– Уже тогда стало понятно, что одинаково разрушительно как делить песочницу своими силами, так и играть в шахматы с людьми. После того, как с троянской конягой взяли город, на Олимпе был знатный мордобой, и многие потом щеголяли с фингалами. Да еще с бравадой, будто прыщавые подростки, а не боги. Решили заняться игрой на своем поле, как Одиссей устроил монстрам и нимфам веселую жизнь – не по своей воле, прошу заметить, а из-за козней Посейдона. В итоге все кругом виноватые, половина друг на друга дуется, другая половина – мечтает отомстить. Нужно было навести порядок на Олимпе, но как? Проверенный финт с призывом титанов слишком разрушителен – а главное, людей жаль… Ну, то есть мне, например, было жалко их хитростей и гильдию ленивых кузнецов в Спарте, которая изобрела отмычки, Афине – прогресса, Аполлон носился со статуями… И так далее. У каждого свой интерес. Посейдон пробовал отцовские методы, но в итоге после того, как затонула Атлантида, Зевс применил авторитет и пару молний. И предложил все упорядочить.
– А ссорились-то вы из-за чего? – Флавия задала вопрос, который вертелся у Юлиуса на языке.
– Очевидно, из-за людей. Знаешь, как родители реализуют свои мечты и комплексы через детей, заставляя заниматься игрой на арфе или отдавая в спортивную гимназию, не считаясь с их мнением, так и большинству богов хочется сделать все "как надо". Проблема в том, что у каждого свой вариант "как надо", а человечество, увы, одно. Нужна была система, какой-то договор, который примирил бы всех и дал людям самим выбирать дорогу, по которой они идут. Тогда он и был составлен.
– Ему двадцать пять веков? – благоговейно протянул Гераклид.
– Нет, около двадцати. Все согласились с его существованием и четко прописали пункты только тогда, когда появился молодой наглец, возомнивший себя богом из-за умения ходить по воде и растить на деревьях краюхи хлеба. Аид утверждает, что тот всего лишь сумел пробраться под землю и стащить у Персефоны ее жезл плодородия, а насчет прогулок по морю… сандалии, как у меня, всегда были в моде. Так вот, люди заговорили, что он лучше олимпийцев, потому что в мире с собой, а в пантеоне – вечные ссоры. После этого, как только выгнали нахала в шею на север, за Пиренеи, так и подписали.
– И что, перестали ссориться?
– Ага. Переложили ответственность, – Гермес ухмыльнулся. – На вас. Кому возносишь молитвы, тот и имеет влияние на тебя. Чем больше кузнецов поклоняется Гефесту, тем сильнее бьет его молот.
– Но это же логично, – Леонид пожал плечами. – Кто больше заботиться о людях, тот и вправе считать себя сильным богом.
– Это только на первый взгляд, – бог хитро посмотрел на ученого. – Ведь сейчас на фабриках работает гораздо больше, чем людей искусства. И что получается, только поэтому одни боги лучше других? Несправедливо, ведь это не война, и мы не соревнуемся, у кого армия больше. Да и там умелая горстка храбрецов, всегда может остановить превосходящего в численности противника за счет умения.
– И что же? Надо учитывать, кто искренней и лучше молится? – фыркнул Стадис.
– Конечно, нет. Иной работяга почти всегда опередит актера или того же ученого. Чем больше разума, тем больше и сомнений. Как сказал кто-то из людей: я знаю только то, что ничего не знаю, а другие не знают и этого. Самая главная же проблема в том, что некоторые играют не по правилам. К примеру, Гефест иной раз возьмет и собственное изобретение кому-нибудь подсунет. Да и с чертежами. В прошлые времена он бы просто так не отделался. Запросто разделил бы участь Прометея. А сейчас – все по закону получается.
– Насколько я помню, в договоре прописано, что ничего зазорного в помощи нет. И потом, можно подумать, остальные не вмешиваются.
– Вмешиваются. Например, я, – Гермес улыбнулся. – Но ведь тут еще загвоздка в трактовках договора. Вот, к примеру, человек, который делает театральные маски, – в этот момент бог подмигнул Юлиусу, а тот не смог сдержать нервный смешок. – Этот человек – он кто? Ремесленник или артист? А создатель декораций для театра? Ну, и самое распространенное – вот ученый-изобретатель, который сконструировал новый тип оружия. Он кому поклоняться должен? Гефесту – потому, что все будет сделано на фабрике? Афине – за знания, которыми он воспользовался? Аресу – из-за того, что это оружие будет убивать? Или Аиду, которому изобретение добавит душ в царстве мертвых? Тут все очень тонко, на самом деле. А договор этих тонкостей не учитывает.
– Тебе-то какое дело? – поинтересовался Юлиус, сдержав готовое сорваться "дружочек". – Ты-то как от этого всего зависишь?
– Я? Никак. Мошенники и торговцы никогда не переведутся, – бог поводил в воздухе рукой и, не глядя ни на кого, продолжил. – Нас, на самом деле, много таких. Дионис, Аид, Тихе, Афина, Фортуна, я…
– …так чего же вы хотите? – прервал бога Леонид. – Вас же все устраивает!
– Все так, да не так. Нас лично оно не касается, но мы не хотим революции. Большая война на Олимпе до добра не доведет. Вы же понимаете, что она начнется и в мире смертных. А люди за последнее время поднаторели в искусстве убивать себе подобных. Техники для этого у вас полно.
Это было правдой. Юлиус представил, что может случиться, если сейчас разгорится война. Да не просто война, а настоящая бойня. Каждый будет вынужден выбрать – кому из богов он поклоняется. И это будет похуже гражданской войны, потому что в стороне отсидеться ни у кого не получится.
– Все равно, это не ответ на вопрос "зачем это конкретно вам?" – продолжал напирать Стадис.
– Не зачем. Но и война мне не зачем. Арес был бы счастлив, я не сомневаюсь. Впрочем, Арес как раз на стороне тех, кто за революцию.
– А вы, стало быть, контр-революционеры? – нахмурился Леонид.
– Мы – нет. Контр-революционеры – это Зевс, Артемида, Аполлон и прочие, ставшие почти бесполезными боги. Они не хотят допустить революцию. Но и текущее положение их не устраивает. И эти умные, казалось бы, существа не понимают, что надо сделать.
– А вы, стало быть, понимаете.
– Да. Нужна не революция, нужен скачок. Нужно обложить тех богов, которые пребывают в забвении, новыми обязанностями. Или переиначить смысл старых. Нужно, чтобы все были в равных условиях. По крайней мере – на момент старта. Тогда уже можно будет говорить о том, кто и как заботится о людях.
– И для этого, конечно же, понадобились мы, – Гераклид потянулся, видимо, в надежде, что в этом случае мышцы обозначатся на тучном теле.
– В тебе слишком много самомнения, мой недалекий друг.
– Ты слышал? Гермес назвал меня своим другом! – Аквус пихнул Юлиуса локтем и просиял.
Корпс вздохнул. Художник, как обычно, демонстрировал потрясающую способность слышать только то, что ему хотелось. Однако кое в чем он действительно был прав. Если за дело взялись боги, то зачем им понадобился Юлиус? И не только он. Если вспоминать, что с ними происходило, то становилось ясно – во многих случаях им помогали высшие силы.
– И все же, – подал голос мошенник. – Несмотря на недалекость, дружок-Гераклид прав. Мы зачем-то были необходимы.
– Поначалу нам вообще не было никакого дела до вас, – Гермес пожал плечами, словно извиняясь. – Когда наши судьбы пересеклись в мошенничестве с мифическими чудовищами, это была случайность. Впрочем, я не буду утверждать точно. Все-таки Тихе порой ведет себя очень странно. Я даже иногда сомневаюсь, что она на нашей стороне. Скорее, она на какой-то своей. Возможно, именно благодаря ее влиянию мы и встретились позже, на соревновании предсказателей. Я помню, как ты тогда подсматривал в окно…
– …и ты ничего не сделал?!
– А зачем? Это было весело. К тому же, я старался ничем не выдать себя. Пользоваться божественными способностями – это все равно, что направить в небо маяк и указывать, где я нахожусь. Гефест и его шайка знают, что мне не нравится их идея. Именно поэтому я по большей части обходился тем, что могут и люди. Увлекательно, знаешь ли. Все равно, что связать себе руки и все равно выигрывать в драке.
– Но я тебя обставил.
– Да. Именно этим и заинтересовал.
Юлиус почувствовал, что еще немного, и он зальется краской, как романтичная девица, услышавшая первый неуклюжий комплимент. Именно поэтому мошенник решил сменить тему.
– Ладно, допустим. Но зачем тебе остальные?
– Лично мне – абсолютно незачем, – Гермес тут же ойкнул, получив от Флавии кулаком в живот. – Ну, то есть прекрасная Фло нужна мне вне зависимости от договора и иже с ним. Но можешь мне поверить – я палец о палец не ударил, чтобы обеспечить тебя компанией на скучном и незамысловатом пути к алхимикам и на Крит.
– Но ведь Оракул передал мне волю богов, когда сказал, чтобы я помогал Юлиусу! – это был один из немногих моментов, да что там – пожалуй, единственный, когда Гераклид произнес фразу, которая была уже готова сорваться с языка у мошенника.
– Ты внимательно меня слушаешь? Я. Лично я палец о палец не ударил. За остальных – не поручусь.
– Остальных, – гордость, которая полминуты назад, после похвалы Гермеса, переполняла Юлиуса до краев, вмиг куда-то испарилась. Противно осознавать, что тобой играли, как пешкой, но вдвойне отвратительно понимать, что игроков было несколько, и каждый из них вертел тобой, как хотел. – Кто же из этих "остальных" одарил меня обществом великого поэта и скульптора?
– Думаю, ни кто иной, как такой же великий поэт и скульптор. У Аполлона сейчас не слишком много ярых поклонников, приходится выбирать из того, что есть. Да и с масками в итоге получилось более чем забавно, согласись. Сначала немного комедии, а потом непрерывный катарсис в твоем исполнении.
– Ап… – Юлиус хотел было высказать все замечания, пожелания и предложения, которые накопились у него за время знакомства с Гераклидом, и обратить внимание бога искусства на то, что любые разборки на Олимпе – вовсе не повод для того, чтобы навязывать ни в чем не повинным людям компанию возвышенных идио… но тут заткнулся на полуслове.
Во-первых, помимо незабываемого общества Аквуса, Аполлон обеспечил Корпса средством спасения от Ламии. Пещера страха и прогулочная тележка – тому свидетели.
Во-вторых, нельзя не отметить, что объективно у Юлиуса здорово улучшился характер и стойкость духа – после Гераклида любой компаньон или собеседник казался милым, неконфликтным и сверхадекватным. Отличная школа жизни. Железный доспех для нервных клеток.
Железный доспех.
А он-то здесь каким боком?
– Послушай, ты, вроде, говорил, что Гефест против вас?
– Я бы не сказал, что Кузнец против кого-то. Скорее, он за себя. А в данный момент ситуация такова, что "за себя" означает "старый договор идеален, не вносить никаких изменений – и точка". Сила его таким образом скоро возрастет настолько, что он всерьез вознамерится скинуть Зевса с вершины Олимпа. Что явно противоречит нашим планам.
– Тогда я не очень понимаю, как мы познакомились с Леонидом. Разве что изобретателям покровительствует…
– Конечно, Гефест, кто же еще, – Леонид возмущенно ударил ладонью по колену.
– А что это мы все о людях да о людях? – усмехнулся Гермес. – Думаете, у Александра не может быть собственного веского мнения по поводу?
Из поясной сумки инженера донесся удивленный писк.
– Шучу. На самом деле, это мнение Артемиды. Когда Леонид попал под колеса, кто-то должен был позаботиться о кроте, иначе тот мог и погибнуть под ногами толпы. Почему этим "кем-то" оказался ты, Юлиус… хм, во-первых, я уже говорил о том, что к тебе неровно дышит Тихе, а во-вторых, не будем забывать, что сестра Аполлона довольно часто поддерживает брата в его затеях. Что до Леонида – он оказался втянут в эту историю не из-за чьего-то покровительства, а исключительно по собственному почину. Планы богов и желание человека разобраться в смерти соратников совпали. Так бывает.
– Бывает, – Стадис утвердительно кивнул и хрустнул пальцами. – А что все-таки с пропавшими инженерами? Происки тех богов, кому не нравится преимущество Гефеста?
– Не думаю, что Зевс стал бы марать руки о людей, пусть даже и слишком умных для своего времени, – Гермес рассказывал ровным голосом, будто речь шла о сущих мелочах. Люди, бумаги… какая разница? – Думаю, это ссоры внутри ордена. Вы и без богов великолепно обеспечиваете себя конфликтами.
– Если не возражаете, я подведу итог сказанному, – Стадис прищурился и погладил подбородок. – Существующий договор устраивает тех, у кого заслуженно много последователей, а остальные страдают из-за утраты веса и влияния, так?
– Скорее, из-за того, что старым договором ограничено развитие человечества. Для того, чтобы забраться на следующую ступень прогресса, недостаточно ковать железо, к примеру – нужно и в молниях разбираться… кстати, по словам Зевса – отличный источник энергии. Переписать договор – значит, открыть человечеству новые пути и возможности. Оставить старый – топтаться на месте, отдавая предпочтение давно изученным и надежным, но ужасающе скучным и медленным методам. Ясно?
– Конечно, ясно. Я тут подумал… – сияющий Гераклид рылся по карманам с таким видом, будто, как минимум, по ходу разговора изобрел способ разрешения божественного конфликта и спасения человечества, два в одном. Нашарив смятую бумажку, он протянул ее Гермесу. – … Раз вы забыли о моей просьбе и не раздобыли автограф Диониса, может, ты мне оставишь свою подпись на память?
– Знаешь, Александр, – пробормотал Юлиус, обращаясь к выглянувшему из сумки черному носу, – будь моя воля, я бы сию секунду переписал договор в пользу того, чтобы вместо мыслей о богах люди хотя бы раз в день использовали логику и здравый смысл.
…
Вечером они все, кроме Гермеса, оказались в доме у Леонида. Бог плутовства и торговли отбыл на "разведку местности". Иными словами – отправился искать возможность сделать всем хорошо и сразу. Это, кстати, весьма удивляло Юлиуса, так что он даже не удержался от вопроса:
– Зачем богу мошенничества творить добро, да еще и в таких масштабах?
Гермес ответил на вопрос философски и серьезно, то есть для своего амплуа – абсолютно неубедительно. Разве что последняя его фраза походила на истинную причину происходящего.
– Во-первых это не такое уж и добро. Особенно для тех, кто потеряет часть влияния. Во-вторых, война – что внизу, что на Олимпе – принесет лично мне проблемы, которых хотелось бы избежать. Ну, и в-третьих – это же просто весело. Иногда приятно сделать что-нибудь такое, что от тебя никто не ожидает, и совсем не важно, по какую сторону добра или зла оно располагается.
И вот, пока бог делал то, что от него никто не ожидает, все остальные пытались отдохнуть от безумного путешествия.
Флавия хандрила. Таскалась по огромному дому и сокрушалась. Сначала о том, что, когда придет время отправляться на Олимп и знакомиться с родней избранника, ей нечего будет надеть. Спустя какое-то время уже переживала, что любимый повстречает какую-нибудь "ветреную девку, которая вскружит ему голову, как молодое дельфийское!" Затем начала предаваться самобичеванию из-за того, что усомнилась в любимом, и, всхлипывая, задремала на кухонном диванчике.
Гераклид ходил окрыленный. Мало того, что Гермес назвал его другом – эпитет "недалекий" горе-поэт вычеркнул из памяти – так еще и оставил автограф. И не стоит забывать, что великий Аполлон избрал Аквуса проводником своей воли.
Александр копался во дворе, проверяя свои владения. Кажется, в кротовых норах вздумал поселиться кто-то чужой, но отважный зверек убедил захватчиков, что они не правы.
Леонид, серьезный и мрачный, заперся у себя в кабинете, сказав, что ему надо о многом подумать.
Сам же Юлиус сначала успокаивал одного, затем слушал стенания другой, а после и вовсе чуть было не последовал их примеру. Сперва решил, что может собой гордиться – ведь Гермес признал, что в состязании "равных", мошенник был более искусен. А после сразу же впал в тоску, потому как получалось, что вот пришел бог, посмотрел как на детишек и объяснил "что, зачем и почему". Снисходительно.
Однако пессимистичное настроение быстро приелось Корпсу, и он отправился спать на мягкой кровати, которая – наконец-то! – не покачивалась на морских волнах.
Глава двадцать третья.
Падения и проступки
Мошенник проснулся в поту. Ему снилось, что Гефест, превратившись в гигантского и абсолютно черного кузнеца, держал Корпса за ногу, а под ним бушевал вулкан.
Юлиусу, безусловно, льстило, что его сравнили с Помпеей, но заканчивать свою жизнь подобно древнему городу он был не готов. Мошенник пытался ухватиться за что-нибудь, но не мог пошевелить даже рукой, а потому оставалось бессильно смотреть на ухмыляющуюся тень.
Когда Гефест отпустил Корпса, и тот полетел вниз, Юлиус проснулся. Однако кое-что из сна преследовало его и наяву.
Жара и невозможность пошевелиться.
"Неужели вчера Александр нарыл подземный вулкан, и теперь нас штурмует лава?" – усмехнулся Юлиус, хотя поводов для веселья не было.
Огнем полыхал матрас прямо под мошенником. Полыхал так, будто бы внутри разожгли гигантский костер, и скоро кому-то подадут блюдо под названием. "Корпс, пропеченный до хрустящей корочки". Юлиусу приходилось слышать про людоедов, водившихся в Африке, но до сего дня он полагал, что это всего лишь байки.
Из коридора доносились вопли. Кричал, разумеется, Гераклид, отчаянно и неразборчиво. Заглушая другой голос, который вопрошал:
– Юлиус, ты где? У тебя там все в порядке? Мне срочно нужна помощь!
Флавия. Это уже серьезнее, чем вопли скульптора. Нужно было спешить, а не прохлаждаться в кровати. Точнее – жариться. "Наверняка я похудею в этой сауне. Людоеды весьма непрактичные существа. Будем надеяться, что с Гераклидом они поступили таким же образом, и получится стройный ягненок вместо жирного поросенка", – подумал Юлиус и попробовал выбраться из кокона, в который превратилось одеяло.
Однако сколько мошенник ни пытался сдвинуться с места – ничего не получалось. Одеяло намертво прижало его к кровати, которая с каждой секундой раскалялась так, будто сам Гелиос сидел внутри. Чего, конечно же, быть не могло.
Или могло?
Юлиус уже давно вспотел, но именно сейчас почувствовал, что его начал бить озноб. Что, если боги обо всем узнали? Те самые боги, которые в новом договоре не заинтересованы. И сейчас они медленно, но верно поджаривают Корпса, да и с остальными делают что-то жуткое и невообразимое. Практичней, конечно, прирезать всех спящими, но когда речь идет о богах, заявлять что-то с уверенностью сложно. Может быть, это "интересней", как выражается Гермес?
Мошенник задергался, но одеяло держало плотно. По счастью, Юлиус давно уже завел привычку: спать с маленьким ножичком в правой руке. С трудом переложив его так, чтобы можно было лезвием резать кокон из нитей, Корпс принялся дергать рукой, пытаясь распороть свою "тюрьму".
Еще несколько раз прокричал Гераклид, а затем взвизгнула Флавия. Но к этому времени ладонь Юлиуса уже оказалась на свободе, и дальше дело пошло быстрее. Меньше чем через минуту мошенник выбрался из плена.
Легкий ветерок дельфийских ночей показался ему ледяным. Тело ломило, и в нем словно не осталось ни капли жидкости – вся вышла с потом.