокружительный простор. Грохот льдин-великанш. Столбы жидкого огня взлетают к вихрящимся небесам. Яростные валы бьют в береговые утесы. Почему бы адьярая-прыгуна ни назвали в честь залива, этого соперника стоило опасаться.
Дедушка Сэркен певал про залив Лэбийэ:
Там выбрасывает прибой
Убитых богатырей,
Там на отмель выносит волна
Растерзанных женщин тела,
Там качает зыбь, как шугу,
Мертвых девушек молодых,
Там на глыбах валяются ледяных
Трупы юношей удалых…
В поездке я не видел ни трупов на отмелях, ни мертвецов на гальке. Но мало ли чего я не видел? Лэбийэ - смерть, вот что главное. Даже если ты всего лишь скачешь на одной ножке вдоль цепи березовых вешек, Лэбийэ - смерть.
- Кто против меня?
- Ну, я.
- Ты?!
- А что? Обычное дело.
Он смотрел на меня, как охотник на вошь. Я ответил взглядом исподлобья: при нашей разнице в росте иначе нельзя. Иначе мне пришлось бы запрокидывать голову самым постыдным образом, словно мальчишке, глазеющему на взрослого человека-мужчину. Сказать по правде, я ждал смеха боотуров, обидного гогота, но все молчали. Мой поступок оказался неожиданным, безумным, самоубийственным, а значит, пришелся ко двору.
- Ну, раздевайся, сильный.
У Кылыса Лэбийэ был голос Омогоя. Вы еще помните Омогоя? Я - да, хотя мертвец давным-давно ушел и больше не возвращался. "Иди сюда, сильный. Покажи нам, слабым." И еще: "Вставай, сильный!" Ну, я встал. Вот, стою. Раздеваюсь. Я бы сбросил доху, в которой уехал спасать близнецов - сбросил красиво, геройски, прямо в грязь! - но доху я оставил в опустевшем доме Уота. Ладно, снимаю рубаху. Не так красиво, но как есть. Кылыс уже стоял обнаженный по пояс, приседал то на левой ноге, то на правой. Мышцы его бедер и голеней играли, будто крупные рыбы у поверхности воды.
- Кто даст нам отмашку? - спросил он поверх голов.
- Я! - вызвался одноглазый Суорун.
- Хорошо. Пошли, сильный? Прыгать, а?
Я шагнул вслед за Кылысом и остался на месте. Меня держали за плечо. Полыхнув гневом, уже готовый вырасти, одеться в доспех, я обернулся, желая встретить наглеца грудью в грудь, и окаменел, усох, утратил дар речи.
- Нет, - Нюргун разжал пальцы. - Не ты.
- А кто же?
- Я.
С утра я помог ему обзавестись штанами, но с рубахой и сапогами возникла заминка. Рубаху Нюргун надел, даже немного походил в ней - и отказался от чужой одежонки наотрез. Он так обильно потел, что кожа брата под рубахой на жаре покрывалась какой-то неприятной сыпью. А сапог нужного размера ему подобрать не удалось. В ватаге боотуров даже придумали развлечение: предлагать Нюргуну запасную пару сапог - и цокать языком, видя, как Парень-Трясучка пыжится, тщетно пытаясь всунуть ногу в обувку.
- Ты? Ты хочешь прыгать?!
Вместо ответа он отстранил меня и зашагал к Кылысу. Босые ступни Нюргуна, и без того мокрые, сразу изгваздались в грязи. Да что там ступни! Нюргун заляпался до колен. Шел он вперевалочку, по-старчески дергая подбородком. Ладонь на груди, возле сердца: я бы поклялся, что убери Нюргун ладонь - и сердце выскочит наружу зайцем из норы.
А что, подумал я с постыдным облегчением. Пусть он. Я-то всегда успею! Ну, проиграет. Вот тогда я и выйду. Вторым мне будет легче, проще. И Кылыс устанет, утомится. Хитрая ухватка: Нюргун станет их изматывать, а там уже я…
По сей день у меня горят уши, едва я вспоминаю свои гаденькие мысли. Слабак? Если когда я и был настоящим слабаком, то в этот миг.
- Готовы? - крикнул Суорун.
Прыгуны ждали в начале дорожек, оставив место для разбега.
- Сат!!!
Возгласом "сат" понукают коней. Опытный Кылыс все понял правильно. Вихрем рванувшись вперед, он сделал десять беговых шагов, резких и быстрых, набрал скорость - и у первой вешки изо всех сил оттолкнулся правой ногой. Раз, два, три… Нюргун припоздал, замялся и бросился вдогон, когда Кылыс уже подбегал к первой вешке. Мой брат отстал от долговязого адьярая ровно на три прыжка. Для поражения или победы это не имело значения - соперникам засчитывалось общее расстояние, покрытое дюжиной прыжков. Важно ли, что ты прискакал первым, если тебя, дружок, обскакали?! Но боотуры заорали от восторга, как если бы Кылыс уже стал победителем. Да он и был победителем, еще до начала состязаний. Сглатывая комок, подкативший к горлу, я смотрел, как прыгает Кылыс Лэбийэ. Чуть кренясь на бок - любой, кто прыгает на одной ножке, не может сохранить прямую осанку - адьярай мощно взмахивал обеими руками, выталкивал себя в полёт, волей судьбы рассеченный на двенадцать частей. Он не прыгал, а выплывал из бурлящей речной стремнины, выдергивал тело единым движением бёдер и плеч, расплескивал воду, с каждым мгновением приближаясь к заветному берегу. Нюргун прыгал лучше, чем я предполагал, но не ему было тягаться с великолепным Кылысом.
И не мне, честное слово.
Нюргун заканчивал шестой прыжок, а Кылыс - девятый, когда что-то случилось со временем, а может, со мной. Сперва дорожек стало четыре, восемь, десять. На каждой из них творилось свое, отдельное действо: где-то Кылыс брал разбег, где-то миновал третью вешку, а Нюргун подбегал к первой… Я заморгал, мотая головой, и дорожки слились в одну, нет, в две, но Кылыс теперь не столько прыгал, сколько пытался остаться на месте. Нюргун приближался, скоро он обещал поравняться с адьяраем, а Кылыса с каждым прыжком моего брата дергало назад, будто знаменитого прыгуна посадили на привязь, и кто-то оттаскивал Кылыса к исходной черте. Это Нюргун, с ужасом понял я. Привязь коренилась в сердце Нюргуна, в черной пульсирующей дыре, которую я отлично видел, если смотрел мельком, искоса, и терял из виду, когда пытался глядеть на жуткую черноту прямо. Не знаю, кто сидел в дыре, но он наматывал привязь на локоть, виток за витком, и Кылыса отбрасывало к Нюргуну, как адьярай ни пытался порвать эту связь.
- Сат! - вопили боотуры.
- Сат! Сат!
Зрители сходили с ума. Не догадываясь, что происходит, они бурно радовались: дети, столкнувшиеся с чудом. Я тоже мало что понимал, но чуял беду. Привязь, растущая из Нюргунова черного сердца; обоюдный сон, куда Нюргун утащил разъяренного Уота… Между всем этим имелась связь, как между Нюргуном и длинноногим Кылысом, только я не мог назвать эту связь по имени. Ему нельзя драться, кричал я беззвучным криком. Нельзя драться! Нельзя! Белый Владыка, возможно ли, что ему вообще нельзя ни с кем соперничать?
Прыгуны поравнялись. Могучим усилием Нюргун оттолкнулся от сухой земли, обошел Кылыса на корпус, как если бы состязался не в кылыы, а в конных скачках - и привязь лопнула. Адьярая дернуло так, что верхняя часть тела Кылыса Лэбийэ, от узкой талии до копны черных волос на голове, последовала за Нюргуном по воздуху, вся в брызгах ярко-алой крови, а нижняя часть куском бессмысленного мяса отлетела в сторону, покинув дорожку, и бултыхнулась в подсыхающую на солнце лужу. Прославленные ноги Кылыса вывернулись носками внутрь, подломились в коленках, бесстыже выпятили поджарые ягодицы.
- Сат! - прохрипел кто-то.
Завершив прыжки, Нюргун с разгону пробежал еще два-три шага. Встал, как вкопанный, вытер мокрый лоб. Спокойно, без лишней спешки, обернулся. Неподалеку от него на второй дорожке лежала половина мертвеца. Другая половина мокла в луже.
- Кто против меня? - спросил мой брат голосом Кылыса Лэбийэ.
Двое, подумал я. Надвое. Спросите меня, что это значит, и я вам не отвечу.
3
Очень вежливый Баранчай
- Мечом! Мечом рубанул!
- Пополам, дьэ-буо!
- Откуда у него меч? Он голый скакал!
- Не было меча!
- Был!
- Рукой!
- Что - рукой?
- Рукой рубанул! Хрясть, и пополам!
- Ври больше!
Толпа бурлила котлом на огне. Опасное варево грозило выплеснуться наружу, захлестнуть алас, до смерти ошпарить всякого, кто не убережется. Я и сам не заметил, как придвинулся поближе к Нюргуну. Набежали чьи-то слуги, подхватили обе половинки бедолаги-Кылыса, унесли. На дорожке подсыхали красные, черные, нет, уже бурые пятна. Растрескавшаяся земля жадно впитывала кровь.
- Не по правилам!
- Что - не по правилам?!
- Это он! Трясучка!
Буря Дохсун со злобой ткнул пальцем в сторону Нюргуна.
- Что - он?
- Кылыса убил!
- Как убил?!
- Чем?
- Ты видел, дьэ-буо? Видел?!
Буря насупился:
- Ну, не видел…
Надо же! Тоже честный, вроде меня.
- Так чего наговариваешь?
- А кто тогда?!
- Колдовство!
- Чьё?
- Не знаю…
Боотуры загалдели по-новой, так и сяк обсасывая тему чародейства. Кое-кто уже оглядывался по сторонам, ища зловредного колдуна. Кылыса без меча надвое порвало? Точно, ворожба! Надо бы и нам кого-нибудь надвое…
Нюргун гулко кашлянул, напомнив о себе.
- Кто против меня?
Стало тихо, тихо, очень тихо. Айыы, адьяраи, верхние, нижние - все избегали смотреть в нашу сторону. Нет, не в нашу. Это на Нюргуна они старались не смотреть, а я так, просто рядом стоял.
- Хватит! - громогласно объявил Буря Дохсун. - Напрыгались!
Я его даже зауважал: остальные-то отмалчивались.
- Бегать давайте! Кто быстрей!
Не сходя с места, Нюргун кивнул: мол, готов бегать. Нет уж, подумал я. Обойдешься! Не хватало еще, чтобы и бегуна-соперника порвало в клочья! Я, может, и не из лучших скороходов, но и не из худших, это точно. Сам побегу! Плечом я попытался отодвинуть брата, намекнуть, чтобы уходил, но Нюргун стоял скалой. Приказать? Велеть, чтобы оставил идею бегать наперегонки? Прекратил защищать меня? Бороться за мою невесту? Раньше я был уверен, что Нюргун без споров выполнит любой мой приказ. Я - ось миров, как говорил дядя Сарын, а Нюргун - мой вечный, мой добровольный пленник… Я уже собрался отдать приказ и - алатан-улатан! - не смог шевельнуть языком. Я боялся, что Нюргун откажет мне в подчинении; я знал, что он откажет. И будет мне наградой вместо невесты хохот боотуров: меньшой на старшего плевать хотел! Когда-то Юрюна Уолана мучило беспрекословное подчинение брата, сейчас я мечтал, чтобы оно вернулось.
Тем временем Буря высмотрел кого-то за нашими спинами:
- Эй, Баранчай! Иди сюда!
Слуга Сарын-тойона вышел вперед. Сегодня Баранчай двигался свободней, язвы на его теле высохли, покрылись тонкой, туго натянутой кожицей, но до прежнего блестящего слуги Баранчаю было ой-боой как далеко!
- Да, уважаемый Буря Дохсун?
- Побежишь за меня! - тоном, не терпящим возражений, заявил Буря. - Победишь - награжу!
Кэр-буу! Видел я, как Баранчай бегает. Мне его здорового, больного, хромого - да хоть мертвого! - ни за что не обогнать.
Баранчай молчал.
- Я богатый, щедрый! - Буря решил, что слуга набивает себе цену. - Я знаешь, какой щедрый? Не обижу, буо-буо! Давай, беги!
Баранчай по-совиному повернул голову и посмотрел на Нюргуна, стоящего позади него. Обычный человек, в отличие от лесной совы, таким движением свернул бы себе шею. В лице слуги что-то дрогнуло, на скулах проступил тусклый металл. По металлу пробежала волна ряби.
- А вы, уважаемый Буря Дохсун, - вдруг спросил Баранчай, - знаете, какой я вежливый?
Буря осклабился:
- Ага! Аж противно!
- Вот поэтому я вам и отвечу: извините, не побегу. А больше ничего не скажу, хорошо?
Не оглядываясь, Баранчай зашагал прочь.
- Бабат-татат! Стой! - взревел Буря.
А ведь он боится, понял я. Не Буря, нет. Баранчай боится Нюргуна. Уота не испугался, на помощь ко мне пришел, в паучьем колодце на своих плечах держал, а тут… Я что, тоже его боюсь? Собственного брата?! Я не знаю, чего от него ждать. Не знаю, что он сделает в следующий момент. Я ничего, ничегошеньки не знаю…
- Не будем бегать! - нарушил общее тягостное молчание неугомонный Буря Дохсун. - Скачки устроим! Пусть скачки решат!
- Скачки, да!
Боотуры снова оживились:
- Одни кони! Без всадников!
- Одни кони?
- Это как?!
- А так! У нас кони перекованные. Умные, буо-буо!
- Умные, да!
- Мой - умнейший!
- Мой!
- Мой первым придет!
- Шиш тебе! Мой!
- Твой шиш?!
- Мой конь! Лучший, да!
- Мой лучший!
- Скач-ки! Скач-ки!
А он не такой дурак, этот Буря Дохсун. Всадники - мы, боотуры! - по дороге обязательно начнем браниться и друг на друга набросимся. Превратится скачка в битву, в побоище, а раз побоище - значит, шиш вместо невесты. Всем шиш! Свадебное перемирие надо блюсти, это Буря, похоже, крепко-накрепко запомнил. А если одни кони поскачут - значит, никакой битвы, а главное, никакого Нюргуна! Никого пополам не порвет. Нет, это Буря здо̀рово придумал! Голова!
- Мотылек быстрый, - сказал я Нюргуну. - Очень быстрый!
Нюргун кивнул.
- Мотылек победит. Не вмешивайся, хорошо?
На миг мне представилось: вот кони срываются с места, и Нюргун, чуть запоздав, устремляется следом. Догоняет! Кони вскидываются на дыбы, отчаянно ржут, невидимая сила увлекает, тащит их в черную дыру, открывшуюся в груди Нюргуна. Коней рвет на куски…
- Быстрый, - согласился Нюргун. - Очень быстрый, да.
И уселся прямо в грязь.
- Эй! Ты чего?
- Устал, - объяснил мой брат. - Отдыхаю.
4
Гром грохочет, мотылек летит
В Нижнем мире кони долго не живут. Это я хорошо запомнил. Гостя̀ у Уота, я очень беспокоился за Мотылька, когда вспоминал о нем. Вспоминал, правда, редко. Не до коня было? Ну и что? Все равно стыдно. Мотылек обо мне, небось, и во сне не забывал!
Хвала Дьэсегей-тойону, лошадиному богу, с Мотыльком не случилось ничего дурного. Он играл мышцами, стриг ушами, а когда я, смущаясь тем, что коню определено скакать без всадника, рассказал ему про скачки, с пренебрежением раздул ноздри: "Ффрр! Анньаса!" Тут и дурак бы понял: "Скачки? Да я их всех - одной задней левой!"
Вот какой у меня конь! Не чета мне, слабаку…
Мы явились в числе первых. Встали рядом с Суоруном и его бедовым Оборотнем. Оборотень бил железным копытом, искрил зубами, но задираться не лез. Начали подтягиваться остальные боотуры: айыы и верхние адьяраи вели лошадей, зато нижние… Шестиноги и восьминоги, змеи-многоглавцы, меднорогие быки с глазами-угольями, арангасы - родичи Уотова скакуна - и даже прямоходящая ящерица-ворюга, вроде той, что я подстрелил в Нижнем мире.