ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Иштеребинт
Но что может быть существеннее живота и кнута? В том месте, где я живу, они откровенно правят нашими душами; слова представляют собой нечто едва ли большее, чем украшение. Поэтому я говорю, что дабы не умереть, люди должны страдать так, как не могут они выразить словами. Такова простая истина.
- АЙЕНСИС, письмо Никкюменесу
Конец лета, 20 Год Новой Империи (4132 Год Бивня), Иштеребинт
Он не мог ощутить подушку.
Сорвил лежал в постели - просторной, вырезанной в украшенном изображениями камне - и всё же не мог ощутить подушку.
Однако, в покои его проникал солнечный свет, бледный в подобных глубинах… и дуновение прохладного, свежего воздуха.
Они находились в Пчёльнике, понял он, самом высоком из чертогов Иштеребинта. Отбросив в сторону тонкие как паутина одеяла, он подвинулся к краю постели, и поднял руки к гладкому шлему, который, как он прекрасно знал, оставался на месте - но тело умеет надеяться само по себе. Увы, Амиолас, как и прежде полностью охватывал его голову.
Взгляд прикрытых шлемом глаз, тем не менее, проникал в самые тёмные уголки комнаты, а лившийся из шахты в потолке яркий свет слепил его. Постель располагалась в приподнятом на три ступеньки углу тесного библиотечного помещения, занятого полками с кодексами и железными стеллажами грубой, по всей видимости, человеческой, работы, на которые были навалены свитки самого разного вида - от откровенного тряпья до рукописей, блиставших нимилем, серебром или золотом.
Наконец, он обнаружил и упыря, и едва не подскочил на месте, потому что Ойнарал находился совсем рядом - за драпировкой кровати. Он стоял недвижно как мраморное изваяние, каковое и напоминал оттенком кожи, подставив длинный нимилевый клинок лучам света, и чуть поворачивал его, следуя отблеску игравшему на лезвии.
Холол, понял Сорвил. Меч носил имя Холол - Отбирающий дыхание.
- Что ты делаешь?
- Облачаюсь к войне, - ответил нелюдь, не глядя на него.
Сорвил заметил, что на Ойнарале был второй, более тяжелый хауберк, одетый поверх той нимилевой кольчуги, в которой он ходил прежде. А рядом заметил овальный щит, прислоненный за спиной упыря к чему-то вроде рабочего стола и казавшийся абсурдным из-за множества вырезанных на нем изображений.
- К войне?
С быстротой, воистину нереальной, упырь воздвигся перед ним, выставленный клинок уперся в поверхность Амиоласа там, где точно ослепил бы Сорвила, не будь лицо его прикрыто. Тем не менее, Сорвил не шелохнулся, любопытным образом он не испытывая тревоги, обладая отвагой, ему самому не принадлежащей.
- Боюсь, что ты посетил нас в неудачное время, сын Харвила, - проговорил Ойнарал Последний Сын голосом грозным и ровным.
- Почему же?
- Наше время прошло. Даже я, рожденный последним … даже я ощущаю начало конца…
Мрачный взгляд ещё более потускнел, обратившись внутрь себя.
- Ты имеешь ввиду Скорбь.
Ойнарал хмуро свел брови; рука его дрогнула самую малость. Свет пролился на всю длину пришедшего из неведомой древности кунуройского меча.
- Уцелевшие сбиваются вместе, - произнес он скорее голосом только что освободившимся от страстей, чем бесстрастным, - чтобы с течением лет погрузиться в то самое смятение, которого они так боятся. Но Упрямцы… пускаются в путь, и гребут, пока не потеряют из виду все знакомые им берега… чтобы заново обрести себя посреди позора и ужаса.
Ойнарал даже не шевельнулся, однако как бы поник. - Многие… - проговорил он едва ли не с человеческой интонацией. - Многие нашли дорогу в Мин-Уройкас…
Неверие и, явно не принадлежащий ему самому, гнев заставили задохнуться юношу.
- О чем ты говоришь?
Ойнарал потупился. Но клинок Холола, злобно отливающий белизной, не шевельнулся.
- Кузен! - Вскричал Сорвил не своим голосом. - Скажи, что ты шутишь!
Потрясение. Гнев. И стыд - стыд прежде всего.
Бежать в Мин-Уройкас?