Отведенная гостю комната располагалась под самой крышей в боковом крыле замка, и имела вид мансарды. Из окна открывался величественный вид на горы, усыпанные снегом и поросшие соснами и кедрами. Рувато немного полюбовался пейзажем, пока не начало темнеть; затем стащил сапоги и бросился на постель, не утруждаясь дальнейшим раздеванием. Комедия, которую он разыгрывал перед дюкессой в течение вечера, утомила его сильнее, чем нелегкое путешествие через горы. Вся эта пустая болтовня про общих столичных знакомых, сплетни, светские слухи… Впрочем, результат был вполне удовлетворительным: высокомерная хозяйка замка даже не заподозрила, что за улыбчивым спокойствием гостя может что-то скрываться. Роль удалась; если бы Рувато хоть на минуту позволил прорваться наружу своим истинным чувствам, он перестал бы уважать себя.
Однако, в данный момент отчаяние его было столь велико, что трудно было продолжать сдерживаться. Несмотря на то, что он наговорил дюкессе, на душе у него вовсе не было так уж спокойно. Он слабо представлял себе, как выпутываться из ситуации, в которой оказался. Явившись в горный замок, Рувато надеялся если не встретить здесь предложение помощи, то хотя бы получить совет и сочувствие, но не дождался ни того, ни другого. Не было никакого сомнения, кого природа взяла за образец, когда создавала императора Бардена. В отношении жестокосердия дюкесса Шлисс ненамного уступала брату. Вероятно, в жизни она руководствовалась исключительно своей ненавистью к брату-императору, остальное ее интересовало мало.
- Идиот, - пробормотал Рувато, имея в виду себя: прекрасно зная дюкессу, он все же на что-то надеялся!.. Ну не идиот ли?
Но утром он спустился из своей спальни, чтобы позавтракать с хозяйкой, с улыбкой и безмятежным взором. Пышные волнистые волосы его были тщательно расчесаны, щеки чисто выбриты, одежда - насколько это было возможно - вычищена и приведена в порядок. Дюкесса же была мрачна, всю ночь она провела в тяжких раздумьях и не считала нужным это скрывать. Впрочем, мрачное настроение никак не сказалось на ее аппетите. Уединившись в горном замке своего супруга, дюкесса отнюдь не ограничивала себя ни в чем, и стол ее ломился от яств, хоть и не слишком изысканных, зато сытных. Кои яства она и поглощала в количестве, сделавшем бы честь любому мужчине; насколько Барден был сдержан в еде, настолько его сестра Карлота была невоздержанна. Рувато подумал, сколько пищи требуется на поддержание жизни столь пышного тела, и ужаснулся. Сам он ел мало, и дело было вовсе не в великосветском этикете, предписывающем едва притрагиваться к пище, как полагали некоторые; просто после того, как он получил ранение, у него почти никогда не было аппетита.
- Куда вы теперь поедете? - дюкесса первой нарушила повисшее над столом молчание, вынырнув из своих мрачных мыслей.
- Не знаю, - с улыбкой ответил Рувато. - Да и вам лучше не знать. Обладание подобными сведениями едва ли принесет вам пользу, миледи.
- У вас, может быть, есть покровитель, о котором вы не хотите говорить?
- Я сам себе покровитель, и надеюсь сохранить подобное положение вещей впредь. Послушайте, миледи, - заговорил Рувато уже серьезно, отложив столовые приборы, - я дам вам совет. Уезжайте немедля; укройтесь в самом дальнем и неприметном своем поместье, и сидите там тихо. Может быть, через какое-то время император забудет о вас. Во всяком случае, у него достаточно других забот.
- Ну уж нет! - дюкесса вскинула на него негодующий яростный взгляд, так напомнивший ему взгляд императора. - Я не позволю, чтобы он позабыл обо мне!
- Воля ваша, - ответил Рувато, внимательно на нее взглянув. - А я вас предупредил. Теперь же позвольте откланяться, не смею больше надоедать вам.
- Вы уже уезжаете?
- Да. Не хотелось бы провести ночь в горах; там, внизу, гораздо уютнее.
- В таком случае, желаю вам удачи, князь.
- Благодарю.
Не в обычаях высокомерной дюкессы было провожать гостя до порога, поэтому распрощались они в столовой. Рувато вышел во двор, где Газак, тот самый молодой диковатый слуга, явный горец, подвел ему оседланную лошадь. К седлу была приторочена дорожная сумка и меч в ножнах. В сумке хранилось то немногое, что Рувато счел нужным забрать из своего эдесского дома (в том числе письма от Илис). Меч же он возил с собой скорее по привычке и для устрашения возможных недоброжелателей, практической пользы от него было немного. Своей руке Рувато больше не верил; в минуту опасности тело, как правило, выходило у него из-под контроля и могло выкинуть какую угодно штуку, которая привела бы к гибели скорее его самого, чем противника. Это было мучительно, неудобно и стыдно, но до сих пор ни один из лекарей, к которым обращался Рувато, не взялся восстановить нарушенные загадочные связи между мозгом и мышцами.
Утро выдалось ясное, но очень холодное, и Рувато заранее приготовился мерзнуть, поскольку дюкесса не снизошла даже до того, чтобы предложить гостю более теплую одежду. По мере того, как он удалялся от замка, на небе прибавлялось облаков, солнечный свет тускнел, и вскоре начал накрапывать дождь вперемешку с мокрым снегом.
- Только этого не хватало, - пробормотал под нос Рувато и пришпорил коня, рискуя сорваться со скользкой неровной тропы. Но лучше, подумал он, сразу свернуть себе шею, чем вымокнуть до нитки под ледяным дождем и медленно угасать в лихорадке.
Чем ниже он спускался, тем сильнее лило. Правда, снега больше не было, но утешало это слабо. Рувато промок насквозь, его колотила дрожь такая сильная, что мышцы начинали болезненно ныть. Поэтому, когда сквозь ливневую завесу он разглядел чуть в стороне от дороги что-то вроде хижины, он без раздумий устремился туда. Через минуту он что есть силы колотил в дубовые доски двери, но никто к нему не вышел. Тогда он вошел без приглашения. Хижина оказалась временным жилищем охотника или лесоруба, и Рувато в мыслях горячо поблагодарил человека, который оставил в углу небольшой запас дров и все необходимое для разведения огня. Стесняться было некого, так что он разделся и развесил одежду перед очагом, чтобы просушить. Несмотря на скудность дорожных припасов, из которых мог бы получиться только самый скромный ужин, ночь обещала быть гораздо более приятной, чем та, что он провел накануне в доме дюкессы. В столице Рувато привык окружать себя роскошью, раз уж он был лишен иных развлечений, но спокойно мог обойтись и только самым необходимым. Ведь говорил же он Карлоте, что был солдатом, а солдаты привычны ко всему.
В ожидании окончания дождя Рувато занялся тем, что не успел сделать в Эдесе. Он вытащил из сумки кинжал, сел рядом с очагом и стал прядь за прядью отрезать волосы и бросать их в огонь. Зеркала под рукой у него не оказалось, поэтому все пряди получались разной длины; вид, должно быть, был ужасный. Но в этом был свой собственный расчет. Простолюдины часто носили короткие волосы; ни один аристократ не согласился бы расстаться со своими длинными локонами, разве только под угрозой смерти. Рувато не хотел привлекать к себе внимание великолепной пышной шевелюрой цвета бледного золота; что до открывшихся под волосами шрамов, то их должна была спрятать довольно уродливая шапка наподобие тех, что носили крестьяне. В таком виде Рувато стал бы неузнаваем - что и требовалось. Избежав ареста в Эдесе, он не хотел попасть в руки имперских солдат где-нибудь на дороге.
* * *
Так получилось, что в императорский дворец в Эдесе сестра и сын императора прибыли одновременно. Завидев впереди в коридоре знакомую массивную фигуру дюкессы, облаченную в придворное платье цвета рубинового вина, Марк удивился и остановился в нерешительности. Разговаривать с теткой ему не хотелось. Он редко видел ее, почти совсем не знал, но не любил за высокомерие и грубость, а еще за то, что подсознательно чувствовал ее ненависть к императору, его отцу.
Но встречи избежать не удалось: дюкесса уже заметила Марка и на всех парусах устремилась к нему. За ней едва поспевал молодой детина мощного сложения, с неопрятной бородой и всклокоченной шевелюрой - то ли слуга, то ли телохранитель.
- Марк! - пробасила дюкесса и сцапала Марка за руки. - Мальчик мой, как давно я тебя не видела! Как ты вырос! Настоящий мужчина. Давно ты приехал? Судя по твоему виду, только что, - она окинула быстрым взором пропыленную и несвежую одежду Марка и его испачканные дорожной грязью сапоги. - Откуда ты явился, с поля боя?
Марк слегка опешил под ее напором. Обычно она держалась очень надменно, обращала на него внимания не больше, чем на стул или шкаф и уж точно никогда не называла "мальчик мой". Однако, избавляться от нее нужно было как можно скорее, и он сказал сухо:
- Простите, миледи, но я очень спешу. Меня ждет отец.
В ответ на это Карлота попыталась ласково улыбнуться. Но у нее ничего не вышло; ее надменный толстогубый рот не умел улыбаться ласково, и улыбка вышла кривая и жутковатая. Когда подобное выражение появлялось на лице императора, это предвещало крупные неприятности тому, кому улыбка была адресована. Марк содрогнулся и попытался пройти мимо, но дюкесса держала крепко.
- Я тоже хотела поговорить с твоим отцом, - заявила она. - Думаю, он примет нас обоих.
Она отпустила руку Марка, но тут же вцепилась в его локоть, и потащила по коридору в направлении кабинета императора. Выглядели они, по мнению Марка, нелепо: дюкесса была выше его на полголовы, а обилие тела превращало ее в настоящую живую гору; при том, что сам Марк был довольно крупного сложения, рядом с ней он терялся. Впрочем, рядом с этой монументальной женщиной померк бы и Барден.
Изображать галантного кавалера было нелегко; Марк стискивал зубы от гнева и отвращения и старался не смотреть в сторону своей дамы. К тому же, его смутно беспокоило и держало в напряжении присутствие за спиной странного слуги дюкессы.
Таким образом, олицетворяя собой трогательное семейное единство, они переступили порог императорского кабинета. Помня о правилах вежливости, Марк пропустил дюкессу вперед и потому не видел, как отреагировал Барден на появление сестры. Реакция же императора была недвусмысленной: его губы решительно сжались, а черты застыли в каменной неподвижности. Вместо того, чтобы подняться навстречу даме, он откинулся на спинку кресла и из-под полуопущенных тяжелых век устремил на гостью мрачный и злобный взгляд. Карлота ответила не менее выразительным взглядом, но все же почтительно склонила перед ним голову. Как уже говорилось, Марк не видел этого обмена взглядами, но зато видел казначей, в почтительном молчании застывший по левую руку от императора; в эту минуту он как раз давал отчет по состоянию государственной казны. Хотя ярость и ненависть в глазах августейших брата и сестры никак к нему относились, он побледнел от предчувствия беды и не смог сдержать дрожь. Видел обмен взглядами и Альберт, сидевший тут же и занятый просмотром счетов. Очень внимательно он посмотрел сначала на Бардена, потом на Карлоту, чуть нахмурился, но ничего не сказал и вернулся к документам.
- Я занят, Карлота, - начал император угрожающе и надменно. - И я попросил бы тебя… - но тут он увидел выступившего из-за спины дюкессы Марка и осекся. Но уже через секунду продолжал ничуть не смягчившимся тоном: - Марк, мне нужно закончить дела.
- Если позволишь, отец, я подожду здесь, - отозвался Марк спокойно.
- Хорошо, - после короткого размышления сказал император и снова обратил взгляд на дюкессу, глаза его вспыхнули. - С тобой, сестра, мы поговорим позже. Оставь нас.
Щеки Карлоты вспыхнули гневным румянцем; она не привыкла, чтобы ее оскорбляли в присутствии тех, кто стоял ниже нее.
- Но я…
- Я сказал - оставь нас, - повторил император, понизив голос, и дюкесса немедленно ретировалась.
- Сядь, - велел император Марку, указывая на кресло в углу, и снова повернулся к казначею. - Продолжайте.
Марк тихо сел, где было велено и принялся рассеянно листать книгу, которую взял с примостившегося рядом столика. В книге он не понимал ровным счетом ни слова, очень уж она была мудреная, а от украшающих ее страницы рисунков Марку стало не по себе. Он взглянул на обложку; название состояло из одного длинного сложнопроизносимого слова и ни о чем ему не говорило. Он отложил книгу и стал прислушиваться, о чем отец говорит с казначеем и Альбертом. Это было гораздо ближе и понятнее.
Наконец, казначей поклонился и ушел, унося с собой пухлую пачку отчетов.
- Иди сюда, - сказал император, делая Марку знак приблизиться. - Садись.
Молча Марк повиновался. Он начинал нервничать. Голос отца звучал глухо и устало, отец был явно не в духе. В таком состоянии малейшая дерзость, малейшее неповиновение могло вывести его из себя, а Марк собирался даже не дерзить - он собирался отстаивать свою свободу воли. Это могло быть истолковано как бунт; а бунты император подавлял беспощадно и решительно. К тому же, Марка нервировало молчаливое присутствие в кабинете Альберта. Говорить, очевидно, придется при нем. Не то, чтобы Марк не доверял Альберту, который был, как ни крути, самым близким к императору человеком, и которого Марк с раннего детства привык видеть рядом с отцом, но разговор предстоял очень личный. Однако, он не посмел просить отца о беседе наедине, и только вопросительно посмотрел на Альберта. Тот сделал вид, что ничего не заметил.
- Это ты притащил Карлоту сюда? - спросил император довольно холодно.
- Нет, отец. Я встретил ее уже во дворце.
- Тварь… - проговорил император очень тихо, но с такой ненавистью, что Марк взглянул на него со страхом. До сих пор ему не приходилось слышать, чтобы отец о ком-то говорил с ненавистью, а поскольку произнесенное им слово относилось, без сомнения, к родной сестре, прозвучало оно особенно жутко. - Почему ее не арестовали? Что ей тут надо?
- Арестовали, отец?..
Но император решительно взмахнул рукой, словно заявляя: "Об этом мы говорить не будем", и Марку пришлось запрятать свое удивление поглубже.
- Ну а зачем приехал ты? - продолжал император. - Что за срочность такая?
Марк внутренне сжался. Сейчас начнется… Нет, ему и раньше приходилось спорить с отцом, и отстаивать свои убеждения, но всегда это было очень болезненно и тяжко, и почти всегда кончалось ничем. Не считая себе слабаком, Марк все же признавал, что отец гораздо, гораздо сильнее него в моральном плане. Против давления его воли было почти невозможно выстоять. Немногим это удавалось.
- Я намерен в ближайшее время жениться, отец, - заявил Марк, холодея от собственной наглости. - Я хотел сообщить тебе об этом и получить, если возможно, твое благословение.
- "Если возможно"? - переспросил император, пристально на него глядя. - То есть, у тебя есть сомнения в том, что я одобрю твой выбор?
- Я допускаю, что у тебя могут быть свои соображения насчет… устройства моей судьбы.
Марк знал, что некоторое время назад у отца имелись вполне серьезные планы женить его на медейской принцессе Ванде. К великой радости Марка, планам этим не суждено было осуществиться, но с тех пор отец мог подыскать ему другую выгодную партию.
- А если это действительно так? - спросил император предельно серьезным тоном.
- Тогда у нас с тобой выйдет размолвка, отец, - очень тихо, но твердо ответил Марк.
В комнате повисло молчание. В который раз Марк задумался над мучительным для него вопросом: почему отец вообще снисходит до разговора с ним, при том, что достаточно одного усилия воли, и мысли сына будут ясны отцу, как собственные? Но император неизменно вступал в диалог, как простой смертный, а Марка не отпускало ощущение, что отец постоянно испытывает его искренность, сверяя помыслы со словами. Это привело к тому, что Марк всегда, с самого детства, бывал в разговорах с ним предельно честным, но чувствовал себя при этом как в поединке с превосходящим его по силам противником.
- И ты пойдешь против моей воли? - тихо и, как показалось Марку, зловеще, спросил император.
Марк сильно побледнел, но ответил по-прежнему решительно:
- Пойду, отец.
- Из-за женщины?
- Я люблю ее.
От короткой судороги, пробежавшей по отцовскому лицу, у Марка сжалось сердце и похолодело в груди. В молчании император поднялся, вышел из-за стола и остановился у окна, спиной к сыну, скрестив на груди руки. Его молчание пугало Марка сильнее, чем бешеная ярость, лишавшая отца разума. Если отец молчал, значит, внутри него готовилась такая буря, которой даже он боялся дать выход. Буря, вслед за которой начинали лететь с плеч головы…