- Так вы не знаете, какие услуги род Суворовых оказал нашему отечеству? Дед нынешнего полководца ведал генеральным штабом потешных полков Петра Великого, образовавших российскую армию. Его отец, порядочнейший и образованнейший человек, блистательно проявивший себя и на гражданской, и на военной службе, начинал еще денщиком Петра Великого, его доверенным секретарем, а кончил генерал-аншефом.
- И пользовался вашим доверием, ваше величество?
- Уважением - безусловно. А вот доверием - нет, потому что предпочел после смерти Петра III уйти в отставку. И я не стала возражать.
- Из-за преданности покойному императору?
- О нет. Василий Иванович был слишком неудобен в службе своей совершенно несгибаемой прямолинейностью и неподкупностью.
- Ваше величество, я не понимаю вас. Разве это не достоинства для верноподданного?
- Кто же спорит. Но когда один такой человек оказывается в окружении людей иных моральных принципов, он создает слишком много осложнений. В конце концов, на каждой должности приходится допускать возможность известных нарушений, лишь бы они не переходили разумной границы. Василий же Иванович не разрешал никаких, и конфликтам вокруг него не было конца. Первым его врагом оказался еще Меншиков, потом окружившие императора Петра II Долгоруковы, и так далее, и так далее.
- Кстати, ваше величество, я давно хотел полюбопытствовать: почему Суворов нынешний не принял участия в подавлении Пугачевского бунта. При его полководческих талантах и удачливости он наверняка справился бы с ним быстрее любого другого военачальника.
- Вообрази себе мою досаду: просто не успел. Воевал с превеликой удачей с турками и освободился только после заключения Кучук-Кайнарджийского мира. Я приказала немедленно его направить к графу Петру Панину, усмирявшему мятеж, но ко времени его прибытия Михельсон полностью закончил эту позорную операцию. Так что пришлось Суворову снова мчаться на турецкую линию. Знал бы ты, как замечательно устроил он береговую оборону от турок по Черному морю. Но этого мало. Суворов провел в это же время выселение из Крыма всех христианских обывателей. Греков расселил по всему Азовскому побережью, армян - по Дону и вблизи Ростова. А уж после присоединения Крыма к нашей державе привел в покорность и ногайских татар.
- Но тогда почему же вы не поставили его вместо Потемкина, ваше величество?
- Ты провоцируешь меня на ответ, мой друг? Отлично. Я отвечу тебе. Потому что Суворов всего лишь верноподданный, служащий моей армии, князь же Таврический - друг императрицы, способный понять не только стратегию одного боя, а всю масштабность замыслов Екатерины. Так и можешь, если захочешь, передать твоему другу. Впрочем, он сам это отлично знает. Да, а насчет мятежников, вроде Емельки Пугачева, они и теперь есть. В самом Петербурге. Знал бы ты, какую силу набирают масоны и мартинисты и как непросто с ними бороться.
В. В. Капнист - А. А. Капнист. 29 февраля 1788. Петербург.
…Был принят у графа Безбородко хорошо, а у князя Вяземского отлично. Вчера должен был ужинать у господина Мамонова; да он у себя не ужинал. Думаю, что мой план о казаках будет передан императрице через него. Граф Румянцев без моего ведома написал еще одно письмо к графу Безбородко, коим меня рекомендует. Думаю, однако, что князь не писал императрице. Государыня, прибыв сюда из Киева, очень благосклонно отозвалась обо мне графу Воронцову. Она сказала, что нашла в Малороссии только одного человека: меня.
В. В. Капнист - А. А. Капнист. 3 марта 1788. Петербург.
Я был третьего дня у его превосходительства Александра Матвеевича Мамонова, ужинал у него, что очень немногим, кроме приближенных его друзей, позволяется… Он меня весьма ласково принял. Просил бывать чаще. Я думаю, что он уже говорил о моем проекте государыне.
Париж. Версальский дворец, маркиз де Мариньи, граф де Сегюр.
- Наконец-то вы в Париже собственной персоной, граф де Сегюр. Мы ждем вас давно, тем более ваших личных реляций, потому что письменные отличались непонятной сдержанностью. Все газеты Европы трубили о таврических чудесах, тогда как вы явно оставались равнодушным к происходящим событиям.
- Вы по-прежнему считаете меня неправым в моей позиции, господин министр?
- О нет. Многое оправдало вашу предусмотрительность. Но наш король больше всего интересуется личной позицией Великой Екатерины. Ведь в России она одна определяет всю политику, не правда ли?
- Если такой вывод сделан из моих донесений, я в отчаянии, господин министр, действительность рисуется совсем иначе. И вот вам доказательство. После пышнейшей поездки в Тавриду поощрение главного режиссера ограничилось приставкой к его фамилии. Заслуги же военных и, в частности, Суворова, обеспечивающего оборону русских рубежей от Буга до Перекопа, вообще остались незамеченными. И это в то время, когда боевые действия на театре войны начались почти сразу после возращения русской императрицы в Петербург. Зато какой золотой дождь пролился и продолжает проливаться на голову фаворита, который не участвует ни в военных, ни в государственных делах! Ему достался чин генерал-адъютанта…
- Полноте, граф, но это всего лишь пропуск в личные апартаменты ночной порой - не более того.
- Я не все сказал, господин министр. Австрийский император, войдя в положение дел, в мае 1788-го года пожаловал господину Мамонову графское достоинство, русская императрица в сентябре - орден Александра Невского, очень почетный по русским меркам. Я не говорю о материальной стороне. Вам достаточно будет знать, что в одном только Новгородском наместничестве у господина Мамонова двадцать семь тысяч душ крепостных. Он обожает бриллианты.
- Неплохая страсть!
- Еще бы! И одни лишь подаренные ему императрицей аксельбанты с бриллиантами оцениваются в 50 тысяч рублей. По одной должности генерал-адъютанта его годовое жалованье составляет 180 тысяч рублей, а в общей сложности должностей у него великое множество и все без исключения прибыльные.
- Бог мой! Неужели Великая Екатерина так быстро дряхлеет? Она совсем перестает верить в свои женские чары. Вы же не станете меня уверять, что это - проявления любовной страсти.
- Вы правы: скорее опасений. Мамонов, надо отдать ему должное, то ли набивает себе цену, то ли не считает необходимым крыться со своей все нарастающей скукой. Императрица видит его недовольство и день ото дня набавляет цену. Последнее ее желание - назначить господина Мамонова вице-канцлером.
- И что же? Такой превосходный карьерный рубеж.
- Вообразите себе, господин Мамонов наотрез отказался, чем поверг императрицу едва ли не в отчаяние.
- Но почему? Почему он мог отказаться?
- Его собственное объяснение обезоруживает. Он де скучает всякой канцелярской работой и даже простое выслушивание уже подготовленных докладов для него невыносимо.
- Поразительная откровенность!
- Или леность. В том-то и дело - господин Мамонов несомненно жаден, корыстолюбив, но не имеет ни капли тщеславия или властолюбия. Вся его жизнь - это вегетация в роскошных дворцовых условиях, когда малейшее насилие над собой воспринимается как личная катастрофа.
В. В. Капнист - А. А. Капнист. 7 марта 1788. Петербург.
Господин Мамонов ответа еще не дал. Не знаю, говорил ли он с ее величеством и что думает государыня о моем проекте. Меня уверяют, что она удостаивает меня своим уважением. Думаю, что я ей предлагаю, привлечет ее внимание… Я хорошо принят у всех, а особенно у князя Вяземского. И князь, и княгиня очень добры ко мне. Они возложили на меня поручение купить им землю в Малороссии. Это еще больше сблизит меня с князем Вяземским. Я начал знакомить его с жалобами дворянства на наместничество и надеюсь, что они не останутся бесплодными. Что касается до моих повседневных занятий, знай, что, встав утром, одеваясь в кабинете вместе с Николаем Александровичем [Львовым]; спускаемся пить чай к Машеньке. После сего отправляюсь делать визиты к вельможам и почти всегда возвращаюсь обедать домой. В гости не хожу никуда, кроме как к любезному твоему батюшке и к графине. Четыре раза обедал у графа Безбородко и столько же раз у князя Вяземского. Ужинал у него трижды и раз у господина Мамонова. В гостях только один раз был у господина Васильева [министра финансов]. На Масляной один раз был в театре. Вот и все мои выезды в свет…
Петербург. Зимний дворец. Екатерина, А. М. Дмитриев-Мамонов.
- Что это, друг мой, теперь тебя по нескольку раз надобно звать, чтоб пришел. Какие это такие неотложные у тебя дела объявились, Александр Матвеевич, что тебя днем с огнем не сыщешь?
- Я полагал, государыня, себя вправе встречаться с товарищами.
- Вишь ты, товарищи объявились, ради которых ты службою неглижировать стал! Откуда только взялись такие? Раньше будто и речи о них не бывало.
- Но если бы я знал, когда могу понадобиться вашему величеству…
- Расписание, что ли, тебе составить? Ты всегда мне нужен, Александр Матвеевич, всегда! Откуда мне знать, как надобность государственная объявиться может. Тебя по должности твоей мне никто не заменит. Иной раз просто посоветоваться надобно - дела неотложные. А сам знаешь, кому я довериться могу.
- Какой я советчик, государыня! Вот если бы Григорий Александрович около вас был…
- Григорий Александрович? Болеешь, значит, мой друг, за него? Услужить хочешь? А знаешь ли ты, в каких делах твой Григорий Александрович повинен? Нет? Так сядь и послушай. Сейчас все на турецком театре в Очаков уперлось. Брать его надобно. Чем скорее брать. За крепостию сей наблюдение поручено было генерал-майору князю Прозоровскому. Невелик отряд, а наголову разбил четыре тысячи татар да турок, которые под стенами крепости расположились. Осаду же производить твоему Григорию Александровичу следовало. Свою часть работы ратной принц Нассау-Зинген сделал: флот турецкий из-под стен Очакова частию оттеснил, частию уничтожил. Вот тут Григорий Александрович и раскинулся на покой. Такую себе жизнь роскошную устроил, что и на поди. О штурме думать забыл. Мол, сами турки не выдержат и крепость сдадут. Чего ему, князю Таврическому, себя тревожить. Племянниц и тех к себе вызвал. Ничего, слышишь, ничего делать не стал! Только ядрами одними город бомбардировал.
- Но по всей вероятности, князь заботился о войске российском - чтобы потерь меньше было.
- Подумать только, какой ты, друг мой, догадливый! А вот Суворов с осадой такой не согласился, от Григория Александровича отошел. Стоять под стенами очаковскими не стал.
- Помнится, они никогда не ладили, государыня. Характеры разные.
- Характеры! Скажи, ревность Потемкина - что кто-то лучше его быть может. Уж Григорий Александрович никому первенства не уступит. Всю славу себе соберет. И вот тебе результат. Простояли под Очаковом ни много ни мало с конца июня до начала декабря. А там холода пошли. Дожди. Грязь невылазная. Слякоть. Ни солдат обсушить, ни толком накормить. Уж они сами от Григория Александровича штурму потребовали. Хочешь не хочешь ему согласиться пришлось. 6 декабря, в лютый мороз, голодные да холодные на штурм пошли. Сколько людей потеряли - сказать страшно. И что всего страшное - в донесении мне пишут - кровь из ран литься не могла: от лютого холода тут же и замерзала. Вот теперь и присоветуй, какой наградой князя Потемкина-Таврического награждать? А награждать все равно придется. Выхода нет: российская армия должна повсюду только победы одерживать. Не для себя это важно - для престижу политического во всей Европе. Вот над чем тебе бы головку свою ломать надо, а ты… Опамятуйся, друг мой. Напрягись хоть самую малость. Смолоду за дело надо браться, поверь мне, смолоду.
Петербург. Зимний дворец. Екатерина II.
Лгать. Изо дня в день лгать. Притворяться. Поутру: "Как почивали, государыня?" - Как младенец. Марья Саввишна не верит. Все ночи твои бессонные сама не спит - откуда силы берутся. Но себя не выдаст. Вот и ладно, государыня. Вот и слава Богу. А я тут пораньше проснулась, чтобы сливочек вам к кофею…
Опять страх. Потерь? Одиночества? Пустоты?
- Ваше величество, граф Андрей Петрович Шувалов.
- Что Шувалов?
- Долго жить приказал.
- Но ведь только что!..
- На все Господня воля, государыня.
Нет больше Андрея Петровича. Нету… До чего ж хорош был. Рано встретились. Слишком рано.
От рождения знала. Сын Маврушки, подружки покойной императрицы Елизаветы Петровны. Любимой. Довереннейшей. Жизнь за царицу бы положила - не задумалась. Стихи писала. Пьесы. Всю жизнь рядом. Умерла - императрица не простилась: покойников боялась.
При дворе рос. Воспитатель замечательный у него был - Леруа. Француз. С четырех, помнится, лет Андрей Петрович в конную гвардию вахмистром записан. Тринадцати - в камер-юнкеры пожалован. В составе посольства в Париж императрица его отправила. Четырнадцати лет - почетный член Академии художеств. Восемнадцати - камергер двора. Девятнадцати назначен членом в Комиссию для рассмотрения коммерции Российского государства. Вот тогда-то…
Да нет, покойная императрица все опередила. Женила любимца и крестника на дочери фельдмаршала Петра Салтыкова. Почему на ней? Никто сказать не мог. Просто Маврушки уже не было в живых. Молодые тут же за границу уехали. Не иначе родные подсказали: император Петр Федорович Шуваловым не благоволил. На всякий случай.
Ездили пару лет. В Фернее у Вольтера побывали очаровал граф старика. Так и писал Фернейский патриарх: "Замечательною быстротою возражения с прибавкою громадной памяти". В Россию в 1766-м вернулись. В Москву.
Нашла способ. Новгородского митрополита Дмитрия Сеченова хоронили. По Мясницкой. А у Шуваловых дом окнами на улицу. Пожелала из их залы смотреть. Велела немедля ко двору приехать. Кто бы отказался.
Все время под рукой был. В литературных сочинениях императрицы слова исправлял; от германизмов так и не сумела отделаться. Помогал при составлении "Антидота" - возражения на историю Петра I сочинения Вольтера. О царевне Софье Алексеевне немало сыскал нового. Обелить ее память хотела: имела право на престол, умела делами государственными заниматься. Поручила наблюдать за изданием переводов лучших сочинений иностранной литературы. Разные вопросы истории отечественной раскрывать умел. На день не расставались: все мало казалось. Ему поручила наблюдение за составлением журналов Екатерининской комиссии. Награды - за наградами дело не стало. Анны 1-й степени, тайный советник.
Даже число точное запомнилось - 31 декабря 1768 года: директор Петербургского и Московского Ассигнационных банков…
За деньгами не гонялся. Повторял: на его век станет, родители побеспокоились. И покойная государыня.
Письма императрицы выправлял. На французском. Стихи сочинял на нем же. О стиле что говорить, когда его эпитафию Нинон Ланкло сочинением самого Вольтера почитали. И все легко. Все шутя…
Верно, что с масонами знался. Месмеризмом особенно интересовался. Да кто мимо них прошел! Ханжой не был. Толковал, что христианство необходимо как прекрасный курс нравственности, составленный для обуздания пороков народов. Слова его собственные запомнились.
И 1775 год. Княжна Тараканова… Пугачев… Князь Таврический… В Григории Александровиче все дело. Как буря ворвался. Андрей Петрович выпросил миссию в Швецию. Заранее знал: коли Гриша будет во дворце - не вернется. На шесть лет остался. Приказывать не стала. Дал бы Бог в своих делах неотложных разобраться. И потом графиня…
Осели в Париже. Интересовалась, как жили. Фонвизин писал, что она ко многим ездит в высшем свете, к ней никто. Так ли? Сегюр подтверждать не стал. Осторожничал. Бывать у Шуваловых любил. У каждого свой расчет. В 1781-м приказала вернуться. Вернулись.
О чем-то пожалела. Насмешлив. Ловок. В беседе - заслушаешься. Может быть… Нет, ушло время.
Сенатором назначила сразу. Во множество комиссий. Управляющим шпалерной мануфактурой. Стал петербургским предводителем дворянства. По его проекту все Ассигнационные банки слили в один Заемный. Проекты дельные. И все будто между прочим. Без труда. На работу большую не ссылался. Спросила: не слишком ли занят. Улыбнулся: как взяться, государыня, а от вас… Переждал: никогда не откажусь от лишней возможности вас видеть.
Где правда? Какая правда? Первый раз не захотела императрицей быть. Первый. С тех пор как вернулся, получил ордена Александра Невского, Владимира 1-й степени, Андрея Первозванного, чин действительного тайного советника.
За все благодарил. Не больше положенного. Сорока на хвосте принесла: больше всего радовался Андреевской ленте. Не почему-нибудь: цвет хорош. Все выбирал, к какому кафтану лучше пристанет.
Сорок пять лет. И смерть. Все казалось, что-то само сложится. Не сложилось… Жаль.
Петербург. Зимний дворец. Екатерина II, А. А. Безбородко.
Да что это - который день с мыслями не соберешься. В голове одно, на сердце другое. Взять себя в руки надобно. Немедля. Себе приказать. Не в первый раз приходится. А так, по-честному, одного хочется - покоя. Уверенности. Чтоб сомнений не было. И кругом все словно притаились.
- Французская почта была?
- Была, ваше величество.
- Что же не докладываешь, Александр Андреевич?
- Потревожить ваше величество не решался.
- Значит, все-таки тревожить. Что у них там? С финансами не справились. Король объявил, что через пять лет соберет государственные чины Франции. Но на срок такой долгий рассчитывать не пришлось. Когда Неккер в который раз министром сделался, настоял, чтобы Генеральные штаты в нынешнем году созвать, в 89-м. Знаю, народ решение такое как свою полную победу праздновать принялся.
- Народ, как всегда, глуп, ваше величество.
- Глуп, говоришь. И да и нет. Так или иначе признался король, что на своем стоять больше не может. Только, помнится, мало кто из философов в Неккера тем разом поверил. Как это Мирабо о нем отзывался?
- Отыскать записки, ваше величество?
- Да нет, по существу мне напомни.
- А по существу, господин Мирабо не признавал, что у господина министра при данных обстоятельствах хватит таланта, главное - гражданского мужества.
- Вот именно - мужества. Тогда еще Малуэ докладывал самому министру. Вот этот доклад мне дословно приведи. Далеко он у тебя?
- Под рукой, ваше величество. Вы ведь им не в первый раз интересуетесь.
- Не первый. Так что же?
- "Не нужно ожидать, чтобы Генеральные штаты стали у вас требовать или вам приказывать; нужно поспешить с предложением им всего, что только может быть предметом желаний благомыслящих людей, в разумных границах как власти, так и национальных прав".
- Добрый совет. Вот только у короля и у министра никакой программы в действительности не существовало. Болтали для развлечения и отвлечения внимания - не более того. Впрочем, помнится, Мирабо проектировал союз королевской власти с народом против привилегированных.