Надо же, угадал. Рэд взвыл, как раненый медведь (очень похоже, кстати) и дернулся в сторону, скорчившись от боли. Я хмыкнул.
- Идиот.
Я перелез к нему на облучок и привязал поводья к специальной ручке: Громобой, как умный конь, продолжал идти с одной и той же скоростью, и подхлестывать его не было надобности; а дорога была ровной. Рэд хмурился и косился на меня, глаза его сверкали из-под бровей; не будь я уверен, что он скорее вырвет себе печень, чем нанесет мне вред, я бы испугался.
- Подвинься. Оттяни куртку. И ты все это время ехал с дырой в боку? Где кинжал? - сыпал вопросами я, выдирая пропитанную кровью рубаху из штанов. - Он глубоко вошел? Да что я, наверняка не глубоко, иначе я с тобой бы сейчас не разговаривал. А ты - идиот, ты знаешь?
Я наклонился, рассматривая рану. Скверно было дело, скверно.
- Почему не остановил кровь, как я тебя учил? А, ну да, ты же без полной концентрации не можешь, а какая уж тут концентрация, когда во весь опор по ночной дороге… Рэд, угадай, кто из нас дубина тупоумная? Даю подсказку: это не я, не девчонка, и не Громобой.
Он заскрипел зубами. Знаю, я топтался по его самолюбию и по святой уверенности в том, что старых людей обижать нельзя, потому что они мудры, всегда правы и беззащитны. Но такой уж я - едкий и злой на язык, он мог бы и привыкнуть… Стоило ему сразу сказать мне, что Хил его пырнула…
Он молчал, уставясь на круп коняги, казалось, еще чуть - и запахнет паленой шерстью. Желваки на его скулах так и ходили - туда-сюда, туда-сюда.
- Похоже, внутренние органы не задеты.
Заживлять рану и останавливать кровь и на себе трудно, я не говорю уж о том, чтобы проделывать это с другим; но я, несмотря на то, что был почти полным профаном в целительстве, все же сумел немного подлатать его. Свел пальцами края разреза и пропустил через него толику энергии. Рана частично затянулась и стала напоминать большого темно-красного червя, вольготно расположившегося на коже. Я вытер руки о штаны и хлопнул ученика по плечу.
- До свадьбы заживет.
Рэд издал едва слышный рык, хотя только что, когда я копался у него в боку, не издал ни звука - из чего я сделал вывод, что он капельку расстроен.
- Что-то не так? Ну, не молчи, говори…
Рэд закусил губу, но вскоре потрудился сказать что-то членораздельное:
- А если она очнется и попытается убежать?
Солнце уже показалось за краем холмов, и я сделал вид, что любуюсь рассветом, хотя, признаюсь, просто размышлял над его вопросом. Дело было в том, что я понятия не имел, что буду делать. Как украсть Хил, я придумал, а вот как удержать ее рядом - нет. Проблема была и в том, что она с детства была очень недоверчивой, и в том, что я не мог сказать ей всей правды - да она и не поверила бы. Значит, придется врать. Или, другими словами - сочинять, а это звучит куда как благороднее, только вот что сказать? Проблема эта увлекла меня настолько, что я пропустил мимо ушей некоторое количество хмыканий моего ученика, и очнулся где-то на пятом 'Г-хм!'
- А? Что? То есть - я не заснул, если ты про это. А разве надо будет что-то говорить?
Он тяжко вздохнул.
- Сомневаюсь, что она будет гореть желанием учиться у вас… как я.
Брови мои поползли вверх, я даже наклонился вперед, чтобы заглянуть в лицо сутулившемуся из-за боли Рэду.
- Парень, ты что - ревнуешь?!
- Кто?! Я?! - он порывисто разогнулся, но тут же со стоном скорчился опять, держась за бок, и полным страдания голосом возопил: - К кому? К этой пигалице?!
- Хто это пигАлица? - послышалось сзади.
Доброе утро, девочка.
Я подумал тогда - на что я готов? Лгать, изворачиваться, льстить, воровать, и - да, да! - даже убить, если нужно будет. Чтобы она осталась со мной. Я терял ее несколько раз - мне не понравилось. Такое больше не повторится.
- Э-э-э, девочка моя, возможно, эта история покажется тебе неправдоподобной, но… - я решил бить в лоб, не тратя время на вступление, - ты с Юга, ты и сама это чувствуешь, и наверняка заметила, что не похожа на здешних жителей, и на своих… 'родителей'.
- Так они меня соврали?
- Да, деточка. Нехорошие люди.
А чем я лучше? Да ничем. Просто уверен в своей правоте и в ее… принадлежности мне.
- Откуда ты это фсе знать?
- Я был знаком с твоими настоящими родителями, - она порывисто вздохнула, и я предвосхитил ее следующий вопрос: - Они умерли, давно. Тебя украли работорговцы, отвезли на север, но там на них напали. Во время боя, судя по всему, ты получила сильный удар по голове и потеряла память. Потом, видимо, эти циркачи нашли тебя, приютили, так что не такие уж они и плохие, просто решили не травмировать ребенка. Да и детей им хотелось.
- Так… у меня никого не оставается?
Сказочка у меня получилась такая складная, что аж самому стало тошно; только вот в сказках девицы, узнав такие вести, начинают биться в истерике и требовать посещения могилы папы с мамой. Хил же только сжалась, и зябко повела плечами - но у меня сердце екнуло. Уж лучше бы она рыдала. Маленькая храбрая птичка.
Но уже через секунду я зарекся жалеть маленьких птичек. Потому что ее опущенная голова и дергающееся плечо - это были признаки раздумий. И как я мог забыть… Хил подняла на меня глаза, черные, как ночь, и тихо, но внятно сказала:
- И почему я должна ферить тебе, старик?
Я не размышлял ни минуты. Я просто запел на джамби, языке Хавира:
О, пустыня золотая, жарким зноем залитая
Даришь тем, кто умирает восхитительный мираж
Юркой змейкою сознанье покидает мирозданье,
Жизнь тебе - послушной данью не захочешь, да отдашь
Здесь что в солнце, что в ненастье медленной голодной пастью
Дюны тянутся со страстью ко всему, что может жить
Пусть проходит время мимо - тихо, неостановимо
подойдут неуловимо, чтобы влагу иссушить.
Отдохни. Мы все здесь - гости, ветер зло бросает горсти
На белеющие кости - кто ошибся, тот остыл.
Тихим шорохом песочным, жарким ветерком восточным
Шепчет нам о сладкой ночи голос демона Пустынь.
Боль и отчаянные попытки вспомнить, на ее лице, словно целиком состоящем из слез. И в то же время - ярость… злость. На память, на Судьбу. Как же она в этом похожа на меня. Я закончил петь, и по выражению ее глаз понял, что добился своего, значит, сердце в который раз правильно мне подсказало.
- Майниль джаши ах кефрраг… - повторила она. - Я не софсем понимаю, что это сначит. Слова во мне… больше похоши на сон. Это что-то о пустыне?
- О бескрайней пустыне. И о людях, потерявшихся в ней.
- Хорошо… - голосок ее все еще немного дрожал, но она явно была полна решимости выгрызть зубами из меня все, что возможно. - Я ферю насчет… моего прошлого. Но почему я должна езжать вместе с фами?
Ну, это было еще проще.
- Видишь ли, я - волшебник. Я могу… Я ХОЧУ научить тебя магии, деточка… Из тебя получится хорошая волшебница.
Возможно, если бы у нее было больше времени - выучить язык, привыкнуть к новой обстановке, почувствовать уважение и любовь к своим 'родителям', в ответ на это предложение она дала бы мне в нос, вырвалась и удрала. А так она только переспросила:
- Магии? Это как?
Я зажег над ладонью маленький язычок синего пламени, самый простейший фокус, которым баловались все до одного студенты начальных курсов в Академии. Хил восторженно присвистнула.
- Ух ты… я тоже так сумею?
- И так, и по-другому, и еще многое, удивительное и волшебное… Ну как, согласна?
- Идет! - она, по южному обычаю, плюнула на ладонь и протянула руку мне, скрепляя сделку. Я с готовностью ответил тем же. Огонек зашипел и исчез.
- Прежде чем брать ее в ученицы окончательно, ее надо хорошенько отмыть. - Пробасил с облучка Рэд. Человеку, незнакомому с северянами, могло показаться, что он язвит. Но я то знал - мой увалень искренне обеспокоен. Да к тому же, по каким-то там их северным правилам, совершать такие важные вещи, как обряд принятия в ученики, следовало чисто вымытыми, нарядно одетыми и только после трехдневного поста.
- А этьот большой и глупофастый парень - он что, Фаш слуга? - с невинным видом цокая языком, спросила Хилл. Я отметил это 'Ваш' - наши отношения перешли в разряд деловых и она отбросила фамильярности. Рэд же возмущенно засопел.
- Имей уважение, детка. Он мой ученик, и в отличие от тебя - уже давно.
Хилл мгновенно сменила выражение лица и с непосредственностью ребенка запрыгнула к Рэду на скамью. Участливо шмыгнула носом.
- Ой, прости. Я не снала. А я тебя отшень больно напорезала?
- Нет, не очень, - смягчился Рэд. - Я тебя стукнул, наверное, больнее…
- Софсем нет! Я уже и не чуфстфую ничего!
Оставив их выяснять, кто кого сильнее приложил, я со вздохом облегчения вытянулся на мешках. Над головой вежливо спорили ученики, Громобой фыркал, птички пели, и я почувствовал себя совершенно счастливым.
***
НАСТОЯЩЕЕ
ГОРЫ АГА-РААВ
Пришла. Все-таки - пришла.
Выпестованная воспитанница - выпестованная - пестик - лепесток…
Люблю играть словами. Эмоциями. Душами.
Ну что, золотая моя, мы заговорим первыми или будем разглядывать Меня, как букашку? Это ее тщательно культивируемое презрение ко мне - как панцирь, в который она прячется. Ничто и никто не может поколебать ее устоев, мыслей, представлений о мире… Разве что я, да и то, только в те моменты, когда эти изменения не разорвут ее пополам. Все-таки слишком я ее жалею - другой бы на моем месте… Например, она до сих пор верит, что впервые меня увидела четыре года назад, в столице.
Хилли, Хилли… Что принесла? Что с таким стуком поставила на стол? А, вино и… что там у нас? Мясо. Мясцо.
Я пытался стать вегетарианцем, давно. Не вышло. Поглощать плоть живых когда-то существ - в этом что-то есть. В отличие от других стариков, мне повезло - все мои зубы при мне. В жесткости мяса - вызов, и - ах, как жаль, что я не сам охочусь на них, тех, которых подают к моему столу. Чуточку жизни другого существа, приправленного усилиями учеников - неплохое сочетание вкусов.
Она ждет, что я заговорю с ней, спрошу, чем вызвано такое настроение. Ох, девочка, твои настроения меняются так часто, что луна по сравнению с тобой - сама незыблемость. Ладно, я спрошу.
- Как твои опыты?
- Ты гадкий и злобный старик. И эти твои дурацкие листочки, ты все что-то пишешь, пишешь…
Все еще обижается на меня, хотя давно должна была понять… эх.
Я решил давить на жалость и симпатию. На них же легче всего давить, правда?
- Ах, своими злыми словами ты меня ранишь - в самое сердце…
Правильно, все-все, и себя в том числе - крупным помолом на мельницу обучения. Глядишь, когда-нибудь будет хлеб. И она скажет мне спасибо. Хотя - пусть это случится нескоро, потому что слова благодарности от учеников означают конец обучения.
- Деточка, это все для тебя. Воспоминания, перенесенные на бумагу. Я пишу для тебя, чтобы ты потом прочла и хоть чуть-чуть поняла меня, старого.
Эти слова - червячки на крючке, для маленькой рыбки, Хилли. Рано или поздно она заглотит наживку, и сделает то, к чему я ее подталкиваю вот уже несколько месяцев. Пора ей узнать, что она и кто.
А то плюется на меня, старого и уважаемого человека, ха!
Похоже, она успокоилась, перестала метать в меня свои пронзительно-злые взгляды. Хотя мне-то что: я и не такое видал. Черноокими вспышками презрения меня не пробьешь, тут нужен таран.
- Что же, рад за тебя… Не дрожи ресницами, сядь и расскажи. Что сделала, что получилось, а что нет. Все-все расскажи, а добрый дядюшка Джок послушает и посоветует что-нибудь.
- Собирала травы. Все, как ты учил… - пауза, потраченная на бесплодные попытки забыть мои слова, сказанные вчера. Или позавчера… А, может, и на той неделе, я ведь постоянно издеваюсь над ней. - Два зелья получилось, одно - нет.
- Корень мандрагоры добавляла?
Для несведущих… Это - шутка. Нет такого корня, и растения такого нет, это миф для непосвященных. Мы специально пишем в книгах такие ингредиенты, как рог единорога, корень мандрагоры и чешуя дракона - для того, чтобы всякие дилетанты не совались куда не надо. В этих названиях мы зашифровываем настоящие травы и коренья.
Она слабо улыбнулась. Выдавила:
- Его найти трудно.
- Учиться всегда трудно, - благожелательнее, с ней, нежнее, - ты скажи спасибо, что я вас с Рэдом лицедейству не учу - вот где настоящая трудность.
Ах, не получилось мягко. Как всегда - на языке одни колючки.
Я вскочил и проделал несколько смешных па, дергая конечностями, как марионетка на нитке, угловато и нескладно. Затем поднес указательные пальцы ко рту и растянул 'улыбку' до ушей.
- Не злись, моя радость, лучше раскрой-ка свои глазки, приготовь ушки… а заодно перо и чернильницу, и бумагу. Я буду диктовать следующее задание.
Меня два. Один произносит въевшиеся в мозг слова, бубня, как сумасшедший колдун (кем, в общем-то, частично и является), а другой уходит в воспоминания.
Нет, меня даже больше, чем два. Король - р-р-раз, Актер - два, Маг - три.
И все эти три личности иногда готовы удушить друг друга, а иногда воют на луну, вспоминая дни, когда все они были вместе.
Я непростительно долго молчал. Об этом говорили ее злые глаза. Интересно, сколько я шлялся по воспоминаниям - час, два? Судя по ее гримасе, никак не меньше. И еще одна деталь - я сидел в кресле, держа на коленях листочки, 'эти мои бумажки', как она говорит. Видимо, начав объяснять какие-то тонкости, вспомнил что-то важное, сел записывать… Я, когда начинаю лить мою медово-чернильную память на бумагу, становлюсь очень рассеян, и забываю обо всем вокруг.
Сквозит. Да… Я окинул грустным взглядом веранду.
- Я бы попросил тебя прикрыть дверь, мое сердечко, но их нет, в этом проклятом доме нет ни дверей, ни окон… На чем мы остановились?
- На самом начале, - ответила она, глаза ее метали молнии. 'Однако же она не решилась потревожить тебя', - напомнил я себе. Ждала…
- Тогда оттуда и продолжим… Листья, корни и цветки тебя не должны интересовать… О, а вот и Рэд…
Северянин, войдя, с шумом скинул огромный меховой плащ, потом подумал, поднял его и укрыл мои ноги.
- Вы начали без меня, - он укоризненно набычился, поджимая губы.
- Начали - это сильно сказано, - едко прокомментировала Хилли, - я уже вообще стала сомневаться, что он сегодня скажет что-нибудь путное…
- Нельзя так, Хил, - Рэд схватил чайник и отправился на кухню, чтобы поставить на огонь, - мы же его ученики. А он наш учитель…
- Учитель, которому на нас плевать, - Хил прищурилась, - или не плевать? Вот ты спрашивал, любим ли мы тебя, а ты то нас любишь? Мы тебе хоть чем-то дороги?
Я размышлял, какое выражение надеть на лицо - беззаботно рассеянное или же серьезное. Но выбрал третий вариант, самый привычный. Глумливое.
- О, да, мои дорогие, люблю до одури. Люблю, как в сказках, беззаветно и преданно.
Рэд, похоже, сарказма не понял. Робко улыбнувшись, он скрылся за стенкой.
А Хил, маленькая провокаторша, все не успокаивалась.
- А кого больше?
Я сделал вид, что раздумываю. Хотя я и так знал. Оба - мои. Оба - плод моих трудов, кровавого пота и слез… Одинаково.
Нет, не обманывай себя. Признай… что эта хрустальноголосая и порывистая девушка тебе ближе и дороже. Она поносит меня последними словами, не ставит ни во что мои попытки сделать из нее хотя бы сносного мага, огрызается и дерзит, но все равно - я отдал бы за нее свою правую руку. Скажи это. Скажи. Рэд поймет, добрый, толстокожий Рэд, он же поймет, что, после сегодняшних обидных слов, ей необходимо услышать что-то подобное… Я верю, что он поймет.
- Милая моя, конечно же, тебя… Ты моя душа и моя надежда. Когда я смотрю на тебя, мое сердце радуется. Это - правда.
Теплый, непривычный тон, похоже, смутил ее. Она покраснела и мигом проглотила все колкости.
Вошел Рэд и уселся на стул напротив меня.
- Чайник скоро закипит.
Он поймет. Поймет. Обязан понять…
На следующий день мы с Рэдом собрались за продуктами в деревню. Я специально оттягивал отъезд, чтобы выехать на пределе светового дня. И, скрипя ступеньками и костями, наказал Хилли 'быть паинькой', приготовить к нашему возвращению чай и не свалиться в пропасть. И предупредил, что мы задержимся в деревне, а если что - и переночуем там. Так что…
Сами понимаете, времени, чтобы помахать плавничками вокруг крючка, оценить размеры червяка и жадно схватить его, у нее должно было быть предостаточно. По моим расчетам, наступило время, когда ей стали мешать иллюзии, построенные ею же самой. Потеря памяти - ха! Я рассчитывал вернуть ей память в ближайшее время. Пора было узнать правду о маленькой Хилли и старом колдуне.
Чтобы уж точно не промахнуться, я положил часть своей рукописи на самое видное место. Потом, поразмыслив, спрятал подальше - Хил не из тех, кто реагирует на зрительные раздражители. Напиши я ее имя большущими буквами на первом листе - она пройдет мимо и не заметит.
Вместо этого я достал из старых, почти что древних запасов маленькую коробочку. Сдул пыль, с трудом отогнул заржавевший замок и присыпал листки тончайшим порошком. Закрыл шкатулку, и машинально потер большим пальцем бронзовую табличку на боку, ощущая под кожей витиеватые буквы 'джамби', языка, почти забытого мной.
Надпись гласила: 'Смесь пряностей для любых блюд. Аша Тихтха, купец Звезды Пяти Лучей, Дор-Надир'.
Я знал, что сладковатый, тягучий запах, медленно обволакивающий страницы, исписанные моим корявым почерком, притянет ее к себе. Ибо будет заключать в себе боль и тайну. И память…
После этого я спокойно позволил Рэду схватить меня в бережную охапку, послал девчонке с тонко-колючей улыбкой воздушный поцелуй и гадко ухмыльнулся. О, да, если надо, мы с Рэдом останемся в деревне хоть до осени, но я почему-то был уверен, что бесценная Хил залезет в мои записи сегодня же вечером.
Я оставил на столике (грубом столике, сколоченном Рэдом, кажется, уже в незапамятные времена) именно те листки. Те, которые начинаются моим позорным бегством на Юг, и заканчиваются ее 'смертью' от Кары Богов. И несколько листков о заточении в хрустальном шаре. Те, что озаглавлены ИСТОРИЯ ХИЛЛИ.
***
Мы с триумфом возвращались домой, волоча на себе гору продуктов. Вернее, я ехал на ослике, торжественно устроив на коленях шерстяной платок (опять!) с пятью десятками яиц, а Рэд вез все остальное. Домик, приплюснутый собственной тяжестью, встретил нас, тихо звеня колокольцами.
Ну-с, девочка моя.
Рэд вывалил на стол сыр, масло в горшочке, тушки куриц и победно оглянулся, с таким видом, словно сам их поймал и придушил. И завертел головой.
- Джок… Хилли, она же…
- Да, помню. Мы оставили ее тут вчера.
Я уселся в свое кресло-качалку, накинул на ноги плед. Холодно… и зябко.