- Отлично переносят, очень, очень хорошо переносят, - ответил Геннадий Николаевич, полагая, что речь идет о том, как переносят жители нашей столицы очередной подъем отечественной экономики
- Стало быть, дает Питер прикурить старушке Москве? - с торжествующим ехидством спросил корреспондент озорного еженедельника "Туз пик"
- В этом можете не сомневаться, - радостно ответил спикер, радуясь шансу лишний раз явить новому президенту свою лояльность. Он ни на секунду не усомнился что речь шла о борьбе Путина со столичным Мэром, а поскольку Лужкова в бане не было, он немедленно смекнул, что перемирия не предвидится.
- А правительство тоже переезжает? - встрял какой-то прохожий, но его дружно оттеснила набежавшая охрана: к Селезневу устремлялся губернатор Яковлев собственной персоной.
- Здра-а-авствуйте, здравствуйте, Геннадий Николаевич! - медоточиво пропел он. - Раненько поднялись я гляжу!
Геннадий Николаевич - в полной уверенности, что Яковлев прибыл на Совет Федерации и теперь тоже прогуливается по Москве, радуясь теплу, - поздоровался с губернатором, что и было запечатлено восторженной прессой.
- А мы вот какой проектик ледового дворца зарядили. - радостно сообщил губернатор и продемонстрировал спикеру случайно прихваченный с собою макет. Селезнев вежливо над ним склонился, и журналисты защелкали блицами.
В это же самое время в Смольном проснулся Путин и, оглядев свой кабинет (все правительственные кабинеты в России одинаковы), тщетно пытался вспомнить, как он вчера после бани умудрился попасть на работу. Раз уж он в выходной день все равно торчал в кабинете, не мешало бы с минимальной охраной этак запросто прогуляться по Красной площади, чтобы показать избирателям, что он и после выборов не занесся.
На Красной площади было солнечно и малолюдно. Успенский собор, отчего-то выкрашенный в голубой цвет ("Правду писали, сволочи, про голубую мафию в Кремле! Ну, я порядочек-то живо наведу"), возвышался над брусчаткой. Мимо прогрохотал трамвай ("Михалков, что ли, не разобрал рельсы после съемок? Пускают в Кремль кого ни попадя…") Народ гулял и радовался погоде, но при виде главы государства стремительно скучковался вокруг него. Барышни визжали. "Тишину шагами меря, ты, как будущность, войдешь!" - пропел какой-то городской сумасшедший на неуловимо знакомый мотив, отчего-то связанный в памяти избранного президента с запахом хвои и мандаринов.
- Как вам наш город, Владимир Владимирович? - "вперебой спрашивали они.
- Город у нас хороший, - веско отвечал избранный президент России. - Думаю, что и с главой его мы будем еще плотно работать… несмотря ни на что…
Он хотел таким образом перебросить мост к Лужкову, с которым когда-нибудь надо же мириться, - но граждане, конечно, поняли его с точностью до наоборот они решили, что Яковлева примутся всерьез, тем более что если бывшие коллеги Путина по Большому дому начинают с кем-нибудь плотно работать - мало не кажется.
- Сменить нам надо губернатора, - вякнул какой-то "яблочник", случившийся неподалеку.
- Губернатор избран законно, - тонко улыбнулся Путин, имея ввиду Громова и радуясь, что народ поддерживает все-таки не его. - Работать можно со всеми…
- Поменять бы нам городское начальство-то! Ведь в коррупции погрязло! - крикнула какая-то старушка из тех, что в раннеперестроечные годы составляли основной контингент митингующих.
- Мы рассмотрим ваше предложение, - ободряюще кивнул Путин и вернулся в кабинет, полагая общение с народом исчерпанным.
"А и правда хочет столица избавиться от крепкого хозяйственника, - с удовольствием подумал он. - Мы вам покажем ставленника кремлевской семьи… системщики! - и вызвал к себе Степашина. К счастью, мобильные телефоны в Питере функционируют не хуже, чем в Москве.
- Степашин! - спросил он верного друга едва тот вырос на порогею - Хочешь быть в этом городе за главного?
- Почему же нет! - обрадовался Степашин. Он вполне годился на пост московского мэра вон был целых два с половиной месяца!
- Готовься, - пообещал Путин. Степашин выпорхнул к дожидавшимся его журналистам вне себя от счастья и по вечному своему неумению хранить тайны бодро сообщил, что в отдаленной перспективе готов попытать счастья на выборах городского главы.
- Вы уверены, что петербуржцы за вас проголосуют? - спросил вездесущий корреспондент "Туза пик".
- Позвольте, а петербуржцев-то кто спросит? - искренне удивился Степашин. - Их мнение никого в Москве не волнует!
После этого более чем откровенного ответа пресса испуганно рассосалась разносить по редакциям сенсационную новость о том, что в Москве все уже решено и Кремль поставил на Степашина. Сам же герой дня тем временем вышел на площадь перед Смольным, протер глаза, поклялся больше не пить и в ужасе спросил случайного прохожего, где находится.
- Пить надо меньше, - отвечал прохожий, совсем как в известной картине, и показал на державную Неву.
- Господи, - выдохнул Степашин и помчался назад к Путину. Тот как раз выслушивал доклад Валентины Матвиенко о положении дел в социальной сфере - раз все на работе, почему не провести день с пользой?
- Владимир Владимирович! - с порога закричал Степашин, игнорируя охрану. - Ты знаешь, какой это город?
- Прекрасно знаю! - ответил Путин.
- Ну и я знаю! - рявкнул Степашин. - И избираться здесь я не подписывался! Это мне не по рангу - после премьерского кресла пересаживаться на черте какой пост!
Он. конечно, имел в виду, что Питер для него слишком мал, неказист, - но Владимир Владимирович решил, что Степашин в силу своего мягкого характера испугался ответственности или не захотел проигрывать.
- Ну как знаешь, - сухо сказал он. - Вот женщина - и та храбрее тебя. Валентина, хочешь быть местной градоначальницей?
- Польщена! - воскликнула вице-премьерша по социальным вопросам, сделав стойку и реверанс.
- Поди побеседуй с народом, - милостиво кивнул ей Путин, и Матвиенко убежала разговаривать с потенциальным электоратом. Поскольку в Питере она была сравнительно недавно, на ее прозрение понадобилось еще меньше времени. Через полчаса она ворвалась в кабинет Путина с истерическим воплем:
- Нет! Никогда! В этом городе? С этой мафией? С этими наемными убийствами? Что угодно, но не это… "Господи, как вы все боитесь ответственности! - подумал Путин. - И какие вы все нудные! И как у меня болит голова, как ужасно, как непереносимо болит голова…" Он уже третий раз за день давал себе слово не участвовать больше в этих банных празднествах. В этот миг дверь распахнулась, и губернатор Яковлев со всей своей свитой появился на пороге.
- Хорошо ли почивали? - бойко затараторил он.
- Чему обязан? - сухо спросил Путин, мысленно обозвав губернатора иудушкой.
- Нет, это я вам обязан! - пел губернатор. - Именины сердца! Нечаянная, можно сказать, радостью! И какой масштабный, какой грандиозный проект-с!
- Что вы имеете в виду? - недоуменно осведомился избранный президент.
- Массовую поездку всей правящей элиты в родной город главы государства-с, очень приятно-с, - тараторил Яковлев. - Надеюсь, не забудете той мелкой услуги-с, которую я в соответствии со своим исключительным политическим чутьем оказал партии "Единство"-с… Спасибо вам и сердцем, и рукой за то, что вы меня, не зная сами, так любите! (Про ночной покой и редкость встреч закатными часами он петь не стал, опасаясь двусмысленности.)
В душу Путина закралось нехорошее подозрение. Все складывалось одно к одному: баня… смутно припоминаемый ночной самолет… странная песня на улице… теперь Яковлев. Яковлев, Яковлев… Почему-то хотелось назвать его Ипполитом.
- Где я нахожусь? - слабым, но твердым голосом спросил избранный президент.
- В столице нашей родины городе-герое Ленинграде! - рапортовал губернатор. Он старался соответствовать обстановке, полагая, что Селезнев не станет же называть Петербург столицей просто так. Путин на короткий миг потерял сознание.
- Понимаете, - произнес он сквозь обморочный туман, - мы были в бане…
Следующие два часа ушли на ознакомление с ситуацией. Ситуация была катастрофична. В Москве, конечно, никто особо не удивился отсутствию президента на рабочем месте в выходной день, но в Петербурге царила паника. Радио и телевидение успели растиражировать заявление Селезнева о переезде Думы, Степашина и Матвиенко наперебой называли креатурами Путина на предстоящих выборах губернатора, причем оба успели отречься. "Друзей моих прекрасные черты появятся - и растворятся снова", - острила в заголовке газета "Невское бремя". Яковлев услужливо разворачивал перед избранным президентом новые и новые экстренные выпуски. На одной фотографии Селезнев рассматривал вместе с губернатором какой-то макет. "Новое здание Думы?" - предполагал журналист. На другой Путин в окружении восторженной толпы на фоне Смольного собора решительно заявлял, что будет плотно работать с губернатором.
- Боже, - стонал президент. - Что делать? Что теперь делать?!
- Вероятно, переносить столицу-с, - потирал руки Яковлев, воображая немереные кредиты, которые получит любимый город на строительство новых резиденций для всех ветвей власти плюс корпункты и представительства.
- Да ты в своем ли уме?! - стонал Путин, представляя нечеловеческие тяготы, с которыми столкнется руководство страны. - Ведь это двадцать миллиардов!
- Можно дешевле-с, - улыбался губернатор. - Пять вам, пять мне, а еще на пять мои ребята тут такое отгрохают - куда Москве-с!
- Ну вот что, - с присущей ему твердостью сказал Путин, окончательно приходя в себя после доброго бокала пива "Балтика" номер третий. - Давай с тобой, Владимир Анатольевич, договоримся так. Я к тебе летал с официальным визитом, ясно? Селезнев выражал личное мнение, ясно? Степашин нужен в счетной палате, а Матвиенко в правительстве. Ты ничего не видел и ничего не знаешь. За это ты остаешься губернатором, и мы для ясности заминаем историю с кредитами на строительство Петербургской окружной дороги. Тебя устраивают эти условия?
- Может, хоть Думу? - взмолился Яковлев, представляя себе кредит.
- Владимир Анатольевич, - доверительно сказал Путин, железными пальцами касаясь верхней пуговицы его двубортного пиджака. - Я ведь сам питерский, кое-что знаю…
- Бог с вами, - махнул рукой Яковлев. - Но хоть смещать не будете?
- Будешь хорошо себя вести - можешь спать спокойно, - посулил Путин.
В тот же вечер вся московская власть, чтобы не слишком тратиться на обратный рейс, фирменным поездом "Красная стрела" отправилась в столицу, чудом избежавшую переноса. Восторженная толпа провожающих исполняла песню "Вагончик тронется, перрон останется". Селезнев мирно посапывал, прижимая к груди подаренный ему макет Ледового дворца. Остальные поправлялись "Балтикой" и напевали "Если у вас нет собаки".
А теперь о главном. О причинах недавнего таинственного визита губернатора Владимира Яковлева в Москву. Пресса и аналитики мозги себе сломали, пытаясь понять, что это он тут забыл.
Это не он забыл. Это Путин забыл веник.
Веник он ему и привез. В портфеле, перевязанном розовей ленточкой. Сказано же в классическом фильме-с любимыми не расставайтесь.
ТРИДЦАТЬ ТРИ БОГАТЫРЯ
После того как Владимир Красное Солнышко благополучно окрестил Русь, ему понадобилась опора в виде передовой части народа. Срочно созвал он трех богатырей и предложил объединиться на почве лояльности.
- Да мы же разные, - степенно произнес Алеша Попович как человек наиболее продвинутый. - я с большей хитростью беру, Добрыня по чрезвычайным ситуациям, Илюша вообще не очень умеет разговаривать.
- Оно, гм, конечно, - вздохнул Муромец. - ёжели допустим, кого через бедро, по-нашему, по-грековски… это мы завсегда. Но ежели партия власти, то это не того…
- Как князь скажет, так и будет, - лояльно заметил Добрыня Никитич, прозванный Добрынею за то что по широте своей натуры вечно лез выручать всех из чрезвычайных ситуаций: то коня на скаку остановит, то избу подожжет, да сам же в нее и войдет.
- Золотые твои слова, Добрынюшка, - кивнул Владимир Красное Солнышко. - Без партии власти я кто? А с партией власти я гоп-гоп-гоп!
Поначалу, конечно, объединение Добрыни, Алеши и Ильи в политическую организацию центристского толка было встречено в Киевской Руси с понятным недоверием. Известное дело, неразвитость. Кто острил про лебедя, рака и щуку, кто собирался в альтернативные партии. Змей Горыныч, аффинировав к себе еще две головы, смачно шипел что-то насчет политической незрелости. Он совершенно иначе представлял себе судьбу Отечества и не прочь был покняжить. Соловей-разбойник свистел в два пальца. Партия власти совершенно не представляла, что ей делать. По личному княжескому заказу для дворца была срочно изготовлена копия известной картины Васнецова "Три богатыря", на которой Илья, специалист по греко-римской борьбе, тупо глядел вперед, словно выглядывая супостата, а чрезвычайщик Никитич купно с хитрецом Поповичем картинно хватались за мечи. В таких позах богатыри и проводили большую часть своего времени, практически не двигаясь с места.
Покуда они так определялись со своим политическим лицом, Красное Солнышко восходило все увереннее и вскоре залило своими лучами всю Киевскую Русь. Поначалу, конечно, кое-кто еще попискивал, что солнышко подозрительно красное и обладает имперскими амбициями, но вскоре эти разговоры прекратились, потому что припекало все основательнее. С остатками язычества расправлялись беспощадно, усобицы пресекались на корню, семь княжеских наместников усердно доносили в Киев обо всех беспорядках на местах, и даже среди дятлов в киевских лесах полно набралось добровольных осведомителей. Впервые за время существования древнерусской государственности древляне, вятичи, кривичи и прочие представители народа почувствовали на себе железную руку мобильного лидера. Нечисть, затаившаяся по лесным углам, капищам и урочищам, оказалась перед вполне конкретным выбором "служить или не быть".
Первым неладное почуял Змей Горыныч. Он всегда считал себя политическим тяжеловесом, и не без оснований. Хотя при воцарении Красного Солнышка он уже получил как следует по всем трем шеям за неумеренные амбиции, на своей территории он все еще был царем, богом и воинским начальником, и земледельцы, проживавшие под его властью и обираемые до последнего поросенка, все еще считали себя привилегированной частью населения. Терпеть такого двоевластия, однако. Красное Солнышко отнюдь не собиралось. Для начала был законодательно ограничен пищевой рацион Горыныча: согласно новым правилам корму ему полагалось уже не на троих, как в языческие времена, а на одного, хотя бы и трехглавого. После князь несколько раз тактично намекнул, что время политических динозавров прошло. Голов у змея как-никак было три, и оттого он раньше прочей нечисти смекнул, что период переговоров на этом закончился, а дальше надо либо громко клясться в вечной верности, либо прощаться с головами. Однажды, ясным апрельским утром, мирно дремавшие на своих конях богатыри были разбужены жалобным шипением.
- Чтой-то серой понесло, - протирая глаза, заметил Добрыня.
- Супостат, что ли? - обнадежился Муромец, привычно делая ладонь козырьком: этот жест позволял одновременно отдавать честь и присматриваться.
- Рептилию чую! - догадался Алеша и первым схватился за меч.
- Ну, чего приполз? - спросил Муромец, разминая затекшие члены. - Биться хочешь? Давно что-то я не бился…
- Какое биться, Илюша! - замотал всеми тремя головами Змей Горыныч. - Нешто можно биться во времена формирования новой национальной идеологии! Ты народный герой, я народный герой… чего нам делить-то!
- А обзывался! - вспомнил злопамятный Попович. - Говорил, мол, политические младенцы! под себя ходим! Я, говорил, дуну, плюну - и нету никакого единства! То ли дело я - три головы, одна пищеварительная система!
- Господи! - набожно воскликнул Горыныч, проникшийся новой верой. - Кто старое помянет, тому глаз вон! Ну хотите - зуб! Поймите, истина не всегда фазу пробивает себе дорогу: нужно привыкнуть, посмотреть, как оно будет… Но теперь я проникся, совершенно проникся и прошусь к вам. В конце концов, у меня огромный опыт управления, и вообще шесть голов лучше, чем три.
Богатыри переглянулись.
- Оно бы можно, - кротко предложил незлобивый Муромец. - Будем на ем чайник кипятить… каклеты…
В доказательство его слов Горыныч несильно пыхнул пламенем. Добрыня прикурил.
- Да, но платформа? - спросил рассудительный Алеша. - На какой платформе мы объединимся? Слышь, чудо-юдо, есть ли у тебя убеждения?
- А как же! - хором воскликнули три головы. - Центристы мы!
- Неправда, - покачал головой Добрыня, - это мы центристы.
- Ну так и мы по тому же принципу устроены! - заорали головы. - Вас трое, и нас трое! В центре центр, а по бокам солидарные левые и правые! Вы сами-то за что?
- Мы за добро, - уверенно сказал Добрыня. - За все хорошее мы.
- Ну и мы за добро! - крикнул Горыныч. - Кто же против добра-то? Я очень люблю стариков и детей! Стариков, конечно, меньше, потому они жестче. Но с голодухи, бывало, что и стариками не брезговал. А дети - это вообще милое дело! Дети, хорошо я к вам отношусь?
- Отлично, батюшка! очень вами довольны! - хором запищали дети из горынычева брюха. У него там была своя небольшая пионерская организация.
- Да ладно, - не очень уверенно сказал Добрыня. - Чего там, Леш. Нам князь еще спасибо скажет. Он сам же говорил: чем больше, тем лучше. Ну и будет у него большая партия власти, поголовье сразу вдвое увеличится. Он что, против?
- Ну давайте, - решил Муромец. - Ты же, змеюшка, не будешь больше бесчинств творить?
- Никогда! - замотал головами Горыныч. - То есть буду, но исключительно в рамках партии власти!
- А, - махнул рукой Попович, - валяй. Будем большой партией политического центра. А что это там свищет?
Свист и шелест крыльев неутомимо приближались. Вскоре на поляну, где новоявленный член партии власти лакомился кровавой пищей, а три богатыря привычно бдели на выносливых конях, осторожно спланировал Соловей-разбойник.
- Здорово, ребята, - отдуваясь, приветствовал он носителей державной идеологии. - Предложение имею. Свистуны нужны?
- Да мы сами с усами, - добродушно усмехнулся Муромец, заложил в рот два пальца и пронзительным свистом обрушил несколько вековых сосен.
- Свистнуто, свистнуто, - снисходительно заметил Соловей-разбойник, - но свистнуто очень средне. Вот гляди!
В ту же секунду у Ильи Муромца свистнули шлем, у Поповича - кольчугу, у Никитича - удостоверение, а лес кругом полег в радиусе пятнадцати верст.
- Н-да, - задумчиво произнес Алеша. - И ты полагаешь, что эти твои способности могут пригодиться в партии власти!
- Да конечно ж! - отозвался Разбойник. - Да совершенно ж естественно! Я как об чем свистну - тотчас все об этом заговорят. Никакой медиа-империи не надо. Вы мне только скажите, про кого свистеть, - и в ту же секунду я ка-ак…
Он уже набрал новую порцию воздуха, но Илья решительным жестом остановил его:
- Довольно, довольно. Берем.