Он не заметил, как она придвинулась к нему и ее руки обвились вокруг его шеи. Поцелуй ее нельзя было назвать страстным - скорее он был расчетлив и холоден. Нелепая мысль пронеслась в голове Мизифея: что, если происходящее - обман и это какая- нибудь развеселая девица решила его одурачить, выдавая себя за спустившуюся на землю Минерву.
- Притвориться богиней довольно сложно… - заявила гостья, будто вновь услышала его мысли.
В следующее мгновение на ее голове появился золотой шлем, грудь покрылась чешуйчатым нагрудником с головой Медузы Горгоны в центре и с обрамлением из тысячи крошечных змей, непрерывно шевелящихся. Рядом с нею лежали золотые копье и щит.
- Не слишком удобный наряд для пира, не так ли? - спросила Минерва, Насмешливо глядя на Мизифея. - Но только оружие может уверить человека в чьей-то правоте.
Склонив голову, он пролепетал извинения, скорее обескураженный, чем униженный. А когда вновь отважился взглянуть на гостью, она снова была в своей белой столе, и ее красивые руки обвились вокруг шеи Мизифея.
- Эней, прародитель римлян, был сыном Венеры. Ну что ж, эта богиня собрала в Риме обильную жатву. Сын Минервы посеет иные семена…
- Твой сын?.. - Ее предложение показалось ему нелепым и… привлекательным. - Если мать будет неизвестна, его примут за сына рабыни, то есть за рожденного в рабстве. Такому человеку Рим не покорится…
- Я обо всем позаботилась, мой мудрый Мизифей. - Она перебирала его темные локоны и улыбалась. - Всего в двух стадиях от твоего дома живет одна уважаемая вдова - Юлия Транквиллина. Она бедна, но семья ее достаточно известна. Все ее дети умерли в младенчестве, сама же она скончалась сегодня утром во сне. Но об этом еще никто не знает. Я заняла ее место. Единственный раб и его жена прислуживают ей. Женись на этой женщине. Она - то есть я - не будет докучать тебе своим присутствием. Она даже будет жить в своем собственном доме, что по нынешним законам вполне допустимо, а через девять месяцев родит тебе ребенка и умрет…
Гостья рассуждала с деловитостью искушенного адвоката, продолжая при этом перебирать его волосы и то и дело касаться губами его губ.
- Я не хочу, чтобы ты умирала… - прошептал он.
- Я не умру, я же бессмертна, глупый… - Кажется, ей доставило удовольствие назвать его глупцом.
Тут он увидел, что на его гостье больше нет платья - она лежала рядом с ним обнаженная. Ее тело было совершенно - так выглядит теплый мрамор, просвечивающий на солнце. К сожалению, ваятели никогда не изображали Минерву нагой.
Поздно ночью старый раб Транквиллины постучал в дверь. Мизифей сам открыл ему, и тот, ни слова не говоря, вручил ему корзинку и свиток. Лицо его было абсолютно бесстрастно.
- Как твоя госпожа? - спросил Мизифей, уже заранее зная ответ.
- Умерла, - последовал краткий ответ. Несмотря на то что он ждал этих слов, Мизифей вздрогнул от внезапной боли, сдавившей сердце. Ведь для него эта условная, "подстроенная" смерть была абсолютно реальной. Никогда больше он не увидит свою прекрасную возлюбленную. Унизительно быть игрушкой в чужих руках, даже если твоей судьбой распоряжается сама богиня мудрости. Он вернулся к себе в спальню и развернул свиток, запечатанный печатью в виде совы:
"Даже такие мудрые люди, как ты, и даже такие могущественные боги, как я, ошибаются, когда берутся за дела, в которых не искушены. Когда ты заглянешь в корзину, то поймешь, в чем дело…"
У Мизифея сжалось все внутри, когда он снимал покров, закрывавший корзину. Внутри, завернутая в белую дорогую ткань, лежала новорожденная девочка… Минерва говорила о мальчике, о сыне. Девочку никто не примет всерьез…
И спустя много лет он так и не знал, кто же являлся к нему в тот день и с кем он провел самую странную ночь любви в своей жизни, - с богиней или с прихотливой римлянкой, решившей изобразить из себя Минерву с помощью нехитрого колдовства и нескольких остроумных фраз. Она твердила о тысячелетиях, а на вид ей было не больше двадцати. Она взошла к нему на ложе невинной, но при этом говорила так цинично, будто была старой шлюхой из Субуры. Она была страстна и ненасытна, но ее страсть выглядела искусственной. Он знал одно - женщина эта была прекрасна…
Хотя дом так называемой Юлии Транквиллины был почти рядом, он ни разу после свадьбы с ней не свиделся - это было требование Минервы. И Мизифей сдержал данное слово.
И вот спустя много лет она появилась вновь, такая же молодая, как много лет назад, точно так же блестели ее светлые глаза и в золотых волосах не было ни одной серебряной нити. Теперь, глядя на нее, он уже не сомневался, что перед ним в самом деле бессмертная богиня. Проходя мимо него, она бросила на прощание фразу, которую, кроме него, никто не услышал:
- Юлия - умная девочка, и если в этот раз ты не ошибешься, Мизифей, я помогу тебе… Тебе и Риму. Или Риму и тебе. Вы оба этого достойны. - И ему почудилось, что она коснулась его руки.
Двенадцать одинаковых щитов стояли в ряд перед алтарем Юпитера. Священным был лишь один из них, а остальные одиннадцать - всего лишь искусные подделки, созданные для того, чтобы ввести в заблуждение возможных злодеев. Когда священный щит, сброшенный самим Юпитером римскому царю Нуме Помпилиуму, исчезнет, падет и сам Великий Рим.
Двенадцать щитов, священная броня Рима. Неверный, пляшущий огонь светильников отражался на их отливающей поддельным золотом поверхности. Гордиан, накрыв полою тоги голову, стоял перед щитами. Он только что принес в жертву Юпитеру орла. Но в ответ Юпитер не дал никакого знака - ни одобрительного, ни остерегающего, как будто вообще не заметил жертвы. Фламин из коллегии жрецов Юпитера счел это дурным знаком. Но Гордиан, как великий понтифик, истолковал это молчание иначе - надо ждать полночи. И тогда Всеблагой и Величайший повелитель богов даст ответ.
Они ждали. Было очень тихо - в огромном храме слышалось лишь потрескивание горящего масла да осторожное дыхание людей. Снаружи доносились шаги и бряцанье оружия - ночная стража, сменившись, шествовала по улицам, оберегая сон граждан от воров, грабителей и пожаров.
Владигор первый заметил, что третий щит слева начал медленно светиться. Он тронул Мизифея за плечо и молча кивнул в сторону щита. Подавать знак Гордиану не было нужды - он сам заметил это странное свечение и уже стоял возле щита, напряженно вглядываясь в его поверхность. Огонь внутри медного круга все разгорался и разгорался. Владигору показалось, что Гордиан видит нечто большее, чем яркий свет, - лицо его то болезненно морщилось, то замирало, как неподвижная маска. Но Владигор, сколько ни всматривался, не мог различить ничего.
Неожиданно все щиты начали дрожать, как живые. Поначалу едва заметная, эта дрожь постепенно усилилась, низкий гул разносился по целле храма, нарастая, пока не превратился в страшный грохот. А потом все смолкло. Щиты замерли. И свет внутри священного щита тоже погас. Гордиан стоял с белым, как восковая маска, лицом и не мог произнести ни слова. Мизифей сделал в его сторону шаг. Но Гордиан жестом остановил учителя. Он завернулся в свою тогу, лег ничком на каменный пол и замер.
Никому и никогда он не рассказал того, что видел в горящем круге щита.
Ярко и пышно цвели кустарники - будто вокруг расстилалась не пустынная земля, а истинный рай, и только человек в черной хламиде, бредущий в стоптанных сандалиях меж раскиданных в траве серых камней, знает, что рай - этот тот же мираж в пустыне: вот качаются пальмы, встают вдалеке великолепные храмы, а подойдя, ты находишь лишь развалины древнего святилища да груды камней, под которыми любят гнездиться змеи. Человек в черном остановился возле могильного холмика и огляделся. Стадо диких ослов, одуревшее от обилия вкусной и сочной травы, промчалось мимо, оглашая окрестности своим гортанным ревом. Вдали, в легкой голубоватой дымке, маячили стены какого-то крошечного поселка, поднявшиеся на развалинах старинного города. Среди камней бродили козы и ощипывали кустики зеленой травы, пробивавшиеся меж развалинами.
Путник в черном принялся спешно разрывать киркой землю, комья летели во все стороны. Пополз приторный сладковатый запах тлена. Человек откинул кирку, принялся отгребать землю руками, и вот уже перед ним лежало обезглавленное тело, завернутое в грязные тряпки, которые при жизни, скорее всего, служили казненному одеждой. Похоронен покойник был совсем недавно - дня два или три, и тело еще не успело разложиться. Если поискать, можно было обнаружить и голову, но Зевулус (ибо это был он) не стал больше тревожить могилу. Вместо этого он вытащил из своего кожаного мешка запечатанный зеленым воском глиняный кувшинчик и голову шакала, которую аккуратно приставил к телу мертвеца, и стал ждать. Когда черная тень, падающая от обломка черной стелы, выросла настолько, что коснулась краешка его грязных сандалий, он ударил по кувшинчику камнем. Густой зеленоватый дым потек из трещины. Маг принялся торопливо произносить заклинания, и черная щель, отделяющая мертвое тело от мертвой головы, исчезла.
Если бы кто-нибудь в то мгновение находился рядом, то услышал бы протяжный шакалий вой и торопливый негромкий говор человека. Но рядом никого не было. Никто, кроме Зевулуса, не слышал ни звериного крика, ни человечьего плача, никто не видел, как полушакал-получеловек катался по земле, приминая яркие хрупкие весенние цветы, как затем он бегал на четвереньках и преданно лизал руки Зевулуса и как, наконец поднявшись на ноги, слушал сначала с покорностью, а потом и с некоторым самодовольством наставления своего господина.
А жители в поселке с отчаянием наблюдали, как на глазах вянет трава и засыхают пальмы их крошечного оазиса, как иссякает источник и меж камней вместо синей воды блестит белый песок.
Когда солнце зашло и все тени исчезли, кроме одной-единственной черной, закрывшей всю землю, человек-шакал накинул на плечи толстый войлочный плащ, обулся в сандалии и тронулся в путь. Ему не нужно было дожидаться утра - он и так прекрасно видел в темноте. Он шагал очень быстро, почти не опираясь на резной посох, подаренный ему Зевулусом, движения его были мягки и быстры, как могут быть мягки и быстры движения животного. Тварь по велению творца двигалась на запад. Получеловека не смущал длинный путь и препятствия, которые нужно преодолеть. Он ведал цель и бежал к ней, по-шакальи высунув язык, и в сердце его горела истинно человеческая жажда крови.
Глава 4
ЗМЕИНАЯ МУДРОСТЬ
Бьющий из земли ключ был обложен мраморными плитами. На них, склонившись, восседала мраморная нимфа, покровительница лесного источника. Светлые струйки стекали в небольшой каменный бассейн, из которого вода каскадом устремлялась во второй бассейн, побольше, который никогда не переполнялся. Вода в нем отсвечивала бледной голубизною, отчего желтоватый мрамор казался подернутым зеленью.
Владигор напился из верхнего бассейна, напоил коня из нижнего и двинулся дальше, ведя лошадь за собой. Впрочем, тропинка эта была абсолютно прямой, как и положено любой римской дороге, - она не огибала возвышенности, а смело поднималась по ним и ныряла в глубину, чтобы тут же перейти в каменный мосток, перекинутый через ручей. По обеим сторонам тропинки росли сосны. Вся дорога была усыпана большими прошлогодними шишками с толстыми чешуйками. За пышными шапками зеленой хвои виднелись вдалеке синие горы, а еще выше - прозрачное бездонное небо с легкими завитками весенних чистых облаков. Горы… При одном взгляде на далекие вершины у Владигора сильно забилось сердце. Но он знал, что это всего лишь обман. Так в толпе, приметив лицо, чем-то схожее с лицом любимой, кидаешься следом и видишь вблизи, что это - другая, ни в чем не сравнимая с той, единственной…
И он старался не смотреть на синие хребты вдалеке…
Одно дерево у дороги особенно поразило Владигора: сплошь оплетенное вьюнками, оно не видело света, - нежно-зеленые тонкие стебли с белыми цветами накрыли его шатром, Владигор невольно остановился, разглядывая несчастную сосну. Огромное дерево должно было рано или поздно задохнуться под плотной сетью растений-паразитов.
Неожиданно конь дернулся и заржал, пытаясь вырвать повод из рук Владигора. Синегорец услышал едва различимый шорох и посмотрел вниз. Огромная черная змея скользила у его ног. Змея приподняла плоскую, поблескивающую янтарем и изумрудом голову, высунула и вновь спрятала раздвоенный язык. Владигор положил ладонь на рукоять меча и принялся медленно извлекать его из ножен.
- Не делай этого, Архмонт, - услышал он за спиной тихий предостерегающий шепот.
Клинок замер, наполовину извлеченный, а змея откинула назад голову, будто хотела лучше рассмотреть пришельца. Владигору почудилась почти человеческая насмешка в глубине вертикальных зрачков.
- Кирка… - позвал стоящий за спиной Владигора незнакомец, и змея медленно, почти с человеческим достоинством поползла дальше, чертя на песке замысловатый след.
Владигор обернулся. Человек в темном плаще, какие обычно носят люди безродные, наклонился, бережно, будто кошку, подобрал огромную гадюку и спрятал ее в плоскую корзинку с крышкой.
- Ты же явился разговаривать с Киркой, - сказал он, распрямляясь, и неодобрительно покачал головой. - Так зачем же убивать мудрейшую?
- Змея умеет говорить? - спросил Владигор.
- Умеет, - отвечал незнакомец. - Если она соизволит разговаривать, ты в этом убедишься.
На вид ему было за пятьдесят. Редкие вьющиеся волосы и борода были тронуты сединой, будто присыпаны пеплом. Лицо у него было смуглое, горбоносое, широкоскулое, но при этом резко сходящееся книзу. Глаза выпуклые и косо прорезанные.
- А она соизволит? - спросил Владигор.
- Смотря по тому, кто ты и кто тебя послал…
- Меня зовут Архмонт, а послала меня сюда сама Минерва.
Вместо ответа смуглолицый поклонился:
- Приветствую тебя у потомков Телегона, Архмонт. Сам я тоже зовусь Телегоном. Мой предок Телегон - сын хитроумного Улисса и Кирки, или Церцеи, - произнес он с достоинством.
Потомок хитроумного Одиссея и волшебницы, на чьем острове герой чуть не остался навсегда, а товарищи его сделались свиньями, привел Владигора в деревню. Низкие каменные домики прятались в густой зелени. Две женщины в длинных темных платьях знаками пригласили Владигора зайти в один из домиков. Здесь путнику было предложено пряное, настоянное на сосновых шишках вино и какое-то блюдо - острое и обжигающее язык.
"Не превращусь ли я от этого яства в свинью, как незадачливые спутники Одиссея?" - подумал Владигор.
Уже начало темнеть, когда явился Телегон и повелел Владигору следовать за ним. Около получаса пробирались они сквозь заросли, пока впереди не мелькнул красноватый огонек, и они вышли к пещере. В глубине ее стояла мраморная статуя женщины. Изваянная из камня тончайшая одежда не скрывала всех прелестей совершенной фигуры. Отблеск горевшего на священном треножнике огня придавал ее лицу и телу живой розоватый отгенок. Волосы ее были выкрашены в черный цвет, а глаза сделаны из голубого стекла. Ярко-алые губы были полуоткрыты - казалось, она вот-вот заговорит.
Телегон бросил горсть священных зерен на треножник, и ароматный, пряный дым, медленно извиваясь, пополз вверх. Тонко очерченные ноздри статуи дрогнули, впитывая любезный ее сердцу запах.
- Праматерь Кирка! - воскликнул Телегон, склоняясь перед статуей. - Этот человек послан светлоокой богиней Минервой, дабы узнать у тебя тайну ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ. Если ты будешь отвечать на его вопросы, дай знак, праматерь Кирка…
Почти в ту же минуту по левой, приподнятой вверх руке каменной волшебницы заскользило черное блестящее тело. Огромная змея повисла на ее запястье и приподняла голову, уставившись на людей желтыми неподвижными глазами.
Телегон раскрыл свою плоскую корзину и, к изумлению Владигора, вместо огромной змеи вытащил оттуда крошечного новорожденного поросенка. Звереныш не смел даже визжать, а лишь поводил из стороны в сторону круглыми серыми глазками. Телегон ударом ножа снес поросенку голову и пролил горячую жертвенную кровь на алтарь. Туда же он положил и голову поросенка. Запахло паленым. Чтобы перебить запах горелого мяса, жрец вновь высыпал на треножник горсть священных зерен.
- Спрашивай, - сказал Телегон. - Пока Кирка готова отвечать.
Владигор подошел ближе и на вытянутой руке поднял камень.
- Этот камень - ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ, он содержит тайны прошлого и будущего. Но пока он для меня, как и для всех прочих, всего лишь обычный камень. Ты могла прекрасную девушку обратить в отвратительное чудовище Сциллу с собачьими головами, тебе ведомы многие тайны. Поведай, как мне открыть этот камень.
- Хорош-ш-шо сказано, - услышал он тихий шипящий голос. - Открыть камень… Вс-с-се может быть открыто и закрыто в полож-ж-женный час. Ты сам подсказал себе ответ.
- В твоем присутствии, о мудрая Кирка, мне приходят на ум мудрые слова. Но чтобы открыть дверь, надобен ключ. Каким же ключом открыть камень?
- Ты владеешь змеиной шкурой, Арх-х-х-монт? - вновь услышал тихое шипение. - Зачем же ты после этого просишь ключ?
Владигор достал из-за пояса змеиную шкуру - все, что осталось от Чернавы, - и положил ее на ладонь. Змея, висевшая до той минуты неподвижно на каменном запястье Кирки, повернула голову.
- Подойди ближ-ж-же… - приказал шипящий голос.
Владигор подошел почти вплотную к статуе.
- Подними руку…
Он повиновался. Длинное жало мелькнуло между губ каменной Кирки, метнулось вперед и коснулось змеиной шкурки, лежащей на ладони Владигора. В то же мгновение шкура зашевелилась. Скользкий змеиный покров медленно обтягивал его десницу. Владигор хотел стряхнуть его, но не мог. Шкура уже облекла его руку зелено-желтой с черным узором чешуей и медленно охватывала теперь шею и грудь. Владигор содрогнулся от отвращения, когда почувствовал, что чешуя прилипает к его лицу, он раскрыл рот и захотел крикнуть. Но не мог - раздвоенный язык беззвучно заметался между зубов. В следующее мгновение он понял, что у него нет ни рук, ни ног, а лишь гибкое тело и плоская голова. ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ лежал на каменных плитах святилища. Владигор лизнул своим змеиным языком его поверхность и ощутил нестерпимую горечь во рту. Но это была горечь, смешанная со сладостью, горечь, которую хотелось впитать каждой частичкой своего тела. Верно, у яда должен быть такой вкус. У яда… И у ЗНАНИЯ тоже…
Войдя в библиотеку, Гордиан поставил на стол светильник и огляделся. Давно миновала третья стража ночи, сквозь деревянные узорные решетки на окнах тянуло прохладным предутренним ветерком. В это время в Палатинском дворце все спят. А несущие охрану преторианцы хотя и не дремлют, но провожают идущего императора равнодушным взглядом. Гордиан прекрасно помнил, в какой нише спрятан свиток, так его поразивший. Самый верхний ряд. Крайний справа кожаный футляр. Гордиан пододвинул лесенку и вскарабкался по ней на самый верх. В футляре хранился всего один-единственный свиток, и он достал его. В неверном свете желтого язычка, высунувшегося из бронзового светильника, чудилось, что свиток дрожит от нетерпения, от желания вновь развернуться. Гордиан выпустил его из рук, пергаментная лента пролегла по полу бесконечной дорогой, ведущей в никуда. Взгляд выхватил строку:
"Глаза живых увидят тысячи мертвых. Глаза мертвецов узрят пыль. Дома сравняются с землей. А горы восстанут…"
Эти строки никак не могли быть текстом фривольного сочинения Овидия.