Я выбрался из машины, помог выйти Люсе и, взяв ее под руку, повел в подъезд. Подойдя к нужной квартире, я позвонил. Открыл мне молодой, накачанный парень.
- Здесь продается платяной шкаф? - спросил я.
- Проходи, юморист, - сказал сзади Васильев. - Пропусти их, Семен.
Мы зашли мимо посторонившегося здоровяка в прихожую. Большая, в два раза больше нашей.
- Снимайте свои пальто, - сказал Васильев, сам вешая одежду на вешалку. - И обувь оставьте здесь, тапки возле зеркала.
В квартире было четыре комнаты. Ждали нас в крайней справа.
- Здравствуйте, Петр Миронович, - поздоровался я. - Людмила, позволь тебе представить лидера белорусских коммунистов! А вот этого гражданина рядом с ним я не знаю, но наш провожатый явно из числа его подчиненных. Есть в них нечто неуловимо похожее.
- Он всегда так себя ведет? - поинтересовался у Машерова пожилой, крепкий мужчина с седыми, зачесанными назад волосами.
- Я с ним всего один раз беседовал, - ответил Машеров. - Вроде был нормальным.
- Я нормальный, когда со мной себя ведут нормально! - сказал я. - Я же вас просил! Трудно было прислать за мной Валентина? И зачем вам нужна Людмила – давить на меня? Я вам говорил о приватной беседе? Это, между прочим, и вам нужно. Небось, еще и запись включили?
- Что нужно, то и будем делать! - отрезал седой. - Возрастом еще не вышел нас учить. Лучше объясни, откуда узнал об этом?
На стол легло мое письмо.
- Пойдем, сядем, - сказал я Люсе, направляясь к небольшому дивану. - А то ведь сами не предложат. Что вам от меня нужно? Узнать, где я это прочитал? Мне от вас скрывать нечего, все расскажу. Все эти секреты бывшего СССР свободно выставлялись в сети Интернет. Даже на часы с голо любой мог сбросить, а у меня хоть и раритетный, но стационарный комп.
- Как это бывшего? - оторопел седой.
- Кто он? - показал я рукой на пожилого.
- Это мой друг, - ответил Машеров.
- Дружба это святое, - согласился я. - Только вам все-таки нужно было послушать меня. Поговорили бы, а потом уже решали, кому и что можно доверить.
- Ему я могу доверить собственную жизнь! - твердо сказал Машеров.
- Позовите кого-нибудь из своих ребят, - сказал я седому. - Пусть отведут мою девушку в другую комнату. Ни к чему ей слушать то, что я вам скажу.
- Пройди на кухню, - сказал Люсе седой. - Там должен быть Семен. Попейте с ним чай.
- Сейчас я вам кое-что расскажу, - сказал я им. - Потом вы отвозите нас домой и забираете мои тетради. А на меня можете в дальнейшем не рассчитывать.
- А как же мир? - спросил Машеров.
- Да провались этот мир в тартарары, - с горечью сказал я. - Если самые честные и порядочные люди так себя ведут, для кого надрывать пуп?
- Зря ты так, - сказал Машеров. - Почему ты думаешь, что тебя должны встречать с распростертыми объятиями?
- Землетрясение было? - спросил я. - Все совпало?
- Число жертв еще уточняют, - сказал Машеров. - А по времени расхождение на три минуты.
- Да округлил я эти три минуты! - махнул я рукой. - Вы попробуйте предсказать с точностью до месяца! А почему с объятиями… Ладно, слушайте, может быть, поймете.
Сначала я рассказал им то немногое, что знал из жизни Машерова.
- Знаю так мало, потому что мальчишкой вами совсем не интересовался, а в более позднее время все публикации вертелись вокруг вашего убийства.
- И когда меня убили? - слегка побледнев, спросил Петр Миронович.
- Четвертого октября восьмидесятого года вы погибнете в автокатастрофе, очень похожей на хорошо организованное убийство.
Я подробно рассказал все, что вычитал из многочисленных статей по самому дорожному происшествию, а потом обо всем, что связывало его с Андроповым. Потом был краткий рассказ о периоде правления Брежнева. О Черненко я упомянул мельком, об Андропове рассказал чуть больше. Основное время у меня занял Горбачев с его перестройкой.
- Остальное прочтете в тетрадях, - закончил я свой рассказ. - Пять общих тетрадей – это события в мире, а в трех все открытия и технологии где-то до две тысячи двадцатого года. Дальше, извините, не следил. Старость, болезни, да и просто стало неинтересно. Забирайте и делайте все, что хотите и можете. На последних страницах одной из тетрадей я записал свои рекомендации. Можете их выдрать. И попрошу быстрее нас отправить. Если у мамы по вашей милости случится сердечный приступ…
Было видно, что седой колеблется, но Машеров кивнул головой.
- Распорядись, Илья, - сказал он седому. - И пошли с ними Семена.
- Тебе решать, - согласился седой, тяжело поднялся из-за стола и пошел на кухню.
- Твою доставку организовывал не я, - сказал мне Машеров. - Надеюсь, ты передумаешь. Все твои книги будут…
- Больше ни одной книги! - сказал я. - Хватит! Жаль, что недавно одну отдал в редакцию. И песен больше не будет. Точнее будут, но будем петь только для друзей!
- Тебе сколько лет?
- Четырнадцать! - ответил я. - Или восемьдесят. Считайте, как хотите! И старики, и дети одинаково обидчивы! Я слишком много сделал для людей, а мне в очередной раз показали, в какой стране я живу, вместо благодарности ткнув мордой в стенку! Пропади все пропадом, а я буду жить для себя и дорогих для меня людей.
- Не хами! - сказал появившийся с кухни седой, который слышал мои последние слова. - Ценность твоих записей еще под большим вопросом.
Следом за ним с кухни вышли Люся с Семеном.
- Во-первых, я вам их не продаю! - повернулся я к нему. - А ценность… Вам ее еще предстоит оценить. Сотни миллиардов долларов и миллионы человеческих жизней – это мало? Ткнули пальчиком в семьдесят второй год, а там страшенная засуха, из-за которой мы лишились почти пятисот тонн золота, ушедшего на закупку хлеба. Я не знаю, сколько это по нынешнему курсу, а в то время, когда я читал, было больше двадцати миллиардов баксов! А через год двадцать шестого апреля из-за землетрясения от Ташкента останутся одни руины! Катастрофы космических кораблей, ненужные исследования и тупиковые технологии, на которые уйдут миллиарды! А авария атомной электростанции в Чернобыле? В общей сложности из-за ядерного взрыва реактора загадило сто пятьдесят тысяч квадратных километров, треть из которых в Белоруссии! Пятьсот тысяч человек получили разные дозы облучения, не только поселки, города бросали! И остановили кучу других станций, чтобы переделать хреновые реакторы, а это опять огромные потери! В моих тетрадях этих катастроф, вызванных природой или человеческой глупостью… до фига! О трех других тетрадях я вообще не говорю – они бесценны! Ладно, Люся, пойдем одеваться, нас соизволили отпустить.
Обратно мы ехали на той же машине, только рядом с шофером сидел массивный Семен. Когда приехали, я сказал ему подождать, а сам с Люсей зашел в свою квартиру. Слава богу, до приступа у мамы дело не дошло, но переволновалась она сильно. Дома был и отец.
- Все в порядке, - сказал я им. - Люся, звони скорее маме, а я сейчас освобожусь и тебя провожу.
Я взял ключ от сарая, сходил к нему и забрал свои тетради, лежавшие в старом портфеле.
- Держите, - отдал я открывшему дверцу Семену. - Прощайте.
Развернулся и ушел, не глядя на отъезжающую машину.
- Уехали? - спросила мама, встретившая меня в прихожей.
- Конечно, - ответил я. - Я же тебе говорил, что не стоит волноваться. А где Люся?
- Обедает на кухне, - сказала мама. - И ты мой руки и садись. Уже скоро четыре, неужели не проголодался?
- Ты знаешь, нет, - ответил я, действительно не чувствуя голода. - Но за компанию все равно поем. Только буду есть одно первое.
Мама все приготовила и вышла с кухни.
- Почему-то совсем не хочется есть, - пожаловался я, проталкивая в себя суп.
- Это, наверное, от злости, - сказала Люся. - Я тебя никогда таким злым не видела.
- Просто стало обидно, - сказал я. - Ведь вроде все сделал, что мог, и ничего не потребовал взамен, а мне решили авансом показать мое место. Пусть это работа не самого Машерова, а его друга – уж не знаю, кто он там – все равно! И за тебя я сильно переволновался. Использовать тебя, чтобы управлять мной, это подло. Знавал я таких, как этот седой. В общем-то, в личном общении неплохие и даже порядочные люди, но в работе считают, что для достижения цели все средства хороши. И цели у них самые благородные. Пока их кто-нибудь направляет и держит в кулаке, они бывают очень полезны. Но дай им волю, и мир умоется кровью. Доела? Давай я помою посуду.
- Оставьте посуду, я помою сама, - мама открыла дверь на кухню и услышала наш разговор. - Идите лучше к Люсе. Хоть она и позвонила, мама все равно волнуется.
- И как теперь будем жить? - спросила Люся, когда мы пролезли на ту сторону забора и пошли по пустырю.
- Счастливо! - ответил я. - С глаз долой – из сердца вон. Все, что можно, я сделал, пускай теперь корячатся другие. А мы с тобой со стороны посмотрим, что у них получится. Если не сглупят, должно получиться гораздо лучше, чем в мое время. Если даже Союз все равно угробят, многих неприятностей смогут избежать, да и технологии долго в секрете не удержишь. Как только узнают, что у наших уже есть, начнут копать в нужном направлении. Человечество выиграет в любом случае, лишь бы только не довели дело до войны.
- Наши войну не начнут в любом случае!
- Насчет "любого" я бы не зарекался, но я имел в виду другое. Если наши начнут в открытую обгонять Соединенные Штаты по всем направлениям, те с перепугу запросто могут попытаться убрать конкурента. Уж там в желающих повоевать никогда недостатка не было. И желательно на чужой территории и чужими руками. Дерьмократы, блин!
- При чем здесь блин?
- Извини. Видимо, меня действительно сильно задели, и я себя плохо контролирую. Никогда не любил Америку и американцев. Они обогнали весь мир, показав, как нужно работать, сделав свою страну самой сильной и богатой. Жаль, что на этом не остановились, а начали учить остальной мир, как ему нужно жить, а как – нет. А тех, кто плохо учится, обычно наказывают, часто бомбами. Заодно за бесценок подгребли под себя значительную часть мировых ресурсов и разорили нас гонкой вооружений. А чтобы мы быстрее разорялись, устроили падение цен на нефть. Это и послужило толчком к падению экономики и развалу Советского Союза. Прогнившее руководство этим только воспользовалось. Хрен бы у них что-нибудь получилось с процветающей страной. Только мы тогда не процветали, а загнили вместо капитализма. Продавали на Запад свою нефть и покупали хлеб и шмотки. Оборудование тоже покупали, но гораздо меньше, чем могли. Да и не продавали нам многого из-за тех же американцев. А сколько валюты разбазарили на помощь вчерашним людоедам, вступившим на путь строительства социализма! А когда приток валюты резко ослаб, покупать стало нечего, а своего шиш! А управление тогда было гораздо хуже нынешнего. Никому ничего не нужно, а взяточников расплодилось как тараканов. Есть такой процесс, как вырождение элиты. Вот он у нас и шел со страшной силой.
- Я не все поняла, что ты сказал, - призналась Люся. - Какая у нас может быть элита?
- Как и в большинстве стран – чиновничья. Я бы даже назвал чиновников особым классом в полном соответствие с определением Ленина. Как там у него? Большие группы людей… у нас они большие, и с каждым годом будут становиться все больше. Отличаются по месту в системе производства… ясно отличаются, мало того, что от большинства нет никакой пользы, многие откровенно вредят! Отличаются способами получения и долей общественного богатства… еще как отличаются! Это пока еще мало заметно, все еще впереди. Понимаешь, революции делают обычно энергичные люди. Если они еще и не без способностей, то не только спихнут старых хозяев, но смогут удержаться на их месте, а не закончить свои дни на гильотине. Их дети будут куда образованнее их самих, но уже таких чувств и качеств у них будет меньше. Но папаши сделают все, чтобы продвинуть на хорошие места своих отпрысков. Не все, но многие. А у тех, в свою очередь, родятся детишки, воспитанные в семьях, живущих совсем другой жизнью, чем все остальные. Так постепенно вырастут "хозяева жизни", которые будут считать, что весь мир вертится вокруг них, и желающие получить все и сразу. Их продвинут на те же руководящие должности, не думая о том, что они уже не способны не только руководить, вообще работать! Такие перед развалом направо и налево брали взятки, торгуя единственным, что они умели делать – ставить подписи на документах. А потом им захотелось жить не хуже, чем на Западе, и не возиться с этой страной. И появился генсек-реформатор с хорошо подвешенным языком! Ладно, извини. Что-то меня сегодня прорвало. Стоим с тобой и болтаем о политике.
- По-моему, это не политика, - сказала Люся. - Это жизнь. Неужели с этим нельзя как-то бороться?
- На Западе с этим борется конкуренция. Будешь выдвигать никчемных руководителей – вылетишь в трубу. Если сынков вводят в правление корпорацией, то по делу, или они там сидят просто так и ничего не решают. В политике, правда, это правило не всегда работает… А у нас боролся Сталин. Когда тебя в любой момент могут ночью забрать и запинать сапогами, ты уже не элита и особо наглеть не станешь. Не слышал, чтобы при нем брали взятки. Но у этого способа есть свои недостатки. Тем, кто пинает, без разницы, кого пинать. А те, кто решает, кого тащить в подвал, зачастую ошибаются. Это, конечно, крайности, но история показала, что как только убирают контроль и ответственность, так все начинает разваливаться. Многое зависит от размеров страны и характера народа, его культуры. Но общие закономерности для всех одинаковы. Это просто в природе человека. Пошли, ты уже замерзла, да и мама начнет волноваться.
- Пошли. Ген, а что делать, если это заложено в людях?
- Жить. Причем стараться жить лучше, по возможности не портя жизнь другим людям. И меньше морочить голову политикой. Знаешь, что по этому поводу говорили древние? Они ведь во многом были не глупее нас, только знали меньше. Господи, дай мне силы справиться с тем, что я могу сделать, дай мне терпение вынести то, что я сделать не в силах, и дай мне ум отличить первое от второго. Еще говорили, что когда носорог смотрит на Луну, он напрасно тратит цветы своей селезенки. Но это слишком тонко, не всем понятно. Пришли, давай я к вам зайду, чтобы меня немного поругали. Тогда тебе меньше достанется.
- Тебя-то за что ругать? - спросила Люся, когда мы поднимались по лестнице. - За чужое хамство?
- Сейчас увидишь, - сказал я, проходя вслед за ней в прихожую.
- Доченька! - Надежда схватила Люсю и прижала к себе.
- Мам, отпусти, дай раздеться, жарко.
- Раздевайся, - отстранилась мать. - А ты чего стоишь, изверг? Раздевайся тоже, сейчас будешь давать ответ, во что вы вляпались!
- Зря ты на него так набросилась, мать, - раздался из комнаты голос Ивана Алексеевича.
- И ничего не зря! У меня из-за него чуть сердце не разорвалось, а ты заступаешься!
Я разделся и вместе с Люсей зашел в большую комнату. Кроме отца подруги здесь же была и Оля.
- А тебя мама ругала, - сообщила она мне. - Я тоже переволновалась из-за тебя.
- А из-за Люси? - спросил я.
- А что с ней случится!
- Оля, не встревай в разговор взрослых! - рассердилась Надежда. - Марш в свою комнату! Ну, жених, кто был этот человек?
- Нам он представился, как Васильев, - ответил я. - Судя по замашкам, офицер КГБ, хотя я могу и ошибаться. Хамы встречаются не только у них.
Семью Люси я твердо занес в число родственников, поэтому врать им не собирался, как, впрочем, и говорить всю правду.
- И какие дела у вас могут быть с такой организацией, как Госбезопасность? - спросил Иван Алексеевич.
- Никаких, - ответил я. - Им просто приказали нас привезти. Ну они и выполнили, как привыкли.
- Кто же этот человек, который отдает такие приказания?
- Иван Алексеевич, - сказал я. - У меня были кое-какие дела с Машеровым. - Люсю привезли, чтобы я был сговорчивей. Все, что было нужно, я сделал, и больше у меня с ними ничего общего нет. Вам, честное слово, во все это вникать не надо. Просто поверьте, что ничего недостойного я не делал.
- Папа, ну что вы от Гены хотите? - вступилась за меня Люся. - Он оказал услугу стране и помог Машерову. Вам об этом знать нельзя!
- А тебе, значит, можно? - переключилась на дочь Надежда.
- Когда они разговаривали, меня тоже выпроводили на кухню пить чай.
- Ну нельзя, так нельзя, - покладисто согласился Иван Алексеевич. - Надя, прекрати. Вы кушать хотите?
- Мы у Гены пообедали.
- Я пойду, - сказал я. - Еще со своими родителями объясняться. Завтра созвонимся.
Дома вопросы были примерно те же.
- Объясни, что все это значит! - заявила мама. - У меня чуть не случился инфаркт! Может быть, хватит секретов?
- Мама, - сказал я, обнимая ее за плечи. - Тебе нужны государственные секреты? Так это нужно давать подписку о неразглашении. А потом не выпустят за границу.
- При чем здесь заграница? - растерялась мама. - Какие секреты?
- Я не сделал ничего плохого, только помог. Меня не поняли и начали разбираться. Сейчас ко мне вопросов нет. Что вам еще нужно? Мне жаль, что все так произошло, но за чужое хамство я отвечать не могу. Я же, уходя, сказал тебе, что волноваться не стоит.
- Мало ли что ты сказал! А Люсю зачем возили?
- На всякий случай, чтобы я не сильно выпендривался. Слушай, я прошу, чтобы ты со своими подругами об этом не говорила. Тетя Нина точно всем разнесет.
- Я не дура, - обиделась мама. - И не болтушка.
- Извини, я сказал на всякий случай. Я вам обещал рассказать и расскажу, но не сейчас, а лет через пять. Это уже будет неопасно, да и веры к моим словам у вас будет больше.
- Я сейчас уже, наверное, во все готов поверить, - сказал мне отец. - Даже в то, что в тебя кто-то вселился, слишком уж ты изменился.
Я заколебался. Надоело водить родителей за нос и очень хотелось им обо всем рассказать, тем более что, судя по словам отца, они уже могли мне поверить. Но я не хотел их подставлять. Не было у меня большой уверенности, что все закончилось. Скорее всего, как только Машеров со своим другом оценят, что им попало в руки, меня полностью в покое не оставят. Я сам говорил Петру Мироновичу, что знаю больше того, что записано в тетрадях, да и без моих слов это должно быть понятно. Поэтому консультации все равно давать придется, да и присматривать за мной обязательно будут. Я бы на их месте такого человека без присмотра не оставил, даже если бы был в нем полностью уверен. От случайностей никто не застрахован, поэтому какую-то охрану я бы ему обеспечил. А они не дурней меня.
- Папа, - сказал я ему. - Поверь, что я – это твой сын, и никто другой в меня не вселялся. Я бы хоть сейчас вам все рассказал, но потом из-за этого у вас могут быть неприятности, а я этого не хочу.
- Но все закончилось? - спросил он.
- Не знаю, - честно ответил я. - Могут еще обратиться за помощью, но такого хамства уже быть не должно.
- С кем у тебя дела хоть можешь сказать?
- С Первым секретарем ЦК. С Машеровым. А теперь, если вы не возражаете, я пойду отдыхать.