- Не волнуйтеся, - буркнул он, лошадку подстегнув, - доставлю все в наилучшем виде…
- Замечательно, - улыбка клиента стала шире. - Видите, как все просто…
До самого Цветочного бульвара извозчик помалкивал, да и клиент его, погруженный в собственные мысли, не спешил говорить. Оно и к лучшему, ибо порой попадаются люди, которым мнится, что будто бы у извозчика иных дел нету, окромя как об их горестях выслушивать.
И каются.
Жалятся.
Кто на жену, кто на тещу, кто на работу свою, на начальство… будто бы у самого Митрофана нет ни жены, ни тещи и работа легкая… этот‑то, нынешний, не из тех. Барчук, вона костюмчик дорогой, беленький. Рожа холеная, пущай и недокормленная: нос птичьим клювом торчит, губы узенькие, глаза черные из‑под бровей зыркают недобро… абы не сглазил, лошаденка‑то зело на сглаз чутка, сляжет потом, и где новую брать?
Извозчик, помрачнев еще больше, нащупал вотанов крест и мысленно молитву вознес: авось и заступится Могучий за слабого человечка, оборонит… даром что ли Митрофан кажную неделю до храму ходит и свечи стави, восковые, по медню…
- Останови, - велел барчук и хвостом ляснул.
- Так ведь… - только - только свернули на Бульвар, а он длиннехонький, ровнехонький, красота по такому дамочек катать. Чтобы поважно, лошаденка ступает, дамочка сидит, глядит по сторонам, зонтиком кружевным покачивает…
Нынешний клиент на дамочку вовсе не походил.
Спрыгнул на землю, ногой постучал, аккурат, что жеребчик, которому до бегу неймется, и головою мотнул. Кинул сребень, велев:
- Коробку отвези на Оружейную, третий дом, отдашь панне Вильгельмине.
А сам бодренько этак по тротуару зашагал.
Вот же ж…
И куда это он так торопится‑то? На Цветочном‑то бульваре лавки с большего женские…
Панна Зузанна Вышковец обреталась в крохотном домике, донельзя похожем на пряничный. Розовые стены, гладенькая крыша, которая поблескивала свежею краской. Окна с резными ставенками и длинные горшки с цветами.
Дверь, выкрашенная в белый.
Аккуратненький молоточек на цепочке, за который и браться‑то было боязно, а ну как рассыплется в руках сладкою крошкой.
Не рассыпался.
И дверь открыли сразу.
- Старший актор, - представился Себастьян, мысленно понадеявшись, что о бляхе эта махонькая женщина, завернутая в несколько слоев черного крепу, не спросит. - У меня есть вопросы по поводу вашей… а кем вам приходилась Зузанна Вышковец?
- Тетей, - всхлипнула женщина и посторонилась. - Двоюродной…
В доме весьма гармонично пахло булками.
- Вы… проходите… меня уже спрашивали…
- Новые обстоятельства, - туманно ответил Себастьян, сии обстоятельства, разглашать которые он не имеет права, не единожды его выручали. - Новые вопросы… или старые…
Узенький коридорчик, обои в старомодную полоску.
Вязаные салфетки на стенах.
И магснимки.
Мужчины и женщины, слишком не похожие друг на друга, чтобы быть родственниками, взирали на Себастьяна с мрачным неодобрением.
- Это пары, которые тетушка соединила… - пояснила женщина, шмыгнув носом, которые, не иначе как от постоянного шмыганья, разбух и покраснел. - Она была удивительной женщиной… каждого чувствовала… а это в ее деле важно…
Гостиная, куда Себастьяна привели, оказалась крохотной.
Те же полосатые обои.
И полосатые же креслица, махонькие, кукольные будто бы, полосатый кот на полу… портреты… вновь кружевные салфетки, что на стенах, что на креслицах, что на круглом столике.
- Вы… присаживайтесь… я… я до сих пор не могу поверить, что это с ней случилось…
- Как вас зовут?
- Что? Ах, простите… Аниела… Аниела Зазбога… по мужу… теперь‑то я вдова… тетушка все порывалась подыскать мне кого достойного, но я… я Мишека своего очень любила… - нос ее пришел в движение. Он был крупным и приплюснутым, чем‑то смахивающим на утиный клюв.
- Расскажите, пожалуйста, о панне Вышковец…
- Что?
- Все.
- Все не могу, - Аниела шумно высморкалась.
- Почему?
- Так всего не знаю, - она уставилась на Себастьяна серыми круглыми глазами. - Всего мне тетушка не рассказывала.
- А что рассказывала?
Аниела задумалась, узенький лоб ее сморщился, а подбородок выпятился вперед. Губы шевелились, но Аниела не издавала ни звука. Себастьян ждал.
Тикали старые часы.
Мурлыкал кот.
Аниела молчала.
А терпение медленно истощалось, избытком терпения Себастьян никогда не мог похвастать. И сдался первым.
- Вы переехали сюда после смерти вашего мужа?
Аниела вздрогнула и сжалась:
- А вы откуда знаете?
- Предположил.
Кажется, ему не поверили.
- Вы сами сказали, что ваш супруг умер, а тетушка предложила найти нового…
- Я любила Мишека.
- Верно. Любили. И отказались… но вы ведь остались жить с тетей?
- Д - да…
- Почему?
- Так… я одна… и она одна… и тетя предложила, а я согласилася, - Аниела вновь шмыгнула носом. - Она учить меня стала… говорила, что дело свое передаст… потом, когда помреть… но она крепкою была… и помирать не собиралась.
- Никто не собирается.
Аниела кивнула.
- И как давно вы сюда переехали, - Себастьян повторил вопрос, и свидетельница вновь задумалась. Думала долго… минут пять.
- Так это… пять лет тому выходит… и месяц. Аккурат в травне Мишека схоронили… и я к тетушке… погоревать… на две недельки… а потом еще дом продавали… - она загибала пальцы, старательно перечисляя события, для нее, несомненно, важные, но Себастьяну совершенно не интересные.
- И тетушка вас учила… чему?
- Свахою быть.
Креповый платочек коснулся красной, натертой щеки.
- А ваша тетушка была хорошей свахой?
- Лучшей… только… - Аниела замолчала, прикусив бледную, точно тряпичную, губу.
- Что "только"?
Вздох.
И вновь платочек, который трет уже другую щеку.
- У нее… не ладилось в последнее время… люди стали другими… так она говорила. Все сами начали жениться… знакомиться… а разве так можно?
- А разве нельзя?
- Конечно, нет! - Аниела платочек отложила, а из рукава ее появились черные четки, бусины которых она перебирала ловко, почти профессионально. Бусины скользили, ударялись друг о друга с глухим неприятным стуком. - Люди… люди ведь не знают, чего хотят! А еще врут!
С этим утверждением Себастьян не мог не согласиться.
- И вот что получается? - тема, похоже, была Аниеле близка, оттого и раскраснелась она пуще прежнего.
- Что?
- Вот, скажем, у тетушкиной знакомой дочь… познакомилась с парнем сама… и письма ему писала… и он ей… и пожениться решили….
- А что в этом плохого?
- Ничего, наверное. Только ж после свадьбы выяснилося, что врал он все в письмах. И про то, что дом свой имеет… и про учебу… и про работу… они‑то думали, что дочь за приличного человека отдают, а оказалось - за обманщика, которому только приданое и надобно!
Себастьян покачал головой, сочувствуя, и ободренная Аниела продолжила:
- А ведь после свадьбы может оказаться, что жених кутежник… или игрок… или норов имеет дурной. Аль у невесты в роду безумцы… о таком‑то, небось, люди таятся, не спешат говорить. Тетушка же про каждого клиента вызнавала…
- И часто ей случалось обнаруживать… - Себастьян замялся, не зная, как назвать это, - брак?
- Постоянно почти! - воскликнула Аниела. - То парня колченогого пытаются за здорового выдать… то еще девку кривую подсунут, думают, что ежели стеклянный глаз ей вставили, то и проблемы нету… еще намедни одна лысая была… соперница ее прокляла да так крепко, что волосья повылазили, а новые не росли. Той‑то штрафу дали, но штрафом волосы не возвернешь… так тетушка девку ту лысую выгодно к цирюльнику пристроила. Каждый день парики меняет, прически показывает, и счастливая… и он довольный, прежде‑то нанимал кого, а тут жена есть. Все экономия.
С этой точки зрения Себастьян женитьбу как‑то не рассматривал. Признаться, он ее вовсе не рассматривал и надеялся, что в обозримом будущем избежит страшной участи быть счастливо отбрачеванным.
- Тетушка всегда знала, кого и с кем свести… а то иные порой… вот заявится, бывает, мужичок и начинает говорить, что, дескать, ему нужна жена… чтоб знатного роду, сама красавица, да с приданым, да чтобы и в доме чистоту держала, и готовить могла… и детей его любила.
Аниела вздохнула:
- Крепко мы тогда намаялись, пока выяснили, что подойдет ему одна вдовица… бездетная, одинокая… хорошая очень женщина, она к тетушке потом частенько наведывалась, рассказывала, что про мужа этого, что про детей… и когда услышала, что тетю… - Аниела зарыдала, и рыдала громко, самозабвенно.
Себастьян не мешал, разглядывая вязаные салфеточки и кота, который к хозяйским переживаниям отнесся с полнейшим равнодушием, лишь на другой бок перевернулся да лапы вытянул.
- Хорошо, - Себастьян дождался, пока всхлипы стихнут. - Я правильно понял, что ваша тетушка была успешной свахой, настоящим профессионалом в своем деле…
- Как вы хорошо говорите…
- …но в последнее время испытывала некоторые… затруднения…
- Д - да…
- И клиентов у нее осталось мало?
- Трое…
Трое - это хорошо… трое - это не дюжина и даже не полдюжины.
- Панна Бершкова… или уже Мишковец? Надо глянуть. Она постоянная клиентка…
Себастьян прикусил язык, решив, что выяснит подробности у самой панны не то Бершковой, не то Мишковец.
- Панночка Глуздова… очень неподатливая… и был еще пан Охимчук, но они с тетушкой намедни поспорили крепко…
- О чем?
- Он решил, что сам справится… записался к этому ужасному человеку на курсы!
- К какому человеку?
- С - сейчас, - Аниела неловко поднялась. - Я… принесу…
Она вышла, оставив Себастьяна наедине с десятками снимков и котом, который все ж соизволил проснуться и ныне лежал, изучая Себастьяна.
Кошачьи глаза были опасно желты и виделось в них сомнение.
- Не нравлюсь? - шепотом поинтересовался Себастьян, кот широко зевнул и покосился на хвост, который заинтересовал его куда больше гостя.
И то, в этом доме гости появлялись частенько, но вот хвостатых средь них кот не помнил…
- Жаль, что ты не разговариваешь, - Себастьян протянул руку и коснулся жесткой колючей шерсти. - Уж ты точно знаешь, куда больше хозяйки…
Кошачьи усы дрогнули.
Он и вправду знал довольно много, поскольку в дом этот попал задолго до Аниелы, которую полагал особою излишне трепетной, чтобы от нее был толк. И ныне, оставшись наедине с ней, испытывал некоторые весьма обоснованные сомнения относительно собственного будущего.
Не справится Аниела ни с делом, ни с домом… это кот понимал, как и то, что отныне лишен будет маленьких кошачьих радостей, навроде свежей печенки по четвергам…
- Вот, - Аниела вернулась с огромным альбомом в кожаной обложке, который с немалым трудом удерживала на весу. Ручки ее были тонки, а альбом - внушителен даже с виду. И на стол он не лег - упал, царапнув коваными уголками полировку. - Это тетин альбом… она туда все записывала… о клиентах и вообще…
- Вы его показывали? Тем, кто был до меня?
Аниела покачала головой.
- Почему?
- Они… они не спрашивали… только о том, были ли у тетушки враги.
- А были?
- Нет, откуда…
- А пан Охимчук, с которым у нее ссора вышла…
- Так он не враг… писарь судейский, третьей коллегии… очень приятный мужчина, - Аниела вдруг смутилась. - Только очень нерешительный…
Она открыла альбом.
- Вот…
На волкодлака пан Охимчук походил не более чем мышь на паровоз. И пусть снимок был высочайшего качества, но тем явнее проступали недостатки. Сплюснутая голова, покрытая редкими волосами, которые росли ко всему клочьями. Вытянутая передняя губенка со щеткой усиков. Жиденькие бакенбарды и острая бородка. Пан Охимчук был невзрачен и сутуловат, темный сюртук, явно скроенный по моде двадцатилетней давности, сидел на нем криво, оттого сам пан Охимчук гляделся горбатым.
- Не очень удачный снимок, - признала Аниела. - Тетушка уговаривала его сделать другой. И гардероб обновить… она всегда плотно занималась каждым клиентом…
- Пан Охимчук отказался?
Аниела перевернула страницу.
- Вот, - она протянула визитную карточку яркого красного колеру, - из‑за него все!
Карточка плотная, глянцевая, явно не из дешевой бумаги. А шрифт рубленый.
Черное на красном.
"Курсы настоящих мужчин"
И ниже, меленько: "мы поможем раскрыть внутренний потенциал".
На обратной же стороне и вовсе значилось:
"Разбуди в себе варвара!"
Отчего‑то представился пан Охимчук, но не в сюртуке, а в леопардовой пятнистой шкуре да с дубиной, которую он норовил примостить на узеньком плечике.
- Этот человек имел наглость сюда заявиться! - Аниела подняла кота, который проявил неожиданное для полосатой его натуры смирение. - Они с тетушкой беседу имели…
- О чем?
- Не знаю, - она чесала кота за ухом, отчего кошачье ухо нервно подергивалось, а хвост и вовсе стучал по обтянутому полосатой тканью подлокотнику. - Но после того разговора тетушка выставила его из дому… так и сказала, мол, уходите, пан Зусек, видеть вас не желаю! А после еще капли сердечные пила…
Интересно получается… очень интересно.
- Вы об этом рассказали, надеюсь?
- А надо было?
Себастьяну показалось, что он услышал, как тяжко вздыхает кот, хвост его замер, а глаза закрылись, и на морде появилось выражение бесконечной тоски.
- Они… не спрашивали про пана Зусека… только про врагов… про конфликты… а то ж не конфликт. Он предложение тетушке сделал… так она сказала…
- Какое? - без особой надежды на ответ, поинтересовался Себастьян.
- Тетушка не сказала… обмолвилась только, что это бесчестно… и дурно пахнет…
Все любопытней и любопытней.
- А когда пан Зусек заходил?
В альбоме ему места не нашлось. Себастьян перелистывал плотные страницы серого картона, к которым крепились и снимки, и узенькие бумажки, надо полагать, с информацией о людях, на снимках представленных.
Он прочтет.
Позже.
В месте тихом и спокойном… в таком, где его не станут искать. А если и станут, то вряд ли найдут. И Себастьяну было известно лишь одно такое.
- Так… так на позатой неделе… нет… дальше… тридцать первого травня! - Аниела обрадовалась, что вспомнила. - Я помню, мы первого завсегда по счетам платим, и я раскладывала на кухне… нам бакалейщик выставил совсем уж непомерный, и я сверялась… а тут он. Заявился… время позднее, я еще подумала, что это просто‑таки неприлично, заявляться к людям без приглашения… улыбается весь такой, ручки целует…
Она на ручки эти, упрятанные в перчатки явно не новые, хоть и добротные, вздохнула.
- Красавицей меня назвал…
Кот, приоткрыв один глаз, фыркнул: этакой‑то лести и поверить… нет, к Аниеле он был по - своему привязан, но меньше, нежели к дому и собственной плетеной корзинке.
- А выходил… сунул карточку, сказал, ежели тетушка образумится, чтоб нашла его…
- Но она не образумилась?
- Я карточку ей положила… и… и понимаете, клиентов не осталось… а денег… мы ремонт сделали… и еще на воды съездили… и вот… а он был одет так хорошо… и я подумала, что, может, зря тетушка гневается… она вспыльчивой женщиной была. Но отходила легко… и если бы отошла, подумала… глядишь и…
- Но она не отошла?
Аниела понурилась и призналась:
- На третий день, когда я думала, что все уже… то подсунула ей визиточку… а она на меня накричала, чтоб я не смела с этим… с этим человеком связываться. Назвала его бесчестным… и карточку в мусорное ведро выкинула.
- А вы достали?
Аниела покачала головой.
- Я подумала… он такой обходительный… и…
- Вы встречались?
На сей раз кот определенно испустил тяжкий вздох.
- Он… он меня встретил… помог корзинку поднести…
- Когда?
- Позавчера… - теперь она говорила шепотом, избегая смотреть в глаза. - Он мне так сочувствовал… так сочувствовал… и сказал, что если вдруг помощь понадобится… и что у него к тетушке был деловой интерес…
- Какой?
Слишком все просто… но кто сказал, что надо искать сложности?
- Он… он был родом с Приграничья… а там много мужчин одиноких… у него имелись анкеты с собой… но вот с женщинами пан Зусек совсем не умеет работать. А у тетушки получалось… с ее репутацией… она бы легко подыскала невест…
- А вы?
- Я… я не знаю… я не уверена, что сумею…
- Вы отказались?
Красная карточка раздражала самим своим видом.
- Н - нет… он был так настойчив… я говорила, что, наверное, дом продам… и уеду… наверное, уеду… но обещала, что подумаю…
Убрать упрямую старуху, чтобы дело перешло к наследнице, которая куда более сговорчива?
Возможно, но… он ведь не мог не понимать, что первым делом проверят именно его. И то, что пропустили пока, случайность, не более…
- Но я… понимаете, у меня нет тетушкиного таланта… - Аниела комкала платочек и остервенело чесала за кота за ухом, отчего и ухо, и сам кот, несколько подрастерявший прежнее равнодушие, подергивался. - И я… я не смогу… к тому же, тетушка говорила, что он бесчестный человек… но такой обходительный.
- Все мошенники обходительны, - заметил Себастьян, поднимаясь. - Могу я осмотреть комнату вашей тетушки?
Аниела рассеянно кивнула, мысли ее явно были заняты уже не тетушкой, и не Себастьяном, но предложением пана Зусека, которое и хотелось принять, и все же было боязно.
В комнате Зузанны Вышковец вязаных салфеток не наблюдалось.
Здесь было чистенько.
Аккуратненько.
Безлико. Ни тебе статуэток на полочке, ни картинок с котятами аль младенчиками, ни иных мелочей, до которых так охочи женщины.
Кровать металлическая.
Цветастое покрывало и подушки, выставленные башней. Кружевная накидка, единственной, пожалуй, уступкой женской натуре хозяйки. И тяжелый секретер заместо туалетного столика.
На секретере - снимок. Зузанна Вышковец, еще живая, дама весьма и весьма строгого вида, стоит, придерживает под локоток Аниелу в траурном ее облачении.
Себастьян снимок сдвинул и провел по секретеру пальцами: убирались в комнате постоянно.
- Вы ничего отсюда не выносили?
Аниела всхлипнула и покачала головой:
- Тетушка не любила, когда я ее вещи трогала…
Себастьян выдвигал ящик за ящиком.
Счета. И снова счета, на сей раз перевязанные красною лентой, с пометками об оплате… пачка красных листовок, из тех, которые бросают в почтовые ящики.
Знакомый призыв:
"Разбуди в себе варвара!"
Себастьян немедленно ощутил просто‑таки небывалое желание этого самого варвара раскрыть, желательно, при непосредственной встрече с паном Зусеком. Чувствовал, пригодится.
Ежедневник… список покупок… заметка заглянуть к портнихе…
Мелочи чужой жизни. И странно, потому как жизни больше нет, а вот эти мелочи остались.
На последней странице размашистым почерком значилось: "неч. 9–17, ВВ".
Любопытно.
Страницу Себастьян вырвал и, сложив, убрал в карман. Чуял: пригодится еще.