- Я не уверен, что мы можем дать ей все то, что ей необходимо. Ей нужно постоянно отдавать себя каждому новому человеку. Ей мало Собрания Счастья, змей и зрителей. Она готова возложить себя на алтарь для каждого из живущих в мире и сделать всех счастливыми. Кто-то понимает Новое Откровение по-другому, а Пэт понимает именно так.
- Ты прав, Майк. Я тебя люблю.
- Пора в путь. Возьми деньги и выбери себе платье. Я уберу все лишнее.
Джилл раздумывала, что же надеть. Майк не брал в дорогу багаж. Джилл это вполне устраивало.
- Вот это, голубое.
Платье взлетело, Джилл подняла руки, и оно само на нее наделось. Сама собой застегнулась молния. Подбежали к ногам туфли.
- Я готова.
Майк перехватил ее мысль, которую понял не до конца: уж очень она немарсианская.
- Джилл, может быть, нам стоит пожениться?
- Сегодня воскресенье, мэрия не работает.
- Значит, завтра. Мне кажется, ты этого хочешь.
- Нет, Майк. Мы уже не станем ближе, ведь у нас общая вода. Это верно и по-английски, и по-марсиански.
- Это правда.
- И я не хочу, чтобы Доркас, Мириам, Энн и Пэтти думали, что я отнимаю тебя у них.
- Они так не думают.
- Все равно, не нужно. Мы с тобой поженились вечность тому назад, в больничной палате, - она задумалась. - Но кое-что ты еще можешь для меня сделать.
- Что, Джилл?
- Ты можешь давать мне ласковые имена, как я тебе.
- Согласен, какие?
- Майк, самый милый и самый невыносимый человек на двух планетах! Называй меня иногда маленьким братцем. Мне это очень приятно, даже сердце замирает.
- Хорошо, маленький братец.
- Ох! Едем, иначе я снова затащу тебя в постель. Встретимся внизу: я пойду оплачивать счет.
Они сели в первый попавшийся автобус. Через неделю были дома, посидели там несколько дней и, не прощаясь, уехали. Майк прощался только с чужими людьми: этот земной обычай ему претил.
Вскоре они остановились в Лас-Вегасе. Майк пробовал играть, а Джилл убивала время на сцене ночного клуба. Она не умела ни петь, ни танцевать. В этом Вавилоне Запада для нее была одна подходящая работа: вышагивать в неправдоподобной высокой шляпе. Если Майк работал, Джилл предпочитала не сидеть дома, а тоже чем-то заниматься.
Казино были открыты круглые сутки, поэтому Майк был занят почти все время. Он играл осторожно, не выигрывая слишком много. Раскрутив очередное казино на пару тысяч, Майк считал своим долгом что-нибудь и проиграть. Вскоре он устроился крупье. Шарик бежал по кругу, а Майк всматривался в людей, стараясь вникнуть, почему они играют. Мотив их поведения показался ему сексуальным, но нечистым.
Ресторанная публика, перед которой выступала Джилл, состояла из таких же болванов, как цирковая. Но удивительно: несмотря на презрение к публике, Джилл с удовольствием выходила к ней и демонстрировала себя. Майк уже передал ей толику марсианской честности, и она попыталась проанализировать свои чувства. Ей и раньше нравилось, когда не нее с восхищением смотрел мужчина, которого она считала достойным себя. Ее самолюбие было немного уязвлено тем, что вид ее тела ничего не значил для Майка, хотя она знала, что Майк предан ей, как можно только мечтать, если он чем-нибудь не занят. Но и тогда он был великодушен: по ее зову выходил из транса и уделял ей необходимое внимание.
Такая у него была странность, и не единственная. Он по-прежнему не умел смеяться.
Поначалу Джилл решила, что ей нравится демонстрировать свое тело чужим мужчинам потому, что Майк им не восхищался. Чем дальше, тем Джилл становилась честней перед собой, и вскоре она отказалась от первоначального предположения. Мужчины, перед которыми она выступала, в основном были слишком старые, жирные и лысые, чтобы она могла считать их привлекательными. Джилл не презирала стариков - Джубал мог смотреть на нее, говорить разные словечки, но у нее не возникало чувства, что он хочет зажать ее в уголке. Джилл презирала "старых похотливых кобелей", как сама их называла. И вот она обнаружила, что "старые похотливые кобели" ее больше не раздражают. Напротив, их восторженные и томные взгляды доставляли ей тайное удовольствие. Раньше она осуждала эксгибиционизм. Теперь, обнаружив его у себя, Джилл решила, что либо это форма нарциссизма не является патологией, либо у нее патология психики. Однако она не чувствовала себя ненормальной, наоборот, никогда еще она не была такой нормальной. Да и кто взял бы ее в медсестры, если бы она не была и физически, и психически абсолютно здорова?
Что ж, если здоровой женщине нравится, когда на нее смотрят мужчины, то здоровые мужчины должны получать удовольствие, глядя на женщин. Джилл поняла, зачем Дюку его коллекция.
Джилл завела об этом разговор с Майком, но он не мог понять, почему ее вообще волнуют чьи-то взгляды. Другое дело - прикосновение. Майк не любил, чтобы к нему прикасались чужие люди (он старался даже не здороваться за руку), и мог понять, что этого не любят другие. Прикосновения он терпел только от братьев. Джилл боялась, что это может привести к гомосексуальным связям. Она объяснила Майку, что такое гомосексуализм (Майк читал, но не понял), и как от него уберечься. Майк был хорошенький, и к нему вполне могли пристать. По совету Джилл он придал своим чертам больше мужественности, но она не была уверена, что Майк отверг бы домогательства, скажем, Дюка, если бы тот имел слабость к мужчинам. К счастью, все мужчины-братья Майка были вполне мужчинами, а женщины - вполне женщинами. Джилл подозревала, что Майк усмотрел бы "зло" в человеке с гомосексуальными наклонностями и не предложил бы ему (или ей) воду.
Майк не мог понять, почему Джилл нравится, когда на нее смотрят. Их мнения на этот счет совпадали в тот недолгий период, когда они работали в цирке и Джилл стала равнодушной к взглядам. Джилл поняла, что именно в цирке зародилось ее теперешнее самосознание: уже тогда она была не совсем равнодушна к мужским взглядам. Под влиянием Человека с Марса она утратила то ханжество, которое из нее не вытравила профессия медицинской сестры. И тут поняла, что раньше была ханжой. Она, наконец, смогла признать, что так же бесстыдна, как кошка на солнцепеке. Джилл попыталась объяснить это Майку, используя понятия нарциссизма и визионизма.
- Понимаешь, Майк, я балдею, когда на меня смотрят мужчины… Хоть один, хоть много. Я вникла, зачем Дюку сексуальные картинки. Это не значит, что я хочу лечь в постель с кем-то из зрителей или что Дюк ляжет в постель со своими фотографиями. Но, когда на меня смотрят и говорят - думают, - что я желанна, мне становится как-то тепло, - она нахмурилась. - Надо сфотографироваться понеприличнее и отослать фотографию Дюку, чтобы он понял, что я уже не считаю его увлечение постыдной слабостью.
- Хорошо. Поищем фотографа.
- Нет, - покачала головой Джилл, - лучше не надо. Я просто извинюсь перед Дюком. Он никогда не имел на меня видов и я не хочу, чтобы он меня неправильно понял.
- Как? Ты не хочешь Дюка?
Джилл забыла, что Дюк ей брат по воде.
- Хм… я об этом как-то не думала. По старой привычке боялась тебе изменить. Нет, я не отвергну Дюка, если что… и мне будет хорошо с ним. Что ты на это скажешь?
- Это правильно, - серьезно сказал марсианин.
- Мой галантный марсианин, земные женщины любят, чтобы их хоть чуточку ревновали, но я боюсь, что ты никогда не вникнешь в ревность. Милый, что будет, если кто-то из зрителей начнет ко мне приставать?
- Боюсь, что его недосчитаются.
- С одной стороны, это правильно, но с другой, ты обещал мне не делать этого без крайней нужды. Если ты услышишь, что я кричу, или почувствуешь, что я боюсь, тогда действуй. Но я строила мужчинам глазки, еще когда ты был на Марсе, и могу тебя уверить: если женщину изнасиловали, в девяти случаях из десяти в этом большая часть ее вины. Поэтому не торопись.
- Я запомню это. А фотографию Дюку все-таки следует отослать.
- Зачем, милый? Если я захочу пристать к Дюку - тем более, что ты разрешаешь, - я просто обниму его за плечи и скажу: "Дюк, ты не против?". Мне не хотелось бы поступать, как те глупые женщины, которые тебе писали. Но если ты хочешь, я сфотографируюсь и отошлю.
Майк нахмурился.
- Если ты хочешь отослать Дюку неприличную фотографию, пожалуйста. Не хочешь - не отсылай, я не могу тебя заставить. Просто хотелось посмотреть, как делают неприличные фотографии. И что такое "неприличная" фотография?
Майка смущала как сама коллекция Дюка, так и перемена отношения к ней Джилл. Бледное марсианское подобие бурной человеческой сексуальности не давало ему возможности вникнуть в нарциссизм или визионизм, в скромность или бесстыдство.
- "Неприличная" значит "не совсем хорошая", а мне кажется, что ты не чувствуешь в этом ничего нехорошего.
- Неприличная или приличная - зависит от того, кто на эту фотографию смотрит. Если я преодолела предрассудок, мне это уже не кажется неприличным. Трудно объяснить словами, что это такое. Я лучше покажу. Закрой, пожалуйста, окна.
Шторы опустились.
- Отлично. Вот такая поза немножко неприличная, любая девушка может так стоять. Эта чуть более неприличная, не всякая на нее решится. Эта уже точно неприличная, а эта еще хуже, а эта такая неприличная, что я не согласилась бы так позировать с открытым лицом, разве что ты попросишь.
- Зачем смотреть, если закрыто лицо?
- Спроси у Дюка, он объяснит.
- Я не вижу здесь ни хорошего, ни плохого, - он добавил марсианское слово, обозначающее нулевое состояние.
Поскольку Майку не все было понятно, разговор пришлось продолжить. Где это было возможно, Джилл и Майк пользовались марсианским языком, в котором очень тонко определены и разграничены эмоции. Вечером Майк пошел смотреть выступление Джилл. Она вышла на сцену, улыбаясь всему залу, но в первую очередь Майку. Джилл обнаружила, что присутствие Майка в зале усиливает радостное чувство; ей казалось, что она светится в темноте.
Когда девушки образовали на сцене живую картину, Джилл оказалась в нескольких шагах от Майка. Уже на четвертый день директор поставил ее примадонной.
- Я не знаю, в чем тут дело, малышка, - сказал он. - У нас есть девушки и пофигуристей, но в тебе есть что-то, на что смотрят посетители.
Джилл мысленно спросила Майка:
"Что-нибудь чувствуешь?"
"Вникаю, но не во всей полноте".
"Посмотри туда, куда смотрю я. На того низенького. Он дрожит. Он жаждет меня".
"Я вникаю в его жажду".
"Ты его видишь?"
Джилл уставилась посетителю в глаза, чтобы одновременно усилить его интерес и позволить Майку видеть ее глазами. Джилл уже неплохо думала по-марсиански и они с Майком стали настолько близки, что могли "одалживать" друг другу глаза, как это заведено на Марсе. Майк свободно пользовался глазами Джилл, она же могла смотреть его глазами только с его помощью.
"Мы вместе вникаем в него. Великая жажда по маленькому братцу".
"!!!"
"Да. Прекрасная агония".
Музыка переменилась. Джилл пошла по сцене, двигаясь важно и томно и чувствуя, как в ответ на жажду Майка и посетителя в ней разгорается желание. Обходя сцену, Джилл приближалась к посетителю и не отрывала от него взгляда.
Происходило что-то необъяснимое: Майк не говорил, что такое возможно. Она воспринимала чувства другого человека, дразня его глазами и телом, и передавала их Майку. Вдруг она увидела себя глазами посетителя и ощутила всю силу примитивного голода, который тот испытывал к ней.
Джилл споткнулась, едва не упала, но Майк поддержал и вел ее, пока она не овладела собой.
За кулисами девушка, шедшая сзади, спросила:
- Что случилось, Джилл?
- Зацепилась каблуком.
- Как ты удержалась, ума не приложу. Как будто кто-то тебя подхватил.
"Так и было!"
- Попрошу мастера проверить это место. Там, наверное, доска отстала.
Весь вечер Майк, стараясь не пугать Джилл, показывал ей, как она выглядит глазами того или иного посетителя. Джилл удивилась: все воспринимали ее по-разному. Один смотрел на ноги, другой очарован покачиванием торса, третий замечал лишь величественный бюст. Майк показал ей и других девушек. Джилл с облегчением отметила, что он воспринимает их так же, как и она, только острее.
И с удивлением: ее возбуждение росло, когда она видела других девушек глазами Майка.
Майк ушел, не дождавшись конца шоу. Джилл не рассчитывала застать его дома, потому что знала: он отпросился с работы, чтобы посмотреть шоу. Но еще не входя в свой номер, она почувствовала его. Дверь открылась перед ней и закрылась, впуская ее.
- Здравствуй, дорогой! Как хорошо, что ты дома!
Он улыбнулся.
- Я понял, что такое неприличные позы, - одежда Джилл исчезла. - Ну-ка, стань в неприличную позу!
- Пожалуйста, - Джилл проделала все профессиональные ухищрения. Майк показывал ей, как она выглядит в его глазах. Она смотрела и вникала в его чувства, и в ней поднималась ответная волна. Наконец она приняла самую неприличную позу, на которую была способна.
- Неприличные позы - это хорошо, - сказал Майк очень серьезно.
- Правда? Чего же мы ждем?
Они бросили работу и стали посещать сеансы стриптиза. Джилл поняла, что вникнуть в неприличные позы она может, если посмотрит на них мужскими глазами. Когда Майк смотрел на сцену, ей передавались его ощущения, если же его внимание отвлекалось, то модель превращалась в обычную женщину. Слава богу, решила Джилл, не хватало еще стать лесбиянкой.
Тем не менее ей было забавно смотреть на девушек глазами Майка и знать, что так же он смотрит и на нее.
Джилл с Майком переехали в Пало-Альто, где Майк попытался проглотить библиотеку Гувера, но не справился. Он понял, что поглощает информацию быстрее, чем можно переработать, даже если думать без перерыва все те часы, когда библиотека закрыта.
Облегченно вздохнув, Джилл предложила поехать в Сан-Франциско.
Там Майк начал читать организованно.
Однажды Джилл вернулась домой и увидела, что Майк сидит в растерянности, обложившись книгами. Джилл пробежала взглядом названия: Талмуд, Кама Сутра, разные версии Библии, Книга Мертвых, Книга Мормонов, Новое Откровение (подаренное Патрицией), Коран и священные писания еще десятка религий.
- Какие проблемы, милый?
- Джилл, я не вникаю…
"Подожди, Майк, понимание приходит после ожидания".
- Боюсь, что ожидание ничего не даст. Я знаю, в чем дело: я марсианин, вставленный в тело неправильной формы.
- Дорогой, для меня ты человек и мне очень нравится форма твоего тела.
- Джилл, ты знаешь, о чем я говорю. Я не вникаю в людей. Я не понимаю, зачем им так много религий. У моего народа…
- У твоего народа?
- Прости, Джилл. Я хотел сказать, у марсиан только одна религия. Ты ее знаешь. "Ты есть Бог".
- Да… но по-английски так сказать нельзя. Я не знаю, почему.
- На Марсе, когда мы хотели что-нибудь узнать, мы спрашивали у Старших Братьев, и они всегда давали правильный ответ. Джилл, неужели у нас, у людей, нет Старших Братьев, нет души? Неужели ничего не остается, когда мы умираем? Может быть, мы потому и живем в таком невежестве, что наша жизнь занимает лишь краткий миг? Скажи, Джилл! Ты ведь человек.
- Майк, - улыбнулась Джилл, - ты сам научил меня видеть вечность, ты уже не отнимешь ее у меня. Ты не можешь умереть, ты можешь только дематериализоваться, - она обеими руками указала на себя. - Это тело, которое ты любишь, которое я вижу твоими глазами, умрет. А я не умру. Я есть то, что я есть. Ты есть Бог, я есть Бог, мы все Бог, и так будет всегда. Не знаю, где я буду после смерти и буду ли я помнить, что когда-то была Джиллиан Бордмэн, которая радостно меняла простыни под больными и так же радостно выступала полуголая перед толпой мужчин. Мне нравится это тело…
С непривычным нетерпением на лице Майк сбросил с нее одежду.
- Спасибо, милый. Так вот, это тело нравится нам обоим, но когда я с ним расстанусь, то не буду о нем скучать. Надеюсь, ты съешь его, когда я дематериализуюсь.
- Конечно, съем, если не дематериализуюсь раньше.
- Вряд ли. Ты так хорошо контролируешь свое тело, что должен прожить лет двести-триста, если сам не захочешь дематериализоваться раньше.
- Может быть. Джилл, в каких церквях мы побывали?
- В Сан-Франциско обошли все. Даже у фостеритов были.
- Это исключительно для Пэт. Она обиделась бы, если бы мы не зашли к ним.
- Нужно было сходить: я не могу врать тетушке Пэтти, а ты не знаешь, что нужно врать.
- Фостериты наворовали идей у всех остальных и перевернули все с ног на голову. Они такие же дилетанты, каким я был в цирке. Они никогда не исправят свои ошибки.
- Ты прав, но Пэтти этого не понимает. Она чистый человек. Она есть Бог и ведет себя соответственно. Правда, Пэтти сама не понимает, что она такое.
- Нет, - возразил Майк, - понимает, когда я ей говорю. Джилл, в мире есть три области приложения сил. Первая - наука. Но я еще птенцом знал об устройстве Вселенной больше, чем знают ваши ученые сейчас. С ними нельзя поговорить даже о такой элементарной вещи, как левитация. Я их не принижаю, просто называю вещи своими именами. Они ищут не то, что я: пустыню не познаешь, пересчитывая песчинки. Вторая - философия. Предполагается, что она объясняет все. А так ли это? Все философы кончают тем, с чего начинают. Кроме тех, которые занимаются самообманом и доказывают собственные предположения собственными доказательствами, как Кант и другие любители гоняться за собственным хвостом. Значит, ответ должен быть здесь, - он кивнул на груду книг, - но его здесь нет. Попадаются правильные кусочки, но нет системы. А если есть, от тебя требуют большую ее часть принять на веру. Вера! Какое грязное слово! Почему ты не научила меня ему, когда учила словам, которые нельзя говорить в приличном обществе?
- Майк, ты научился шутить, - улыбнулась Джилл.
- Даже не собирался. И то, что я сказал, не смешно… Я не умею смеяться и никак не научусь. Вместо этого ты разучиваешься смеяться. Но я становлюсь человеком, а ты становишься марсианкой.
- Что ты, милый! Ты просто не замечаешь, когда я смеюсь.
- Я все время старался это замечать. Я думал: научусь смеяться и пойму людей. Сумею помочь кому-нибудь вроде Пэт…
- Кстати, почему бы нам с ней не встретиться? Цирковой сезон кончился, она должна быть дома. Отправимся вместе на юг. Там тепло, а я всю жизнь мечтала увидеть Байя Калифорниа.
- О’кей!
- Позволь мне одеться, - Джилл поднялась. - Тебе нужны эти книги? Их можно отправить Джубалу.
Майк щелкнул пальцами, и все книги, кроме подарка Пэт, исчезли.
- Эту мы возьмем с собой, чтобы Пэт не обижалась. Джилл, я хочу сходить в зоопарк.
- Пожалуйста.
- Я плюну в верблюда и спрошу его, почему он такой сердитый. Может быть, верблюды - Старшие Братья на этой планете, и отсюда все ее беды?
- Вторая шутка за сегодняшний день.
- Почему-то никто не смеется. Даже верблюд. Может быть, он знает, почему. Тебя устраивает это платье? Чулки наденешь?
- Да, пожалуйста. Уже холодно.