Сыграли и спели мы просто замечательно, и я с удовлетворением заметил, что Люся успокоилась, а бурные аплодисменты, которыми нас наградили сидящие в зале, доставили ей удовольствие. Ведущий начал нас благодарить, намереваясь согнать со сцены, но я взял свой микрофон, который никто не отключал, и обратился к залу:
- Совсем недавно я закончил работать над песней, посвященной героям Гражданской войны. Мы не успели ее как следует отрепетировать, но если вы не против и будете снисходительны к исполнению, мы вам ее сейчас споем.
Ведущий дернулся было к нам, но публика начала дружно аплодировать, и он опять отошел в сторону, словно показывая, что ничего общего с нами не имеет.
- Песня "Погоня", - объявил я и запел вместе с подругой:
Усталость забыта,
Колышется чад,
И снова копыта,
Как сердце, стучат…
Наверное, еще никогда мы с ней не вкладывали в пение столько души, и пели на удивление синхронно, как будто тренировались не один день. Люди могли подумать, что я соврал насчет репетиций. Когда мы закончили, я отдал ведущему гитару и подал Люсе руку. И тут зал взорвался аплодисментами! Нам аплодировали, пока мы не вернулись и не спели песню еще раз. Эх, если бы это была по-настоящему моя песня! Под аплодисменты мы спустились со сцены и заняли свои места. Ведущий поблагодарил нас за выступление и объявил следующий номер. К его началу шум в зале стих, но на нас продолжали оглядываться. Надо было уйти через боковые двери. Долго нам сидеть не пришлось: сначала станцевали "Польку", потом девочка лет десяти спела песню про маму, и ведущий объявил об окончании мероприятия. Здорово, значит, нас всунули в самом конце.
Мы поднялись и быстро пошли к выходу.
- Как ты думаешь, нас засняли? - спросила Люся, увидев две кинокамеры на треногах.
- Засняли, - ответил я. - Ты уткнулась в рояль, а потом скромно потупила глазки, а я несколько раз посмотрел в зал. Первый раз не снимали, снимали, когда мы пели "на бис". Давай отойдем в сторону и дождемся Валентина, все равно в гардеробе сейчас очередь.
Мы отошли к окну, где нас и нашел Валентин.
- Пойдемте быстрее, - поторопил он нас. - С вами хотят поговорить. Прекрасная песня и спели вы ее здорово, но у ведущего чуть не случился инфаркт.
Он привел нас в большую комнату с четырьмя составленными в ряд столами, за которыми сидело несколько мужчин и одна женщина. Из всех я узнал только Тикоцкого. Мы подошли вплотную к столам и поздоровались.
- Спасибо, Евгений Карлович! - сказал я приветливо улыбнувшемуся мне композитору. - Люся, это композитор, который нас с тобой сюда вытянул. И первую песню он мне помог исполнить.
- Ты бы ее и без меня исполнил, - сказал Тикоцкий. - Вы, ребята, без сомнения получите за свою песню первое место, а, значит, попадете на Всесоюзный смотр. Так что готовьтесь.
- А когда это будет? - спросил я.
- Когда пройдут все республиканские смотры, - ответил он. - Пока дата не утверждена. Ориентируйтесь на конец зимы. Геннадий, с тобой хочет поговорить Виктор Сергеевич Попов. Он хормейстер московского Дома пионеров и октябрят.
- Садитесь, ребята! - сказал тот, кого Тикоцкий назвал Поповым. - Возьмите стулья у стены.
Я сходил за стульями для себя и для Люси. Пока ходил, вспомнил, кем станет этот человек. Большой детский хор – это его детище.
- Я руковожу большим детским коллективом, - начал он, когда мы уселись. Хороших детских песен, к сожалению, очень мало, поэтому я рад, что ты начал их писать. Надеюсь, написанным ты не ограничишься. У меня будет просьба. Я хотел исполнить "Качели"…
- Виктор Сергеевич! - сказал я. - Извините, что перебил. Я не являюсь собственником песен. Конечно, мне хочется первый раз спеть их самому или в паре с моей подругой. Но потом, если их будут петь другие, я буду только рад. К сожалению, я могу придумывать только сами мелодии, партитуру при всем желании не напишу. Так что это уже придется вам самим.
- Этот недостаток присущ многим молодым авторам, - вступила в разговор женщина. - Я являюсь художественным руководителем Дворца пионеров. Надеюсь, что вы у нас в гостях не последний раз. Если будет нужна какая-нибудь помощь, обращайтесь в любое время.
- На будущее, молодые люди, - сказал мужчина с брезгливым выражением лица. - Выступать являйтесь, как положено, в школьной форме.
Этот тип вызвал во мне неприязнь, и я не удержался.
- Извините, а кем это положено? - ехидно спросил я. - Это ведь самодеятельность, верно? А школьная форма предназначена только для школы. У нас в самодеятельности может принять участие любой. Что вы кажете о сталеваре, если он выйдет на сцену в брезентовой одежде и со шлемом на голове? И исполнит при этом арию Фигаро? Я его назову придурком. Так почему этим должны заниматься мы? Для нас выступление – это праздник, а в праздник и одеваются по-праздничному.
Все, кроме типа, рассмеялись, он покраснел как рак и отвел глаза. Но я успел заметить их выражение. Зря я связался с этим дерьмом, надо было шаркнуть ножкой и сказать, что в следующий раз непременно…
- Зря ты с ним связался! - сказал мне Валентин, когда мы шли к машине. - Дрянной человек. Работает в министерстве культуры и теперь при случае постарается сделать тебе гадость. Больших возможностей у него нет, но все равно… Поговорку про дерьмо слышал? Так это как раз про него. Я с вами, ребята не поеду. Сейчас Николай меня подбросит домой, а потом отвезет вас.
До дома Валентина, где он со всеми попрощался и вышел, ехали всего минут десять, а потом поехали в городок. Всю дорогу шофер молчал, да и мы не хотели разговаривать о своих делах при постороннем.
- Вы молодцы, - сказал он, когда съехал с шоссе на бетонку. - Здорово выступили.
- А вы смотрели? - спросил я. - Вас ведь Николаем зовут? А как полностью?
- Николай Иванович, - ответил он. - Смотрел, конечно.
- А где Сергей Александрович? - спросил я.
- Жена у него заболела, - ответил он. - Так что пока на этой машине я.
Он нас привез туда же, откуда и забрал – к моему дому. Мы попрощались и зашли в подъезд.
- Давай пообедаем у нас, а потом я тебя провожу, - предложил я. - Если тебе не надоели мамины борщи.
- Давай, - согласилась она. - Твоя мама их очень вкусно готовит. Скажи, зачем ты поругался с этим…
- Ну сглупил, - признался я. - Терпеть не могу таких типов. Ладно, забудь о нем, впредь буду сдержанней.
- Раздевайтесь, идите мыть руки и за стол, - сказала мама, увидев нас в прихожей. - Хорошо выступили?
- Когда мы выступали плохо? - ответил я. - Глава комиссии сказал, что первое место у нас в кармане. Теперь весной придется ехать в Москву.
- Правда, что ли? - не поверив мне, спросила мама у вышедшей из ванной комнаты Люси. - Он не сочиняет?
- Так нам сказали, - ответила она. - А выступление записали. Знать бы еще, когда покажут.
- Завтра уже десятое, - сказала мама, накладывая нам в борщ сметану. - А послезавтра вам идти в школу. Готовы?
- Понедельник – день тяжелый, - ответил я. - А при таких перерывах в занятиях он вообще будет убийственным. К хорошему привыкаешь быстро.
- Спасибо, Галина Федоровна, - поблагодарила Люся. - Изумительный борщ. Я по школе немного соскучилась. Это у него много занятий, а мне было скучновато. Хороших книг мало, а по телевизору была только одна интересная передача, да и та про нас.
- Надо же! - сказала мама. - Верно говорят, что с кем поведешься, от того и наберешься. Раньше я в тебе склонности к шуткам не замечала.
- Надо больше заниматься йогой! - наставительно сказал я. - Хочешь, я тебе покажу десятка три асан?
- Оле показывай, - отозвалась Люся. - Она все, что исходит от тебя, готова выполнять хоть весь день. А я долго стоять на голове не собираюсь.
- Зря, - сказал я. - Все морщинки разглаживаются!
- Ах ты!
- Дети, быстро перестали! - сказала мама. - Доедайте первое, а я вам сейчас наложу второе.
- У меня в живот больше ничего не влезет, - отказался я. - Доем борщ и все! Не хватало еще растолстеть. Лучше накладывай Люсе. Можешь ей и мою порцию отдать.
- Это я тебе припомню, - пообещала подруга. - Я тоже наелась, спасибо.
- Теперь целуй! - сказала она, когда мы оказались в моей комнате. - И за выступление, и за вторую порцию!
- После борща не буду! - отказался я. - У тебя капуста на губах.
- Ах, ты! - она толкнула меня на кровать, а когда я не удержался и сел, навалилась на меня сверху и прильнула к губам.
Память всколыхнулась, и мои руки сами начали ее ласкать…
- Поняла теперь, о чем я говорил? - задыхаясь, сказал я, с трудом с собой совладав. - А если бы я не выдержал? Люсенька, нельзя же так, я все-таки не железный. Я слишком много помню, чтобы…
- Я поняла, - ответила она. - Но как же было хорошо, пока ты не прекратил. Ждать целых четыре года, да я раньше сойду с ума!
- Потому и говорю, что нужно прекращать, - сказал я. - До нашей дружбы ты жила спокойно и с ума не сходила. Правильно делают, что запрещают такую любовь. Что хорошего в том, чтобы хотеть и не мочь? Я теперь только о тебе и буду думать, разве что медитация поможет.
- Научи меня медитациям, - попросила она. - Раз ты их выполняешь, значит, они для чего-то нужны?
- Плохо, что я не подумал об этом сам, - сказал я, поднимаясь с кровати. - Это очень полезная вещь. Надо будет тебя еще многому научить. Если нам с тобой вместе жить, это может оказаться полезным. Слушай…
Глава 12
Последний день каникул я полностью провел с Люсей. Мы сидели в моей комнате, потом гуляли и снова уединялись у меня. Я впервые рассказывал ей о своей жизни, о мире будущего и отвечал на ее вопросы. По моей просьбе она захватила трико и показала, что и как выполняет. Поправив ошибки, я позанимался сам, а она посмотрела, и, когда я закончил, начала щупать мои мышцы.
- Прекрати немедленно, не то получишь по рукам! - сказал я. - Больше я вместе с тобой йогой не занимаюсь.
- Я просто не думала, что у тебя такие мышцы. Ну потрогала, что здесь плохого?
- Я вот сейчас тебя потрогаю в разных местах, тогда узнаешь. Эй, я пошутил, не буду я тебя трогать, и не надейся.
- Но хоть поцеловать?
- Ты меня и так завела, мне для полного счастья только поцелуев не хватает!
- Как завела? - не поняла она.
- Так говорят, когда ласками вызывают возбуждение, - пояснил я. - Все, оставили эту тему. Давай ты посидишь и подумаешь о своем поведении, а я немного попишу. А потом я пойду тебя провожать.
Она принесла с кухни табуретку, села со мной рядом и смотрела, подперев подбородок ладонью, как я заполняю страницу за страницей. Когда я закончил и отложил тетрадь, она придвинулась ближе и прижалась головой к моей груди. Я обнял ее и уткнулся лицом в волосы.
- Пусть нам многого нельзя, - сказала она. - Но все равно я счастлива. Единственное, что тревожит, это опасность для тебя, когда ты пустишь в ход свои тетрадки.
- Этого не избежать, - ответил я. - Постараюсь быть осторожней, но многое будет зависеть не от меня. Я хочу прожить с тобой жизнь, вырастить детей и понянчить внуков. И чтобы у них тоже была такая возможность. Знаешь, как было горько осознавать, что мои внуки вряд ли доживут до старости? Или их дети. Человек в положенное время должен умирать, давая место другим. Человечество должно жить. Давай я тебя провожу, а то твои родители будут недовольны. Как ушла утром, так дома и не появлялась. А завтра будь готова испытать то, что я испытал после публикации статьи в "Комсомолке".
Я здорово ошибся, и слава богу! Почти все одноклассники, живущие в городках, смотрели на каникулах наше выступление и встретили нас с восторгом. Куда только девалось былое отчуждение! Меня даже от избытка чувств несколько раз стукнули по плечу. Это было странно, но приятно. А во вторник в школу на "Запорожце" приехал кто-то из отдела культуры Минского облисполкома и привез наши дипломы лауреатов республиканского смотра самодеятельных искусств. Как и говорил Тикоцкий, мы получили первое место, причем за "Качели".
- У меня нет слов! - сказала Зинаида, передавая нам бумаги. - Теперь вы через пару месяцев поедете в Москву вместе с теми, кто занял вторые и третьи места.
- Да, нам говорили, Зинаида Александровна, - сказал я. - Постараемся победить и там.
К концу недели ажиотаж вокруг нас потихоньку сошел на нет. А в воскресенье наше исполнение "Погони" передали и по местному и по центральному телевидению. За весь январь я никого не заинтересовал, а в начале февраля обо мне опять заговорили: в продажу вышел сборник. По договору с издательством мне полагался один экземпляр, но я еще раньше через Валентина договорился, что за мой счет мне их оставят десяток. Рассчитываться и забирать книги я уехал с мамой, предварительно отпросившись в школе. Деньги я, естественно, отдал родителям, пять экземпляров книг передал в школьную библиотеку, а остальные оставил себе с целью раздать родственникам. Одну книжку, как и обещал, я принес в класс. К концу января я полностью закончил свои записи и стал думать, как подкатиться к Машерову. Через месяц с небольшим нынешний первый секретарь Мазуров уедет в Москву, и его место займет Петр Миронович. Хоть он отличался простотой в общении, после повышения подобраться к нему будет гораздо трудней. Беда была в том, что я был повязан по рукам и ногам своим возрастом и школой, а родителей мог использовать только втемную. Для начала я хотел анонимно передать письмо, составив его так, чтобы оно тут же не очутилось в мусорном ведре. В нем же я хотел описать два крупных природных бедствия, которые должны были произойти в самое ближайшее время. Безусловно, о них будут говорить по телевидению и опишут в газетах. Одно из них – это торнадо, опустошившие Средний Запад США. Одиннадцатого апреля тридцать семь торнадо нанесли огромный ущерб, убив почти три сотни человек и ранив больше пяти тысяч. Другое – это землетрясение в Чили. Двадцать восьмого марта в половине пятого вечера землетрясение в семь баллов уничтожило четыре сотни человек. По шестьдесят пятому году, кроме ураганных ветров в Бангладеш, у меня больше ничего не было. Но ветра были ближе к лету и длились долго. Такой ветер с мутным прогнозом на май-июнь можно предсказать даже случайно, а попробуйте предсказать землетрясение с точностью до нескольких минут и число жертв. Для передачи нужно было две вещи: знать домашний адрес Петра Мироновича и иметь возможность смотаться в Минск. Ни во что не посвящая родителей, я мог рискнуть и съездить в Минск в воскресенье. Только куда ехать? Письмо было написано и лежало за ковром. Помощь ко мне явилась в лице Валентина. В среду десятого почтальонша принесла от него телеграмму следующего содержания: буду одиннадцатого утро заберу. Куда и для чего не сообщалось. Я позвонил Люсе, чтобы она завтра, принарядившись, шла не в школу, а к нам, а сам с телеграммой сбегал на следующее утро до начала уроков в учительскую.
- Ладно, поезжайте, - сказала Зинаида, забирая у меня телеграмму. - Директор заболел, а завучу я сама скажу.
Валентин приехал в одиннадцатом часу. Шофером у него опять был Николай.
- Уже собрались? - осмотрел он нас. - Молодцы. - Садитесь в машину. Ты собирался подготовить новую песню. Она готова?
- Вообще-то, да, - ответил я. - Но до смотра еще месяц. Нам нужно потренироваться, может быть еще что-то подправить. Мы вам для чего нужны?
- Вы нужны не мне, - пояснил он. - Ребята из отдела культуры попросили доставить. Смотр организуют они, филармония им только помогала. Смотр намечен на первую декаду марта, а сегодня должны утвердить репертуар, с которым вы поедете в Москву. Потому я тебя и спрашивал о песне. О чем она?
- О тех, кто по призыву партии строил в Сибири электростанции и возводил города. Называется "Прощание с Братском".
Пахмутова написала эту песню в шестьдесят восьмом году. Я знал, что для большинства ее песен не использовались уже готовые стихи. Ей их писали в основном Гребенников или Добронравов, а "Братск" – это их совместная работа. Поэтому, выбирая эту песню, я почти ничем не рисковал.
- Серьезная тема, - сказал Валентин, пытливо посмотрев на меня. - И очень необычная для твоего возраста. Чем вызван ее выбор?
- Если бы я жил только своим опытом, мы бы с вами сейчас не ехали в этой машине, - ответил я. - А книги на что? Сколько я пересмотрел газет и журналов! И потом, остальные наши песни уже все слышали, а необычность темы может здорово помочь.
Когда мы подбирали песню, Люся мне сказала почти то же самое.
- Это совсем не детская песня. Помнишь, что тебе сказала Лена после твоего пения в классе? Здесь примерно то же самое. И напишут ее, по твоим словам в шестьдесят восьмом. Стоит ли рисковать, может быть, взять песню из далекого будущего?
- Хороших песен и в будущем всегда не хватало, - возразил я. - Три четверти из них о любви. Кто нам их даст петь? А за некоторые сесть не сядешь, но жизнь испортишь, и себе, и близким. Ну, например, есть очень красивая песня о белых казаках. Называется "Конь вороной". Музыки я к ней не подбирал и не собираюсь, а так спеть могу. Слушай:
Над Доном снег кружится словно пух,
Снежинки крупные ложатся в воду.
Нам надо выбирать одно из двух,
Жизнь или смерть, позор или свободу…
- Понимаешь? - сказал я, допев песню. - Многие наши песни просто не для этого времени.
- Песня красивая, - сказала она, поежившись, как от озноба. - Спел ты очень душевно. Но как так можно, у них же руки по локоть в крови?
- Гражданские войны всегда очень кровавые, - сказал я. - И побеждают в них не те, кто правы, а правыми получаются те, кто побеждает. А на проигравших вешают всех собак. Они теряют все: имущество, Родину, многие – жизни, и в истории о них трудно найти доброе слово, потому что историю пишут победители. Если бы ты знала, сколько в нашей истории темных пятен, о которых большинство просто не знает! Руки, говоришь, в крови? А у наших? Знаешь, что творили отряды ВЧК? А в Крыму, когда его взяли? Не хочу об этом говорить. А белые… Нам ведь всегда говорили, что они сражались за фабрики и земли.
- А разве не так?
- Ну кое-кто, может быть, и сражался. Но таких было мало. Те успели перевести деньги и бежать. А большинство белых дралось не за барахло, а за свой мир, который разрушали у них на глазах. Ты права, мне их жалко. Ладно, бог с ней, с историей. Когда-то совсем молодым я видел съемку, когда исполнялось "Прощание с Братском". В глазах многих пожилых людей стояли слезы. Эта песня из нынешнего времени, и это должны оценить.
Машин на трассе было мало, и Николай ехал на предельной скорости, обходя редкие грузовики. Я задумался и не заметил, что мы уже едем по городским улицам. Наконец машина подъехала к знакомому зданию ЦК комсомола и остановилась.
- Все выходим, - сказал Валентин, открывая дверцу.
- А у вас здесь и пианино есть? - спросил я, покинув салон и помогая выйти Люси.
- В отделе культуры все есть, - ответил Валентин. - Идите за мной.
- Валентин Петрович! - решившись, спросил я. - Вы не знаете, где живет Машеров?