- Джефф, - произнесла она, вытягивая руку, - подожди. Не убегай. Мне надо поговорить с тобой.
Он пожал плечами, сосредоточенно глядя поверх ее головы.
- О чем поговорить?
Глаза девушки, когда-то искрившиеся озорством, вдруг наполнились слезами.
- Я так больше не могу! Мы словно враги - и вся Башня смердит ревностью и ненавистью!
Перед искренностью этой боли лед его отчуждения дрогнул.
- Тани, - произнес он, - мне это нравится ничуть не больше. Но разве я первый начал?
- Ну сколько можно… - Она осеклась на полуслове и закусила губу. - Джефф, мне больно, что ты такой несчастный. Кеннард немного рассказал мне…
- И что, я достаточно несчастен, чтобы ты вернулась ко мне? - поинтересовался он, с убийственным сарказмом отчеканивая каждое слово, и тяжело положил руки Таниквель на плечи. - Наверно, Остер и тебя уже убедил в худшем, что я шпионю на землян?
- Джефф, но Остер тоже не врет, - негромко отозвалась она, не пытаясь вырваться. - Он просто говорит то, во что верит. И если ты думаешь, что его все это радует, то глубоко ошибаешься.
- Ага, значит, если меня выгонят, он такого горя не переживет!
- Не знаю, но он вовсе не тот гнусный тип, каким тебе кажется. Посмотри мне в глаза, Джефф, неужели ты не чувствуешь, что я говорю правду?
"В этом-то вся беда, - устало подумал Джефф, - все они говорят правду, - как ее видят".
Плечи Таниквель мелко дрожали, и один вид плачущей Тани - когда-то бывшей воплощением озорства и беззаботности, - почему-то ранил Кервина гораздо глубже, чем все подозрения остальных, вместе взятых. Она не нападала и не защищала, она просто разделяла его боль. Беспомощно рыдая, она приникла к нему.
- О, Джефф, мы были так рады, когда ты появился - и для нас это так много значит, что ты здесь. Если бы только можно было точно узнать…
Вечером того же дня в гостиной, дождавшись, пока все соберутся со своими бокалами вокруг камина, Кервин агрессивно вскочил, сжал кулаки за спиной и выступил с краткой речью (демонстративно на кахуенге):
- Остер, ты выдвинул в мой адрес обвинение; зондирование Кеннарда показалось тебе недостаточным доказательством. Какого доказательства ты хочешь? Что тебя убедит?
С кошачьей грацией Остер поднялся из кресла.
- Комъинская неприкосновенность не позволяет мне… - вежливо начал он.
- Знаешь, куда можешь засунуть свою комъинскую неприкосновенность?.. - Кервин употребил весьма специфический термин из портового жаргона. - Я десять лет прожил на Земле, и там есть по этому поводу одно хорошее выражение: выкладывай или заткнись. Или скажи, какое доказательство ты сочтешь достаточным, и дай мне возможность его представить, или… даю слово, братец: если услышу или телепатически уловлю от тебя хоть словечко, что я, мол, продался землянам или кому-то там еще - я тебя отделаю так, что живого места не останется!
Остер отступил на шаг в сторону; и Джефф сделал шаг, не сводя с противника напряженного взгляда, не разжимая стиснутых кулаков.
- Я повторяю: или выкладывай, или заткнись, и тогда уж пасти больше не разевай.
- Это его право, Остер, - проговорил Кеннард. - Нельзя же все время только шушукаться за спиной. Или докажи свои подозрения, или извинись перед Джеффом, и вопрос закрыт. Ну сколько можно грызться! - Лицо его, прорезанное складками, скривила гримаса боли. - У нас и без того забот полон рот.
Остер покосился на Кервина. "Если бы взглядом можно было убить, - подумал Джефф, - у Остера никаких проблем не возникло бы". Но когда тот заговорил, голос его прозвучал на удивление ровно:
- Элори, ты не соберешь матричный капкан?
- И не подумаю! - вспыхнула та. - Сам делай свою грязную работу!
- Можно было бы попросить Кеннарда, но он предубежден в пользу Джеффа.
- Давайте я соберу, - вызвался Раннирл. - Не подумай только, Остер, что я тебя поддерживаю. Но если оставить сборку тебе, результат нетрудно предсказать. Джефф, мне ты доверяешь?
Кервин кивнул. Он понятия не имел, что такое матричный капкан, и на кого тот расставляется. Но если за дело брался Раннирл, можно было быть уверенным - не на Кервина.
Как-то днем, когда заканчивалась настройка очередного экрана, и Джефф держал узор, ни с того, ни с сего картинка на мониторе задрожала и слилась в яркую зеленую полосу. Кервина пронизала боль; толком не осознавая, что делает, он разорвал раппорт между Раннирлом и Элори, отключил экраны и, сам не поняв, когда успел вскочить с места, подхватил безжизненно обмякшую Элори. В первое паническое мгновение ему показалось, что она не дышит. Потом темно-дымчатые ресницы ее дрогнули, и девушка прерывисто вздохнула.
- Переутомилась, - произнес Кеннард, поднялся с места и накрыл большой кристалл куском шелковистой ткани. - Умолял же я ее передохнуть - так она и слушать не желала.
- Хорошо, что Джефф успел ее подхватить, - сказал Раннирл. - Он вытащил Элори прежде, чем она успела нарушить кристаллическую структуру. Как это у тебя получилось, Джефф?
- Понятия не имею, - Джефф действовал совершенно рефлекторно, словно в сознании сработал какой-то переключатель. - Удача. Инстинкт. Откуда мне знать?
Элори еле слышно плакала; лицо ее стало мертвенно-бледным, а рыдания звучали глухо и прерывисто, словно у нее не было сил толком вдохнуть. Раннирл взял ее на руки, как ребенка, и направился к выходу из лаборатории, бросив через плечо:
- Позовите Тани - и побыстрее!
- Таниквель улетела с Остером, - отозвался Кеннард. - Я попробую, конечно, вызвать их, а пока…
Раннирл пинком отворил ближайшую дверь; это оказалась одна из множества пустых комнат. Он положил Элори на кушетку, прикрытую пыльным вышитым покрывалом.
- Я… могу чем-то помочь? - беспомощно поинтересовался от дверей Джефф.
- Ты же эмпат, - отозвался Раннирл.
И вдруг Джефф вспомнил, что сделала для него Таниквель в тот первый вечер, когда Кеннард взламывал его телепатический барьер.
- Я… постараюсь.
Элори, как капризный ребенок, замотала головой из стороны в сторону.
- Нет, - раздраженно произнесла она, - нет, оставьте меня в покое. Со мной все в порядке. - Но чтобы сказать это, девушке пришлось дважды перевести дыхание, и лицо ее походило цветом на костяной лом.
- Она всегда так, - вздохнул Раннирл. - Джефф, постарайся.
Он вышел. Кервин приблизился к кушетке и неуклюже опустился на колени рядом с Хранительницей.
- Элори, я в этом почти ничего не понимаю, - начал он, - но сделаю все, что смогу. - Вспомнив, что делала Таниквель для восстановления его сил, он взял Элори за руки. Пальцы ее были напряжены и холодны, как лед. Повинуясь какому-то импульсу, он принялся растирать их, возвращая гибкость. Джефф пытался повысить и обострить свою эмпатическую чувствительность, ощутить слабость Элори как свою…
И он ощутил ее как внезапный укол боли, эту слабость полного бессилия, мелеющий поток сознания… девушка была на грани обморока. Кервин осторожно попробовал установить раппорт, чувствуя своим обострившимся восприятием, насколько Элори измождена, выискивая, как взять эту усталость на себя и передать девушке часть своей энергии. Стоя на коленях рядом с кушеткой, сжимая неподвижные ладони Элори, он ощутил, как в ее измученное тело по капле начинает возвращаться жизнь. Казалось, прошла целая вечность, - хотя на самом деле, наверно, всего несколько минут, - прежде чем Элори открыла свои серые глаза и посмотрела на Кервина. Но детское личико ее оставалось таким же бледным, а губы - совершенно бесцветными.
- Спасибо, Джефф, - прошептала она.
Такой волны эмоций, как та, что взметнулась в нем при этих словах, Кервин не ощущал еще ни разу в жизни. Он развел руки, и девушка оказалась у него в объятиях, поднимая к нему лицо. И, когда губы их встретились, без малейшего удивления, Джефф почувствовал дивное слияние двух нематериальных субстанций. Крепко обнимая теплую тоненькую фигурку, невероятно обостренным двойным восприятием он уловил, как смешаны в Элори хрупкость и стальная сила, детская наивность и древняя бесстрастная мудрость касты Хранителей. (И через все это он смутно ощутил вместе с Элори необычное и едва ли наполовину осознаваемое пробуждение чувств; апатию и одновременно готовность, с какими она принимает его поцелуй. Он разделил с девушкой изумление, вызванное объятием, какого ей еще не доводилось испытывать - не отеческим и не безлично-добродушным - разделил ее робкое и не ведающее стыда удивление от того, сколько силы в мужском теле, какая в нем поднимается волна тепла… )
- Элори, - прошептал он, но шепот прозвучал триумфальным кличем. - Любовь моя, любовь…
Какое-то мгновение длился спазматический, конвульсивный, терзающий каждый нерв ужас; потом раппорт разорвался, как разлетевшийся в кусочки кристалл - и вот уже побелевшая, как снег, Элори, извиваясь кошкой, пыталась вырваться из объятий Кервина.
- Нет, - беззвучно шептала она, ловя воздух перекошенным ртом. - Нет, нет…
Оцепеневший от шока Кервин разжал объятия. Элори тут же отпрянула, прижав руки к груди, словно защищаясь; все ее худенькое тельце сотрясали беззвучные рыдания. В глазах ее застыл ужас, но она успела уже отгородиться от Кервина барьером. Узкогубый детский рот ее открывался и закрывался, не издавая ни звука; личико перекосила гримаска, как у еле сдерживающей слезы маленькой девочки.
- Нет, - наконец снова прошептала она. - Ну как ты мог забыть, кто я? О, сжалься надо мной, Аварра! - сбивчивой скороговоркой выпалила она и, спрятав лицо в ладони, устремилась прочь из комнаты; едва не споткнулась о табурет, увернулась от машинально шагнувшего за ней Джеффа и стрелой вылетела за дверь. Легкие шаги дробно простучали по коридору, по ступенькам; в конце концов откуда-то сверху донесся грохот захлопнувшейся двери.
Он не видел Элори целых три дня. Впервые за все время с появления Кервина в Арилинне она пренебрегала вечерами в гостиной; Кеннард, пожав плечами, объяснил Кервину, что время от времени такое случается со всеми Хранительницами. Джефф, дабы случайно не опустить барьера и не выдать себя, промолчал. Но каждую бессонную ночь ему казалось, будто из темноты снова выплывают глаза Элори и вспыхивают внезапным ужасом, что на губах снова возникает вкус того поцелуя, а руки никак не могут забыть трепещущего в объятиях хрупкого перепуганного тельца.
В первые мгновения после того, как разорвался раппорт, он просто ничего не соображал, застывши в онемении и оцепенении от этого чудовищного, шквального обвала; недоумевая, то ли печалиться, то ли гневаться столь внезапной перемене чувств.
А потом, медленно и мучительно, пришло понимание.
Он нарушил строжайший закон комъинов. Не зря ведь Хранительница давала обет девственности, и душой, и телом отдаваясь своей трудной и опасной работе. В глазах любого даркованина Элори была неприкосновенна; ни о страсти, ни о чистейшей платонической любви и речи быть не могло.
Он слышал, что в Арилиннской башне говорили (и хуже того, чувствовал, что они чувствовали) по поводу Клейндори, преступившей обет (и ради кого - презренного землянина!).
Другой бы на его месте мог начать громоздить кучу оправданий - мол, Элори сама была не против, и он лишь взял то, что было предложено. Но для Кервина такой легкий путь к отступлению был закрыт. Ему с самого начала бросилось в глаза, как по-детски невинно ведет себя Элори с мужчинами в Башне. Для них она была все равно, что беспола, словно еще один мужчина или ребенок; и она доверяла защищавшему ее табу.
Так же невинно, беззаботно она доверилась Джеффу - и он предал ее доверие!
Но еще ужасней был скребущий на сердце страх. Кеннард ведь предупреждал его: не следует эмоционально напрягаться в те несколько дней, что предшествуют работе с матрицами; лучше оставить пока Таниквель в покое - во избежание нервного переутомления. Таниквель! Можно подумать, все это был сон; да, он любил ее - но, скорее, из благодарности за ее доброту и понимание. Ничего похожего на то могучее чувство, что сотрясает сейчас все его существо.
Телом и душой подстраивались Хранительницы под свои гигантские матричные кристаллы. Вот почему им следовало воздерживаться от бурных эмоциональных проявлений. Память Джеффа скачком вернулась к первому вечеру в Арилинне; к панической реакции Элори на его комплимент, к словам: "С самого рождения нас готовят к этому, и иногда… мы теряем свои способности всего за несколько лет".
А теперь, может быть, судьба всего Даркоувера зависела от успеха или неудачи Арилиннской Башни. А успех или неудача зависят от того, насколько сильна Хранительница, насколько тщательно оберегаема и лелеема она. А Джефф Кервин, затесавшийся среди комъинов чужак, предал их доверие, обошел барьеры и поразил Хранительницу в самое сердце.
Добравшись до этого места в своих размышлениях, Кервин зарылся лицом в ладони и попытался полностью отключиться. Это еще хуже, чем обвинения Остера в шпионаже в пользу землян.
Утром четвертого дня он услышал с лестницы голос Элори. Что ж, в ночной битве он, пусть с невероятным трудом, но одержал над собой победу. Единственное, что теперь предстояло ему - это смирение.
Он любил Элори - но любовь эта могла привести к тому, что она потеряет способности Хранительницы, а это поставит под угрозу работу, от которой зависит будущее всего Даркоувера. В случае их неудачи Пандаркованский Синдикат немедленно обратится к земным специалистам и примется преобразовывать даркованскую экономику на земной лад.
"А разве это так плохо? - предательски шепнуло его второе "я". - Раньше или позже, но все равно Даркоуверу предстоит перестроиться на земной лад. Оно и к лучшему! Даже для Элори - слишком тяжелый это для нее груз; нельзя молодой девушке жить в заточении, хоронясь ото всего, что есть хорошего в жизни. И если у нас ничего не получится… если у нас ничего не получится, то какая разница, Хранительница там Элори или не Хранительница, и тогда она сможет быть моей…"
"Предатель! - бросил он себе горькое обвинение. - Эти люди приютили тебя, дали возможность остаться на Даркоувере, приняли как своего… А ты готов погубить их! Что бы ни случилось, главное - чтобы Элори сохраняла спокойствие духа".
Но со звуками ее голоса в душе у Кервина снова все забурлило. "О Боже, Боже, Элори, Элори…" Он направился было к двери, но, не видя ничего перед собой, развернулся обратно и рухнул ничком поперек кровати. Все существо Джеффа корчилось от боли и бунтовало. Нет, видеть ее - это выше его сил.
- Кервин? - послышался через некоторое время из-за двери голос Раннирла. - Ты спустишься?
Собрав в кулак остатки воли, Джефф спустился вслед за Раннирлом в гостиную. Как обычно, комъины расселись полукольцом перед камином, но Кервин видел одну Элори - снова в легком, как паутинка, вышитом цветочными узорами платье с пряжкой из одного-единственного кристалла, висящего у ворота, словно вопреки законам гравитации. Медные кудри украшал венок ослепительно-белых цветов. Когда вошел Кервин, она подняла голову; и Джефф, собираясь с духом, вдруг ощутил воздушное, прозрачное спокойствие, потому что улыбка Элори была такой же мягкой, отстраненной, спокойной, как всегда.
Неужели она на самом деле ничего не почувствовала? Неужели все это ему лишь почудилось?
Кеннард встретился с Джеффом взглядом и по-отечески положил руку на плечо. Казалось, прикосновением этим передавалось какое-то знание, и внезапно Джефф угадал правду: "Ты даже представить себе не можешь, что это такое - подготовить Хранительницу". Каким-то непостижимым образом за эти три дня Элори умудрилась восстановить прежнее холодное, отстраненное самообладание. Она улыбнулась Кервину - вроде бы улыбка оставалась прежней, дружелюбной, благосклонной - но своим новым обостренным чутьем под маской спокойствия Кервин уловил шрамы незатянувшихся трещин, воспоминание о катастрофе.
- Джефф, Остер говорит, что матричный капкан готов. Мы запланировали операцию на сегодняшний вечер. Установить капкан хочет Остер. Я сказал, что ты не будешь возражать.
- Да, конечно… - сказал Джефф. - Кстати, а что такое матричный капкан?
Элори состроила детскую гримаску.
- Это… это грязное извращение честной науки, - горячо заявила она.
- Не обязательно, - возразил Кеннард. - Бывают самые разные матричные капканы. Например, Вуаль перед входом в Башню, пропускающая одних комъинов. Остер, какого типа твой?
- Барьерный. Через мозг одного из нас кто-то подслушивает, что делается в Круге. Ну, а если он и сегодня попробует пробиться сквозь барьер, капкан парализует его и даст нам на него хорошенько взглянуть.
- Ничего не имею против, - произнес Кервин. - Поверьте, если за нами действительно кто-то шпионит, мне ничуть не меньше, чем вам, не терпится вывести его на чистую воду!
- Так давайте же начнем, - беспокойно поднялась из кресла Элори. - Я… - Она замялась, прикусила губку и произнесла отрывисто: - Я бы выпила немного кирьяна. - Кеннард неодобрительно покосился на нее, но она уже стояла возле бара с напитками. - Еще кто-нибудь хотел бы сегодня подстраховаться? Остер? Раннирл? И не надо так смотреть на меня, Тани; я знаю, что я делаю.
- Элори, если ты не очень хорошо себя чувствуешь, операцию можно отложить на несколько дней.
- Мы и так уже отстаем от графика на трое суток. - Она подняла к губам бокал кирьяна и покосилась на Джеффа, когда, как ей казалось, он смотрел в другую сторону; и ее потерянный, исполненный муки взгляд поразил его до глубины души.
И она тоже? А ему-то казалось, будто страдает он один, что она ничего не помнит; теперь же, зная, какую ей это причиняет боль, Кервин искренне желал, чтоб она оставалась невозмутимой, чтоб его поцелуй не значил для нее ничего. Ибо теперь он окончательно понял, что наделал.
Джефф никогда раньше не видел матричного капкана. Тот походил на кусок странно перекрученного блестящего металла, инкрустированного кристалликами и пронизанного светящимися спиралями. На тонких губах Остера играла тигриная улыбка.
- Элори, ты можешь еще минутку подержать картинку? - поинтересовался он. - Покажи-ка, кто попался, - он кивнул на красивую, смертоносную вещицу, лежащую у него на коленях. - Я установил капкан так, чтобы он захлопнулся, как только кто-нибудь попытается подлезть под наш барьер. Все сработало, я четко ощутил этот момент; и кто бы это ни был, сейчас он надежно обездвижен. Элори, дай-ка картинку на монитор.
Элори взяла кусок шелковистой, металлически поблескивающей изолирующей ткани, обмотала кисть и брезгливо, словно касаясь чего-то исключительно грязного, подобрала матричный капкан. Затем повернула верньер монитора. Вспыхнула зеленая точка и принялась быстро расти, пока весь экран не заполнила картинка. Постепенно изображение сфокусировалось, и на экране появился вид Арилинна; Кервин беззвучно присвистнул, узнавая ориентир за ориентиром в быстро меняющемся изображении. Затем, безо всякого перехода, на экране возникла скупо обставленная, почти совсем без мебели, комната и фигура человека, сосредоточенно склонившегося над чем-то у него на коленях, неподвижного, как смерть. Постепенно весь экран заполнило его лицо.