- О да, я покровительствую мудрецам, - кивнула богиня и при этом капризно надула губы. - Но их день ото дня становится все меньше, так что, боюсь, мне станет вскоре некому помогать. Ибо мудрость подразумевает еще и смелость в отстаивании своих взглядов. Недаром я покровительствую не только умным, но и героям. Греки почитали меня богиней войны. Ну а римляне оставили мудрость без защиты. Чего же она стоит после этого? Недаром мудрецов нынче мало, а остряков и пошляков - хоть отбавляй. Мизифей, ответь мне на один вопрос…
- О да, Минерва…
- Сражающаяся мудрость - это звучит глупо?
- О нет, богиня.
- Значит, ты решил сражаться. И ты не уничтожишь камень, Мизифей?
- Ни за что! - Первый раз Мизифей осмелился взглянуть ей в глаза.
- А ты? - повернулась она к Владигору.
- Никогда.
Она нахмурилась, готовясь произнести нечто роковое, но тут в разговор вновь вступил Мизифей.
- ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ разрушает, когда находится в бездействии или в руках разрушителя. Мы же с его помощью обучим нового Хранителя времени, так что камень из другого мира принесет Риму только пользу, как и всегда ему приносили пользу чужие страны.
- Польза чужого, - пожала плечами Минерва. - Рабы и военная добыча… А ты знаешь, как пользоваться камнем? - обратилась она к Владигору.
Тот отрицательно покачал головой.
- И что же ты намерен делать?
- Я разгадаю его тайну.
- Твое намерение похвально, - рассмеялась Минерва. - Но только я сомневаюсь, что тебе хватит на это жизни. Но ты герой, Архмонт, а мне нравится покровительствовать героям. Так что я подскажу тебе, что делать. Ты слышал, надеюсь, что змеи мудры. Ну конечно же, слышал. Так вот, ступай по следу змеи, и ты узнаешь тайну своего ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ. Если сможешь. - Она вновь рассмеялась и покачала головой. - Занятно смотреть на вас. Вы оба знаете так мало, но при этом пытаетесь обучить третьего, который не знает ничего. Что получится в итоге? Три глупца, вообразившие, что их усилиями можно спасти Рим. Хорошо, пусть даже ты создашь Хранителя времени. Но где ты возьмешь для него ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ? Ибо Хранитель времени без ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ - ничто. От него останется одно слово "великий", которое, спору нет, звучит приятно, но совершенно бессмысленно.
- В этом мире должен существовать свой камень, и мы найдем его.
- Кто это "мы"? Ты не найдешь. И он тоже, - она кивнула в сторону Владигора. - Мальчишка Гордиан, сколько бы он ни учился, все равно ничего не отыщет. ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ может открыться лишь избраннику богов или… - Она замолчала на полуслове. - Ах вот оно что! Ты не посмеешь этого сделать, Мизифей!
- Дело уже сделано…
Глаза Минервы сверкнули так, что оба достойных мужа отшатнулись.
- Где она? - спросила Минерва едва слышно.
- В Палатинском дворце. Я привез ее, чтобы она осмотрела библиотеку, прибывшую из Тисдры. Она обожает книги, что не удивительно.
Минерва не отвечала и пристально смотрела на Мизифея.
"Она решает его судьбу, - пронеслось в голове Владигора. - Убить или позволить жить и исполнить задуманное…"
И по тому, как богиня едва заметно кивнула и отвела взгляд, стало ясно - карать она пока не станет.
- Ты так мудр, Мизифей, что с тобой даже неинтересно говорить, - такое впечатление, что находишься среди Олимпийцев и слышишь их мудрые речи. Неужели в тебе нет ни капли человеческой глупости? - Гнев Минервы то ли прошел, то ли она просто делала вид, что более не злится.
- Ее предостаточно, светлоокая богиня. Я плохо разбираюсь в людях, и мне свойственно в них обманываться.
- Я рада слышать, что ты сам ведаешь о своих недостатках. - Голос Минервы звучал уже не снисходительно, а почти дружественно. - Ну что ж, Мизифей, если ты будешь остерегаться предателей, то исполнишь задуманное. Ты знаешь, как был ниспослан Юпитером царю Нуме медный щит, сверкающий как солнце?
- Разумеется, светлоокая богиня. Каждый гражданин Рима знает об этом.
- Сегодня вечером вели жрецам забрать все двенадцать щитов из Регии, где они хранятся, пусть отнесут их в храм Юпитера Капитолийского. И будь там вместе с Гордианом и Архмонтом всю ночь. Может быть, твоя мудрость сослужит тебе добрую службу.
Она поднялась и неторопливо вышла из кабинета. Владигор хотел последовать за ней, но Мизифей остановил его:
- Не вздумай этого делать.
В этот момент в кабинет заглянул Филимон:
- Я видел, как из дома вышла какая-то древняя старушонка в ужасном тряпье и, стуча клюкой, поплелась в сторону Капитолия.
- Это она… - прошептал Мизифей.
- На что она намекала, когда говорила о змеиной мудрости? - спросил Владигор.
Мизифей задумался, но лишь на мгновение.
- Недалеко от Рима живет племя марсов, они все сплошь считаются колдунами и обладают удивительной способностью ловить змей. Элагабал во время своего правления заставил их поймать тысячи и тысячи змей и выпустил тварей до рассвета в цирке. Когда же собрался народ, то они многих покусали, началась паника, сотни человек погибли. Так что когда говорят о змеях, говорят о марсах. Тут иного толкования быть не может.
- Какая удача, что ты никогда не ошибаешься, Мизифей! - радостно воскликнул Филимон.
Ритор вздохнул в ответ:
- Один раз я ошибся, и Минерва до сих не может мне этого простить.
Она сидела в библиотеке Палатинского дворца и читала привезенный из Тисдры свиток. Спереди ее густые темные волосы мягкими волнами спадали почти до плеч, а сзади были уложены в сетку - по моде, которую ввела еще Юлия Домна. Эта прическа сирийских женщин уже несколько вышла из моды, но темноволосой девушке она необыкновенно шла. Древний желтый пергамент лежал у нее на коленях. Гордиан смотрел на девушку и не мог отвести взгляда. Она читала свиток из библиотеки его отца.
- Тебе интересно? - заговорил он с ней несколько бесцеремонно.
Как император и как хозяин библиотеки он считал, что имеет право на такой тон, - она не спросила у него позволения здесь быть.
От неожиданности она едва не выронила свиток и вскочила со складного стула с пурпурной подушкой.
Она нарушила еще один пункт этикета - уселась на стул самого императора. Хотя это нарушение можно было бы истолковать как некое знамение.
У нее было круглое лицо, розовое, чуть тронутое загаром, а глаза прозрачные, как вода горного ручья. Он не знал, почему возникло именно это сравнение, - он был уверен, что сначала ему на ум пришло какое-то другое, более подходящее слово. Но в последний момент он спешно изменил свои мысли - будто чего-то испугался.
Нет, нет, о глазах ее лучше не думать и не искать сравнения. Это опасно. Совсем другое дело - волосы. Ему хотелось раскидать ее густые черные пряди по плечам, чтобы они упали в беспорядке.
- Я не хотела этого делать, Август… свиток лежал на столе… - Она замолчала, ожидая от него слов прощения.
Но Гордиан медлил, ему нравилось ее замешательство.
- Кто ты? - просил он.
- Юлия Сабиния Транквиллина, дочь твоего учителя Гая Фурия Мизифея. Я узнала, что сегодня в библиотеку привезут новые свитки, и мне так захотелось на них взглянуть. - Она говорила о книгах как об изысканных лакомствах.
- Мизифей, верно, и тебя многому научил?
- О да, Август…
- Называй меня Гордиан.
- Гордиан Август?
- Нет, просто Гордиан. Или нет… называй меня Марк.
Этим именем называли его лишь близкие, и ему захотелось услышать, как она произнесет его имя.
- Отец твой чрезвычайно умен. А ты умна, Юлия?
- Умна, но не умнее себя самой, Марк.
- Мне нравится, как ты ответила, - с улыбкой произнес Гордиан, не отрывая взгляда от полных ярких губ девушки. - Твой отец говорит, что время от времени людям в голову приходят одни и те же мысли, мудрецы заново открывают старые истины и произносят сказанные кем-то фразы. Как ты думаешь, твоя мысль будет повторена вновь?
- Не знаю, Август. Вряд ли она столь глубока, чтобы еще раз повториться.
- Марк, - поправил он ее. - А я думаю, что будет. Через тысячу лет. Или более того. Кто-нибудь непременно произнесет ее заново, не ведая, что ты ее уже когда-то сказала. Вылетев из твоих уст, она превратилась в невидимую птицу и теперь долго- долго будет летать над землей. Но однажды присядет на плечо какому-нибудь человеку, склонившемуся над пустым пергаментом. И он напишет ее заново… она будет звучать немного иначе, но это будет твоя мысль, Юлия.
- Ты так красиво говоришь, Марк… - Она улыбнулась, открывая белые ровные зубы.
Он был уверен, что в Риме не найдется второй женщины столь же красивой. Год от года лица женщин становятся все более уродливы, тела мужчин - все более немощны. Коренные латиняне почти вымерли. Но красота Юлии была совершенной.
- Я просто рассказал тебе о том, что будет, - сказал он после долгой паузы.
- Что будет… - повторила она как эхо.
Свиток выскользнул из ее рук и покатился, разворачиваясь, по мозаичному полу, в центре которого в шестигранном медальоне был изображен Диоген, а вокруг, в рамках черного с золотом орнамента и стилизованных цветов, еще шесть философов. Гордиан подхватил извивающуюся змеей полосу пергамента и поднял. А свиток докатился до стены и остановился. Но по-прежнему он не развернулся до конца. Никогда Гордиан не видел свитка такой длины. Гордиан прочел то, что было написано:
"…Ненареченный бог явится из потока, подняв бурю, возмутившую пустыню. Минует тысячелетие, и врата откроются. Но прежде, чем смогут открыться врата, человек, носящий третье имя, превзойдет себя или снизойдет в небытие…"
Гордиан так побледнел, что Юлия невольно спросила:
- Что случилось, Марк?
Он не ответил, бросил свиток на землю, и тот, по-змеиному шурша у его ног, сам стал сворачиваться. Гордиан стоял не двигаясь. Свиток свернулся полностью, и теперь ничто не намекало на его чудовищную длину. Гордиан, поколебавшись, вновь поднял его и размотал. Таинственные предсказания исчезли - перед ним были стихи, хорошо знакомые каждому повесе. Гордиан неодобрительно покачал головой:
- "Наука любви" Овидия - это вовсе не та книга, которую я бы посоветовал читать юной девушке.
Юлия покраснела до корней волос.
- Разве ты сам никогда не вел себя дурно?
- Да, прежде. Но я стараюсь исправиться.
- Ты знаешь, что римляне называют тебя Гордиан Благочестивый? - Она посмотрела на него в упор.
В ее поведении было что-то вызывающее. Но он не мог понять что. Ему хотелось спросить, видела ли она лишь текст Овидия или свиток и перед нею разворачивался бесконечной лентой, сообщая и ей удивительные, тревожащие душу предсказания. Но он боялся спросить. Ибо был почти уверен, что она знает тайну свитка. Он почувствовал, что щеки его горят и он вслед за Юлией краснеет, как мальчишка, сам не зная почему.
А она как будто не замечала его смущения. Или ей нравилось, что он так неловок и смущается при каждом слове? Зато она так уверена в себе.
Столько лет Мизифей старался не вспоминать об этом…
После воцарения Элагабала Мизифей спешно уехал из Рима. Лишь только он увидел выставленный на алтаре Победы портрет нового императора, так сразу и понял, какие несчастья ожидают Рим. Элагабал был изображен в шелковом, расшитом золотом жреческом одеянии, доходящем до пят, по финикийской моде, в высокой золотой короне, на шее висело множество ожерелий, лицо было набелено, щеки нарумянены. Черные насурьмленные брови приподняты, как у женщины, что стремится очаровать мужчину. Отъезд Мизифея напоминал бегство. Сидя на своей маленькой вилле в Кампании и получая из Рима сведения о безумствах нового императора, он мог бы радоваться своей предусмотрительности, если бы эти известия не свидетельствовали об отсутствии всякой меры в разврате и глупости властителя. Даже сообщение о смерти Элагабала не принесло радости. Преторианские гвардейцы убили его, швырнули тело в клоаку и возвели на трон другого. Не понравится новый - убьют и его и отдадут власть следующему кандидату, который пообещает им более щедрые подарки и более высокое жалованье.
Мизифей хотел возвратиться в Рим, затем раздумал. Хотел написать письмо новому императору и опять же раздумал. Целыми днями бродил он по окружающим виллу оливковым рощам или между бесконечных грядок фиалок и роз. Но в этом благоухающем огромном саду Мизифей не находил себе места. Ему хотелось сделать что-нибудь важное, но он не ведал что…
Однажды утром он проснулся с ощущением, что решение найдено. Оно было простым и ясным, как глоток воды или глубокий вздох во время пробуждения. Мизифей облачился в белую тогу и велел рабу вести за ним шесть белых ягнят, предназначенных для жертвоприношения. Храм Минервы располагался на горе, и в этот час в нем никого не было, кроме жреца, который совершил жертвоприношение и сообщил Мизифею, что его жертва угодна богине. Тогда ему было дозволено войти внутрь. Мизифей накрыл тогой голову и предстал перед золоченой статуей. Вслух, как и положено римлянину произносить молитву, он попросил богиню о сокровенном. Пусть она сделает так, чтобы Римом отныне правили умные и добродетельные правители, которые бы жаждали мудрости, а не крови.
Он вышел из храма с сознанием исполненного долга. Всю дорогу было легко ему идти, будто летел он на крыльях, не касаясь земли… Но лишь переступил порог своего дома, как понял, что его просьба - глупость, ребячество, боги не обязаны устраивать дела смертных… Надо было бы попросить что-то иное. Но что - он так и не смог придумать. Последовавшие за жертвоприношением дни он провел в странной тоске и смятении, ждал чего-то и в то же время ни на что не надеялся. Наполовину грек, он был склонен к фантазиям, наполовину латинянин, он тут же в этих фантазиях сомневался.
Однажды, возвращаясь из Неаполя с новыми свитками, присланными из Рима, он увидел сидящую на придорожном камне женщину, - бросив на нее взгляд, он заметил, что она молода и красива и что ее стола из тончайшей белой ткани, которая очень дорога и редка и которую привозят издалека, с Востока. Поверх столы была накинута легкая бледно-голубая палла, прикрывавшая ее чудесные золотые волосы. Поначалу он подумал, что женщина, должно быть, чужеземка, ибо такие золотые волосы среди итальянок - большая редкость, но, присмотревшись, решил, что ошибся. Черты ее лица были абсолютно правильные, будто выточенные резцом совершенного мастера, и казались такими знакомыми. Может быть, он видел прежде мраморный портрет этой женщины, а теперь она сама сидит на придорожном камне, дожидаясь его, Мизифея. Что незнакомка ждала именно его, у Мизифея не было никакого сомнения. Он остановился. Она смотрела на него странными светлыми глазами, которые слегка светились изнутри. Эти глаза его просто околдовали.
Она заговорила с ним первая.
- Мне понравилась твоя просьба, Мизифей, - проговорила она с улыбкой. - Право же, редко приходится слышать такие слова. Не то чтобы они особенно мудры. Думаю, что ты мог бы сказать и что-нибудь более оригинальное. Но меня поразила сила твоего чувства. Люди давно ходят в храм лишь по обязанности, их губы бормочут молитвы, а разум занят совершенно иным. Даже жрецы не думают о богах, когда посыпают жертвенной мукой голову принесенного на заклание ягненка. Они думают лишь о том, какую часть туши им доведется съесть, а какие куски сжечь, чтобы боги могли вдохнуть аромат жареного мяса.
Он слушал ее и не знал, что думать. Откуда она знает о его просьбе? И кто она такая, эта женщина в безумно дорогом платье, сидящая на придорожном камне? Где ее рабы? Где носилки? И куда она идет?
- К тебе… - отвечала она так, будто он задал этот вопрос вслух, и поднялась с камня.
Он не знал, что сказать в ответ, пробормотал лишь, что дом его весьма скромен, чтобы принять такую высокую гостью.
- Для меня любой человеческий дом скромен, - отвечала она, и он почему-то не счел ее ответ дерзким.
Потом в триклинии она возлежала на ложе напротив него, и раб-разрезальщик, накладывая на серебряное блюдо куски мяса, бросал на странную гостью удивленные взгляды. Он заметил, что, беря чашу с вином, она не отливает из нее несколько капель в жертву богам, а пьет сразу. Раб бросил вопросительный взгляд на Мизифея, но ничего, разумеется, не сказал.
- Мне понравилось, что твои чувства и мысли совпали с моими, Мизифей, - продолжала гостья начатый на дороге разговор. - Ибо избрание владыкой Рима такого двуногого, как Элагабал, оскорбительно не только для людей, но и для богов. Я знаю, что эти годы тебя не было в Риме, но ты, верно, слышал, как этот ублюдок решил выдать меня замуж за своего обожаемого бога, чье имя он присвоил себе. Какая наглость! Мало того, что он ограбил святилища Рима и стащил все сокровища в храм своего ничтожного божка, так он решил сделать меня супругой этого так называемого бога солнца! В конце концов его напугало мое воинственное изображение. И он передумал - остановил свой выбор на Астарте.
- Разве боги повинуются замыслам людей? - спросил Мизифей и вновь встретился с прозрачными глазами гостьи. - Разве они подчиняются людям? А не наоборот?
Неужели в самом деле сама Минерва возлежит с ним сейчас за столом? Он вновь вспомнил свою странную просьбу и то чувство просветления, с которым произносил ее. Теперь мысль о том, что он беседует с Минервой, не показалась ему столь уж безумной.
- Разумеется, нет… Но пришедшие в голову людям идеи иногда нравятся богам. И боги их заимствуют. Этот восточный божок вообразил, что может надеяться на мою благосклонность. Забавно было видеть, как он удирает после встречи со мной! - Мизифей отметил, что богиня, как истинная женщина, тщеславна. Как видно, никакая мудрость не может избавить от этого порока.
- Я знаю, светлоокая богиня, - в первый раз он обратился к ней так, - что ты покровительствуешь мудрым, но не снисходишь ни к одному мужчине, будь тот простым смертным или богом.
- Возможно, потому что они меня не пытались добиваться, - заметила она. - Я слишком умна и к тому же умею обращаться с копьем и мечом. Такие женщины не внушают любовь никому. - Она доверительно придвинулась к Мизифею. - Но эта пошлая выходка Элагабала натолкнула меня на одну мысль…
Гостья вновь поднесла к губам чашу. Мизифей подумал, что для богини мудрости его гостья пьет слишком много. Он тоже выпил немало. И может быть, выпитое вино заставило его сделать смелый комплимент:
- Твоя красота, богиня, заставит позабыть любого о твоем суровом нраве.
- Моя красота… - Ее светлые глаза странно блеснули, и Мизифей заметил, что она польщена. - Значит, если бы вместо Париса судьей был ты, ты отдал бы яблоко мне?
- Несомненно, богиня!
- Но учти, я бы не подарила тебе самую прекрасную женщину в мире.
- К чему мне Елена? Из-за нее пала Троя. Ты бы даровала мне неувядающую славу героя.
- Ты хочешь быть героем? Вот уж не подумала бы…
- Герои бывают не только на поле боя. Порой гораздо больше мужества нужно, чтобы начать совершенно безнадежное предприятие и пытаться удержать то, что начинает рушиться.
- Ты удивлен, что я здесь?
- Признаюсь, да. Нынче боги не разговаривают с людьми даже в храмах.
- Что мне делать в храме? Разжиревшие жрецы ничего не смыслят в том, о чем мы толкуем с тобой, Мизифей…