Совсем молодого еще юнца, который, тем не менее, обвинялся уже в подрыве государственных устоев. Пытался какую-то машину изобрести, которая якобы сама могла лопасти мельниц крутить и не только в сезон ветров, а и в сезон дождей, и свет давать, в прозрачную вазу спрятанный. Смешно. Будто бы в сезон дождей что - то работать может. Когда все тонет в потоках воды, стремящейся с неба, и все сидят по своим домам, и только мужской пол высовывает нос на улицу, да и то лишь в случае крайней необходимости. Узник пытался выглядеть бодрячком, да только заметно его потряхивало при взгляде на палача - предварительные пытки уже были произведены. Стены в каземате давно стали грязно-коричневого цвета, с веками въедавшимися потеками - крови, воды, рвоты и всякого такого, что может еще использоваться в тяжелом и неблагодарном ремесле выбивания правды. А запах, запах тоже соответствовал месту и времени - запах угасших надежд, замученных ожиданий, затхлости, пота, того самого тяжелого липкого пота, который выступает на всем теле, когда страшно до жути, до состояния такого, что вот-вот лопнет мочевой пузырь и по ногам потечет желтенькая водичка, вперемешку с коричневой вонючей жижей. Углы были затянуты пыльно-мохнатой паутиной, нараставшей там уже много времен, пауки, что сидели в центре, тоже такие, особенные - очень толстые, с детскую головку величиной, чем питались - понятно. Поговаривали, что они очень любят кровушку и мяско человеческое, которое, бывало, остается после того, как узник уже сознается или не может говорить, чтобы сознаться, и волокут его бессловесного на казнь, как якобы сознавшегося, потешить народ. У палача среди пауков любимцы были, он им даже имена давал.
Магистр войдя, основательно умостился в удобном кресле и трижды хлопнул в ладоши - что вы, мол, меня ждать заставляете. Палач надел свой знаменитый красный кожаный колпак с прорезями для глаз и начал деловито привязывать руки заключенного к деревянному креслу, потемневшему от времени и крови. Вошел писарь и устроился неподалеку в углу, чтобы вести протокол допроса и внести свою лепту, так сказать, в историю Мира. Все записи допросов покрывались специальным составом и хранились в монастырях неподалеку. Сегодня вечером должен был оттуда прибыть монах с магистратовой долей от казны монастырской, и он же уносил накопленные за неделю свитки с запечатленными допросами. Допрос вел Магистр, а правдивость ответов подкреплял своим мастерством палач. Пленник уже был готов, процедура добывания правды началась.
- Имя твое? Род занятий? К какой касте принадлежность?
- Святозар Сенкевич. Изобретатель я. Работал у Форстона на стройке.
Свободнокровые мы, из западного приграничья.
Магистр усмехнулся, не к месту вспомнилось, что и повар его знаменитый оттуда же. Писарь подобострастно хихикнул, палач хмыкнул. Магистр продолжил:
- Ныне все рядятся в изобретатели, на стройке-то ты кем был? Лишь бы не работать.
Вот раньше только за то, что ты пытаешься что-то изменить в уже давно проверенном и надежном, уши бы отрезали и сразу отправили ворон кормить. А мы тут еще на тебя время тратим, на таких, как ты, хроновых помощников. Вон палача потеть заставляешь, в колпаке ему, небось, жарко. А сейчас еще из тебя правду выбивать придется. А, Святозар Сенкевич? Как ты докатился до изобретательства?
Не было других занятий у тебя, что ли? Родители-то как тебе позволили учиться на такое? Это же еще недавно каралось…
- Я, господин Магистр, сам все выучил. Родителей не помню, сирота я. Вот и выучился. А с детства интересно мне было, как да что устроено. И в сезон дождей заняться было нечем, вот и сидел в кузне, выдумывал себе занятия. У нас в приграничье и вовсе скучно. Дед Пров-кузнец меня металлическому ремеслу учил, ну я и попутно все изучал, что попадалось. А потом попал на глаза к господину Форстону. Он ко мне сочувствие поимел, я ему устройства всякие творил - для подъема груза на высоту, для перемешивания всяких материалов, да много чего.
Память и зрение у меня хорошие, говорят, прабабушка какая-то из астрономов была, - пленник поднял на Магистра взгляд - глаза и вправду схожи с астрономовскими, - А палач пусть меня не пытает, вы ему скажите, - и ему хорошо, не потеть, а я и так все расскажу. Вели, Магистр, чтобы мои рисунки принесли или дали на чем рисовать.
Магистр от подобной речи сначала опешил, а потом хохотнул - утреннее солнечное настроение понемногу возвращалось - велел принести рисунки узника, чтобы не терять времени и успеть закончить все допросы до прибытия монаха-казначея. На сегодня надо было успеть дотемна, чтобы неделю закрыть вчистую, и отправить все свитки с монахом, а не тянуть до начала недели, не любил Магистр неоконченных дел. Поэтому сейчас и решил - остальные пусть до после выходных ждут, хотя и думали с палачом нечто этакое сотворить - какие-нибудь редкостные пытки учинить.
Принесли требуемое, рисунков оказалось не так уж и мало. Схемы какие-то непонятные. Развешали, где придется.
- Развяжите его, объясняй теперь, ради чего палачу следует от тебя отдохнуть?
Святозар, растирая затекшие руки, подошел к своим схемам и с благоговением начал:
- Позволь предоставить на твой суд, господин Магистр, ветряк моего изобретения, который во время ветров будет копить силу ветра в вот эту катушку, а потом, в другое время, сможет ее высвободить, и будет вращать крылья мельницы и зажжет эту запаянную вазу со стержнем внутри светом, не хуже солнечного. И да поможет мне Великая Семерка.
После этого вдохновленный вниманием Сенкевич достаточно долгое время вещал о своем изобретении, которое, как он сказал, "позволит превратить ночь в день, чтобы хроновы помощники не могли вредить никому из мирян". Бегал по камере, войдя в раж и пытаясь донести до слушателя всю полезность своей придумки. Но чем больше он распалялся, тем больше хмурился Магистр, представляя себя полную ломку всего, что так хорошо было устроено и так ладно работало в течение уже которого времени. Да и сам процесс общения с узником слишком затянулся.
Магистру начал надоедать торопливый рассказ смуглого человечка, быстро бегающего по каменному полу от рисунка к рисунку и еще не знающего, что он уже приговорен, его изобретение оказалось лишним в этом Мире. Потому что попал в "не тогда и не туда". В ненужное место и в неподходящее время. От наступившей скуки Магистр начал внимательно разглядывать узника, увидел реденькие темные волосики, немного торчащие уши, нос с горбинкой. Подумал, что в детстве мальчишку сверстники лупили, наверное, нещадно за умничанье. И не зря лупили, жалко, что не забили совсем. Тогда бы Магистру не пришлось сейчас выслушивать весь этот скучный бред. Понаблюдав еще немного за пауками в углах камеры, Магистр властно вскинул руку в останавливающем жесте:
- Довольно, Сенкевич. Мне понятно, что ты хотел сказать.
Странные серые глаза взглянули с последней надеждой на правителя, робко так, немного исподлобья:
- И каково будет твое решение, господин Магистр?
- Виновен. Ты виновен в подрыве устоев государства, в преступлении против высочайшей милости и правления государей наших Примов. Ты виновен и будешь казнен, каким способом - тебе будет известно позднее. Приговор окончательный и помилован ты не будешь. Смерть твоя послужит для устрашения всех инакомыслящих, и не обещаю тебе, что он будет легка. Говори, если тебе еще есть, что сказать. Последнее твое слово прозвучит сейчас. После никто уже не заговорит с тобой, как с человеком, будешь ты просто груда костей, облеченная в кожаный мешок и вращающая по недоразумению глазами. А уши, уши тебе обрежут, как преступнику, приспешнику Хрона, чтобы ты не смог услышать его приказы, когда попадешь в его Хронилища и не сможешь навредить Великой Семерке. Ибо великий грех это, особенно для свободнорожденного - пытаться изменить существующий порядок в Мире. Кто ты каков, чтобы изменить Мир?
Узник съежился еще больше, вконец напуганный сказанным - вроде бы сначала Магистр был благожелательным и слушал вполне спокойно. Внезапно выпрямился, словно вспомнив что-то, что еще позволит ему остаться-таки в списках живых, и, решившись отдать самое дорогое, что еще оставалось:
- Господин Магистр, я имею сказать еще вот что. Как-то мы ремонт в часовой башне здешней производили, и наткнулись в подвале на чертеж. Была эта схема где-то прежде глубоко зарыта, а в тот момент произошло, помните, повальное почвотрясение и всякий хлам был вынесен наверх? Так вот, там обнаружили мы странную схему, которая включала в себя все часовые башни Мира, якобы связанные между собой и с блангоррской башней.
Тут Святозар остановился, увидев, какое странное выражение приобрело лицо Магистра. Оно стало багрово-желтым, правитель, задыхаясь, схватился за грудь, пытаясь вздохнуть. Подбежали все, кто был в пыточной в тот момент, начали суетиться вокруг, предлагая кто что - пить, стул, открыть двери, кто-то, особо ретивый, предложил кровь пустить. Магистр замахал руками, из предложенного выбрал стул и воду, затем приказал всем удалиться из камеры, оставив его наедине с заключенным, объявив, что дело государственной важности. Как только подручные удалились, Магистр подошел к заключенному:
- Говори.
- Так вот, в схеме той была нарисована связь между всеми часовыми башнями и странное какое-то устройство, которое встроено в часы, а камни те, помните, которые на всех башнях есть, камни те, они там тоже не просто так. И там внизу, под наблюдательными площадками еще…
Тут Магистр сделал Сенкевичу знак замолчать, подошел к нему поближе, придвинув свое мясистое ухо, слегка поросшее седоватым пушком, и знаком предложил продолжить рассказ. Сенкевич зашептал нечто такое, что уже было известно Магистру, но изобретателю о том не было ведомо, было последней его надеждой, его выкупом, билетом в жизнь. Магистр выслушал, благосклонно покачивая головой.
Рассказ продолжался довольно долго. Затем, ни слова не произнеся, Магистр подошел к окованной металлом двери, резко распахнул ее, зычным криком созвав всех тех, кого перед этим выгнал из камеры. Когда все вернулись, приказал вырвать язык у пленника и обрезать уши.
В ужасе от услышанного, казнимый не мог и слова сказать. Из горла вырвалось только какое-то придушенное шипение, которое все же потом прорвалось в страстный крик невинно осужденного:
- ЗА ЧТО???? Магистр, вспомни Кодекс! Оставь мне жизнь!
Магистр, повернув к бывшему изобретателю бесстрастное лицо, сухим голосом возвестил:
- Ты виновен в подрыве устоев государства, в преступлении против высочайшей милости и правления государей наших Примов. Приговор окончательный и помилован ты не будешь. И не надо такое лицо мне показывать, я тебе и ранее приговор огласил, а ты, подлец, попытался мне предложить сделку! Мне, Магистру Мира, всаднику, владельцу единорога, рыцарю серебряные шпоры, трубадуру и кастырю? Молчишь?! Вот и молчи! - подошел к чертежам и сорвал их все, сворачивая небрежно.
И обратившись к палачу уже:
- Да, а язык ему сейчас же вырви. Чертежи все упаковать, не читая, не разглядывая, под страхом быть обвиненным в соучастии. Все мне принести! Недосчитаюсь, головы поснимаю, собственноручно, буду тупым ножом отпиливать!! - прогремел на всю пыточную и вышел, едва не прищемив секретаря, который, юркнув в приоткрытую дверь, поспешил семенящей походкой за Магистром.
Заскучавший было палач странно как-то засопел под своей маской, подошел к узнику, который отныне переставал быть в списке живых и лишался всех своих прав, которые прежде были у него. Взял Святозара за руку и повел к забрызганному багрово-коричневыми пятнами станку, на котором удалялись неугодным и болтливым их языки. Страшное мучение отразилось во взгляде Святозара, с потерей языка уходящего из мира живых, а с потерей ушей - и из мира мертвых. Будто бы и не существовал Святозар Сенкевич никогда, и не было такого. Имя его будет вымарано из всех регистрационных книг, а любого, кто будет замечен и обвинен в упоминании имени незадачливого изобретателя, лишат ушей.
Магистр шел по коридорам, улыбаясь каким-то своим мыслям, невпопад кивая бубнившему что-то секретарю, заложив себе в память закладочку - найти Крэйга Форстона, каменщика и притянуть к ответу. День, так светло начавшийся, не обманул ожиданий. Из прошлого вернулся к нему утерянный секрет, за который не жалко было не только этой чужой жизни, Были грешки и потяжелее. Магистр заплатил целой кастой астрономов, самых почитаемых после пастырей и Примов, людей за могущество и силу. Вспомнились и те, чьи жизни ушли в уплату темнобородому за могущество, богатство и славу. Пришли и непрошенной колючкой зацепились, застряли в памяти. Воспоминания, которые были из тех времен, когда его еще звали Торнвальдом фон Реймер, и именно они, эти воспоминания сегодня весь день портили настроение.
Было это очень-очень давно. На самом краю Мира, на границе с Дикими мирами, куда направлялось блестящее войско во главе с юным Торнвальдом, неподалеку от купеческого Торговища, раскинулся город Турск, омываемый чистейшими водами озера Мэйри. В этом городе и решено было устроить трехдневную передышку для блестящего воинства. Турск приятно поразил своей продуманностью, немыслимой чистотой, богатством горожан и множеством отрешенных от Мира астрономов. Астрономов, конечно же, все и ранее видели, но эти, турские, были какие-то совсем немыслимые. Их глаза, которые, казалось, смотрят сквозь вас, будто бы видят нечто, невиданное и невидимое ни для кого более. Эта отрешенность была чем-то сродни надменности, которую фон Реймер запомнил. Крепко запомнил, чтобы при случае поквитаться. Ибо нет никого в Мире могущественнее и величавее, чем он, юный советник блангоррского Магистра! А вот не склонивший голову перед величием войска, в лице которого сам Прим выступал в поход, да будет уничтожен.
…Город был славным. Розово-голубые рассветы, когда все семь светил начинали поочередно появляться над горизонтом, пурпурно-синие закаты, когда темнело медленно, и луны начинали свое неторопливое восхождение, провожая дневных собратьев, размеренно опускающихся за горизонт. Воинам повезло, и астрономы постарались, было тщательно просчитано время выступления в поход.
Поход длился все межсезонье и теплый сезон. Не пришлось сражаться с ветрами или шагать под проливными дождями. В Турске была тогда самая благодатная пора - рыбаки возвращались с богатым уловом, ветви деревьев ломились от плодов, а стада увеличивались с каждым месяцем и девушки хорошели с каждым рассветом. Да, вот девушки в Турске заслуживали песнопений, серенад, сражений, некоторые стоили целых городов. Про них можно было бесконечно разглагольствовать и писать стихи, песни, плясать вокруг них кругами всякие странные танцы. Дамы и девы в Блангорре тоже были неплохи, но горожанки Турска… Один взгляд - и ты пленен навеки. Особо хороши дочери астрономов - эти были просто небожительницами, за них можно было отдать полМира. Вольностей солдатских не было, особо страждущие заехать успели в Багрод - пригород, где обитали тиманти, и насладится прелестями тамошних девиц. Здесь же царили чистота и благолепие. Хотелось петь, слагать стихи, дарить цветы и вздыхать потихоньку, сидя под окном своей звезды и плакать от счастья, что довелось здесь побывать… В поход уже никому и не охота было. Зачем какое-то эфемерное богатство и слава, когда счастье - вот оно, рядом сидит или идет, мило улыбаясь. Смеется заливисто над твоими шутками, поднимает взгляд свой, озаряя весь день одним только присутствием. Торнвальд на первом же приеме в честь славного мирского войска был сражен неземной красотой дочери старшего астронома Селены Виктории де Аастр. Готов был бросить все, за нее не жалко было и весь Мир отдать. Свое время без остатка проводил рядом с астрономовыми башнями, чтобы хоть краем глаза увидеть свою прекрасную деву - впервые перестал думать о богатстве и славе, а захотелось иного. Селена же проплывала мимо, бросив равнодушный взгляд. Непривыкший к такому обращению юный рыцарь вскипал, уходил, клянясь про себя забросить это дурное занятие и призывая Хрона на астрономовы головы. А потом приходил снова. Иногда Селена насмешничала, спрашивая, а когда это рыцари воюют, или воюют только с девами?
Ох, и языкаста была она. Бритва просто, а не язык. Скажет, как отрежет. Но хороша, даже во снах не приснится такой красоты. Вся словно точеная - высокая пышная грудь, крепкие бедра, длинные ноги, белоснежная кожа без единого изъяна. А лицо - настолько прекрасных просто не бывает. Слегка худощавое, чуть скуластое, высокие дугами брови, проклятые астрономовы глаза с этим горящим зрачком, длинные черные волосы, обычно безжалостно стянутые в косу. Темно-розовые, чуть припухшие губы, которые, когда улыбались, открывали белоснежные, безупречные зубки - одно только ехидство ее улыбок могла свести с ума. Умна, прекрасна и обаятельна - просто безукоризненна была дева Селена де Аастр. Обаятельна, но не с Торнвальдом. И ум свой она при встречах с юным советником направляла лишь на подколки да насмешки. После очередной перепалки рыцарь ушел от башни, сжав кулаки так, что долгое время не сходили с ладоней полумесяцы от впившихся ногтей. Все их словесные пикировки, заканчивались полной победой Селены, которая, гордо подняв голову и торжествующе откинув за спину косу, уходила к себе.
Даже спина ее была полна презрения к жалкому рыцарю, который сидел, трепеща от нанесенного оскорбления. Любовь живет рядом с ненавистью. И просыпающаяся ненависть юного советника изменила судьбы многих… Ночь, наступившая после неудачного свидания, была долгой - вязкой и сине-зеленой, как полуразложившийся труп. Время вновь потеряло свою нить и нашло нечто, что заменило ее - тянущееся, ползучее. За эту проклятую ночь униженный рыцарь проживал снова и снова свою жизнь, сидя в палатке, которая больше похожа на переносной дворец, беседуя и поднимая в чью-то честь бокалы, говоря с невидимыми собеседниками. Ох, не видела Селена своего воздыхателя в этот час. Не знала она, с кем имеет дело.
Страшен он был. Озлобленный, всклоченный, донельзя пьяный советник являл собой почти точную копию хронова облика, с обожанием малюемого оголтелыми поклонниками темнобородого. Заглянувший было за приказаниями паж, вылетел как ветер, только увидев это чудное зрелище.
Первые лучи рассвета привели уже протрезвевшего Торнвальда к городскому кастырю-кровнику, где рыцарь предложил услуги своего войска для истребления хищников - любых, которые досаждали городу - одноногих, двуногих, многоногих, всяких. Объяснил тем, что время выхода в поход еще не настало, а солдаты и рыцари могут потерять хватку и расслабиться, привыкнув к мирной жизни. Недоуменно выслушал пастырь Турска это предложение, но вынужден был его отклонить - не было никаких хищников окрест, чтобы досаждали горожанам.
Когда прошли все мыслимые и немыслимые сроки, и нужно было выступать в поход, приснился фон Реймеру сон. Явился ему Хрон. Такое уже бывало и ранее.
Когда мешали всякие неугодные его планам. Мать, отец, брат, несчетное количество девок, косо посмотревших, да мало ли еще кто. Те, кто мешал, те, кто был неугоден.