Кащей возвращается
1
Что знала Мокошь о том, как люди с угольками среди ночи шептались, если она и гребня ни разу не вынула из волос? А так - всё больше возле пещеры бродила, смотрела, как Коловул волком носится - отставших овец к стаду гонит, как Лихо штаны ему костяною иголкою чинит, как рыба в озере круги ртом пускает, а над водою стрекозы виснут, на рыб пучеглазо глядят - даже забавней еще, чем в небесном саду! Нет, не могла знать Мокошь о том, как люди с угольками шептались. А только и волосы ее медвяные снова кольцами собрались, и одежды опять стройными складками вокруг ног заходили. И даже стало казаться богине, что снова сможет она смерчем над землей закружить. А все-таки пробу эту отложила до ночи. Улягутся дети, вот тогда и рискнет.
А пока вечер был. Мокошь с близнецами возле костра сидела. Но рыбы снова не ела, снова морщилась - не нравился Мокоши ее дух. А близнецы опять между собой переглядывались. Два дня прожила у них мать, а зачем заявилась, так и не обмолвилась словом. Печеная, вкусная рыба карп изо рта у Лихо торчала, когда Мокошь спросила вдруг:
- Вы Симаргла давно не видели?
И подавилась рыбою Лихо, надолго закашлялась: значит, вот зачем мать к ним явилась - за загривки их да за волосы трепать - раз они не убили тогда чужого детеныша. А Коловул, хотя и человеком сидел, рыбу с прутика зубами снимал, - зарычал, только имя Симаргла услышал.
- Надо богов на совет собирать! - так вдруг Мокошь сказала. - А не то нас людишки, глядишь, и со света сживут!
Округлился у Лихо глаз: как такое быть может? И на брата взглянула, а он и не слушал уже разговора. Он на кусты с тревогой смотрел. Что-то там в черноте шевелилось. И ринулся на четвереньках, на бегу уже волком делаясь…
- Зайца сейчас принесет, - догадалась вдруг Лихо.
Затрещали кусты. И пропал Коловул. Точно, зайца погнал.
- Мама, может, хоть зайца поешь? - и, увидев, как снова Мокошь морщит лицо, насупилась великанша: - Конечно! Яблок небесных у нас здесь нету! А за зайцем еще полночи побегать надо! - и даже заплакать хотела, потому что опять лишь одною собою была полна и довольна их мать.
А в кустах-то не заяц - Фефила в кустах сидела. Приманила она Коловула шерсткой, запахом, а еще глазами во тьме нарочно моргала. Увлекла его за собой по тропинке, вдоль речки, мимо камня большого заставила пробежать. А на камне этом Кащей стоял. Прыгнул он Коловулу на спину, одной рукой за загривок его ухватил, другой - меч Симарглов к горлу приставил:
- Так и беги, - сказал, - за зверьком, как бежал. Нельзя нам сегодня медлить!
А чтобы бежать веселее было, дождь вдруг с неба полил.
2
Радостно было Перуну гнать по небу свою колесницу. Как только прошла его слабость, - а уж он и подавно про угольки, про шепот посреди ночи: "Перун, Мокошь, мы - ваши люди" не знал, - а все же слабость его вдруг прошла. Накатили веселость и злость. А потом они вместе в ярость слились, как огонь и железо вместе сливаются, чтобы молния из них вышла. И коней своих черных с белыми гривами не жалел, жестоко бичом погонял. Вот бы не молнией, вот бы копытом в лоб угодить этому каменному истукану.
Проснулись люди, заслышали звук колесницы, выбежали из домов. Стоят, в черное небо смотрят: бич над конями сверкает. И с трепетом стали ждать: вот сейчас! вот разгонится только и молнии из колчана станет метать!
И он тоже их видел, задравших головы к небу, - видел в редких разрывах туч - только взглядов их потрясенных, испуганных, благоговейных не различал, а не то бы еще пожалел. И первую молнию в Сныпять метнул. Но люди поняли: это он в идола Велеса метил, просто слишком уж быстро кони несли. Вторую молнию он в корову послал, отбилась она от стада, возле каменного истукана на ночлег опустилась… И опять догадались люди: промахнулся их громовержец, это он снова в ненавистного идола хотел угодить. А колесница с грохотом уже дальше неслась. Стали молнии лес поражать - видно, в топь теперь метил Перун, и на крыши люди полезли увидеть получше - точно ли в топь. И когда уже были на крышах, тут заметили только: дом Удала горит. И его поразил Перун твердой своей рукой. Всем остальным в назидание! И трепет людей охватил: а как загорится все Селище? Хорошо ветра в ту ночь не было вовсе. Хорошо ливень не утихал. Прибежали люди к Удалу, топорами, бадьями, лопатами стали огонь отсекать. И добро помогли из амбара спасти, и скотину из хлева вывести. А только от дома Удалова все равно одни головешки остались - всем остальным в научение.
И понурили головы люди. И пошли по скользкой дороге - к домам своим невредимым. Шли, и думали: вот, снова стал с ними Перун говорить - не с одним Родовитом, а с ними со всеми, - снова бьет громовержец и милует, бьет их и милует своей могучей рукой. И не знали люди, до рассвета гадали: как же быть им теперь с последней Жаровой волей? Заяц с Уткой ее на закате в каждый дом принесли: всех домашних божков - Перуна, Мокоши, Дажьбога, Симаргла, Сварога и Стрибога тоже - завтра утром доставить на княжеский двор. А зачем? И надолго ли? И как же можно без них?
А Яся, когда со двора все ушли, подошла к Удалу, глаза опустила, сказала:
- А вы теперь с Зайцем живите у нас.
И Удал ей ответил на это:
- Придется. Раз уж Перун так ссудил.
Потому что Яся давно по Удалу вздыхала. А и Удалу уж сколько можно быть одному?
И когда они тоже по мокрой дороге пошли, и у них было чувство: это бог их, Перун, судьбу их решил, а Мокошь узнает про это и свяжет их нити.
3
Там, где был неглубокий овраг, теперь поток из камней и грязи бежал. Хотела его перепрыгнуть Фефила, а поскользнулась. Хорошо куст шиповника из потока торчал - только самой уже верхушкой. Плюхнулась на него Фефила, в колючие ветки вцепилась, а что делать дальше, не знает. То одну лапу выдернет из воды, то другую. Все шумнее, все выше вокруг поток. Любая волна с головою зверька накрыть может, любой камень в воду столкнет.
Доскакал до оврага и Коловул. А дальше нести Кащея не хочет. Тоже воды с камнями боится. Упирается, рычит сквозь одышку. Только тут Кащей Фефилу заметил, а она уже мордочку вверх задрала - наполовину ее уже водой затопило.
Спрыгнул тогда на землю Кащей, в поток бросился. Ухватился за куст. Сдернул с него зверька. На плечи себе посадил. А куст отпустить не решается, унесет ведь стремнина. И Коловул за спиною рычит: и хочется ему обидчику отомстить, и страшно в бурную воду прыгать. Развернулся к волку Кащей, меч к самому его носу поставил… А волк осклабился только. Ждать решил Коловул, когда схлынет вода. Сел на задние лапы, шерсть дыбом поставил, клыки обнажил, глазища разжег, чтобы жутко мальчишке было, а уж зверюшка эта коварная ему б за шиворот намочила! И от радости, что всё так и будет, на улыбку похоже ощерился Коловул.
А только недолго он так улыбался. Поток с собою дерево разломленное принес. Сначала Кащей зверька на него усадил, а потом и сам на ствол могучий забрался.
Зарычал им вслед Коловул. Даже в воду от злости сунулся. И отпрыгнул - мутный поток землю, ветви, деревья нес. И хоть ливень уже стихал, а вода в стремнине еще прибывала. Задрал Коловул морду к небу, увидел луну среди туч - будто глаз сестренкин, жалея его, смотрел. И завыл, и воем стал глазу ее говорить, что подрос ненавистный чужой детеныш, что чудовищные порядки с собою в их землю принес, что теперь им обоим не знать покоя - пока они этого чужаку до смерти не изведут.
До рассвета Фефила глаз не сомкнула, шерстку мокрую перебирала, встречным ветром ее сушила. А к рассвету опять на пушистый шар похожею стала.
На рассвете поток вынес их дерево в реку. И по тому, как спокойно зверек озирался, как уверенно всматривался вперед, Кащей понял, что река эта - Сныпять. Только в верховье были у нее другие, незнакомые берега - и слева, и справа крутые, высокие, от самой воды поросшие лесом. А потом, когда левый берег стал делаться ниже и вот уже вовсе сравнялся с рекой, стал травяным, заливным, увидел на нем Кащей незнакомого идола из огромного, темного камня и растерялся: куда же это привела их река?
А умный зверек не без ужаса сунул в воду передние лапы и стал суетливо грести, чтобы дерево к берегу поскорей развернуть.
Свадьба Жара и Ягды
1
Вот и еще один, только на первый взгляд, разрешимый вопрос: всякий ли праздник для человека - праздник? Неужели и свадьба брата с сестрой? Неужели и расставание Родовита с княжеским посохом? Неужели и молнии в эту ночь, и сгоревший Удалов дом, и сам грохот Перуновой колесницы, еще у всех стоявший в ушах, чувство праздника не истребили, не притупили хотя бы?
Если на Селище птицей воробьем посмотреть, - в этот двор залететь, над тем пронестись, - праздник, большой, небывалый, в Селище затевался. Возле столов, сбитых на берегу, в огромных чанах еда варилась. А только и детвора зря тут толклась, напрасно запахами себя распаляла. Большой деревянной ложкой от чанов их Мамушка отгоняла. Воробью уж точно нечего было ждать. Дальше можно было лететь. А дальше, у самой воды, люди делали плот, молотками стучали, цветами его украшали - не было здесь еды. Дальше? Дальше был княжеский двор. Хорошо его знал воробей. Тут уж всегда можно было чем-нибудь поживиться. Но только не в праздник да еще такой большой, как сейчас.
Сейчас посреди двора Жар стоял, в три огромных корзины домашних божков укладывал. А люди несли ему их еще и еще. Потому что Заяц и Утка на рассвете опять все дома обежали, сказали: кто домашних божков не сдаст, не будет тому на празднике места, и в дружине молодого князя не будет, и в сердце молодого князя не будет. А кто половину домашних божков приносил - с надеждой: может, Жар и не заметит, - тем молодой князь снова велел за ними идти. "Всех, всех, - говорил, - мне в подарок на свадьбу несите!"
А птица воробей уже дальше летела. Увидела: Ягда из леса большую корзину несет, еловыми лапами всю накрытую. Потом увидела: Заяц с Уткой возле плетня сидят. Оба в рубахах нарядных. Заяц в свирельку изо всей силы дует. А следом тягуче поет:
- Пусть Велес вам пошлет много детей!
А Утка ему:
- Нет… Не те слова!
Как раз перед ними лепешка коровья лежала. Расхрабрилась птица, хоть лепешкой присела себя прикормить. А Заяц опять завыл:
- Пусть князь и княгиня, как брат и сестра!
А Утка на это:
- Они брат с сестрою и есть! Нет, Заяц, не летят к тебе те слова. Не нравишься, видно, ты им!
Вспыхнул Заяц, свирельку от себя отшвырнул и прямо ею в воробья угодил. Хорошо еще не до смерти зашиб. Взлетела голодная птица, а одно крыло толково расправить не может. Так неровно и полетела - поскорее прочь от праздника этого.
Мимо Зайца и Утки Ягда с большой корзиной прошла. Оглянулась, вздохнула:
- Вы Фефилы не видели?
И когда они головой покачали, дальше корзину поволокла. И Утке тогда еще грустней сделалось. Выхватил он из лепехи свирель, об колено ее сломал:
- И нечего песни тут петь! Дурным голосом! Вон воробей от них и тот заболел! - И руки в коровьем помете о рубаху нарядную вытер.
Всё теперь, не в чем было ему на свадьбу идти. Вот и пошел Утка, сам не зная куда.
2
Когда Жар увидел через окно большую корзину, он решил: это Ягда улиток ему в лесу собрала. И Ягдин голос про то же звонко сказал:
- Улитки, черви, личинки… Всё, что он любит. Уж вы постарайтесь!
Жар высунулся в окно, и Ягда ему улыбнулась. И Лада, корзину беря, сказала с широкой улыбкой:
- Уж мы постараемся! - и на задний двор корзину поволокла.
Жар был тронут. Все складывалось куда лучше, чем он ожидал. Только одна у Жара осталась забота: уговорить Родовита торжественно, при всех людях, на берегу, передать ему княжеский посох. Но Родовит впился в посох, как клещ. Три дня и три ночи кряду - с тех пор, как сгорели на капище идолы, - Родовит сидел дома, в темном углу. Есть не ел, спать не спал. Но за посох держался крепко.
И снова, оконный ставень прикрыв, Жар склонился над князем:
- Благословляю! Неужели это трудно сказать? Именем Велеса! Всего три слова. Велеса! Именем! Благословляю! А посох я сам у тебя заберу.
Родовит заскрипел зубами. Или это руки его еще крепче в посох впились?
- Велес бог сильных и дерзких! - выкрикнул Жар и полумрак трескучими искрами осветил.
- А Перун - он всем бог… Слабым тоже, - вдруг просипел Родовит.
- Послушным он бог! И жалким - как ты!
На это смог Родовит только лишь прохрипеть:
- Про… про… прок…. Про… кли… наю!
Это слово отобрало у него последние силы. Глаза у князя закрылись, онемевшие пальцы разжались. Жар выхватил из них посох. Осклабился:
- Ладно, отец. Ты пока отдыхай! - и снова ставень открыл.
Через княжеский двор катился рыжий клубок. Похоже, это была Фефила. И хоть зверушку эту, ни на что не похожую, Жар едва выносил, но Ягду она забавляла… Вот и сейчас Ягда неслась за ней со всех ног - красивая, легкая, быстрая, нарядная, как никогда, - его сестра и невеста. И растроганный ее счастьем, именно перед свадьбой так ярко, так искренне в ней полыхнувшим, Жар стоял, опирался на княжеский посох и с волнением смотрел Ягде вслед.
3
Священные камни со всех сторон заросли высокой травой. И чтобы найти изображение Симаргла, сначала Кащею пришлось раздвинуть ее там и тут, потом начать вырывать… Да что же случилось здесь с ними со всеми за эти семь лет? И с Ягдой? Неужели и с ней что-то тоже случилось? Прикоснувшись ладонью к Симарглу, - такому ненастоящему, застывшему, прирученному, а все-таки и из камня лучившему свет, - Кащей попросил его: дай мне принять ее всякой, любой, вот такой, какая придет… и даже - забывшей тебя! Он еще постоял на коленях, а когда поднялся, дорога уже пылила. По дороге бежала высокая, незнакомая, ладная девочка. Девушка… Ягда бежала к нему по дороге! Ржаная коса распустилась и волосы, как в рассказах Симаргла про Мокошь, клубились возле лица. И одежды - Кащею хотелось так думать! - от счастья тоже меняли цвет. Никогда он не видел Ягду в таком неистовом голубом.
- Кащей! - это был ее крик. И он был уже здесь. Он коснулся его лица. И лицо в ответ полыхнуло. А горло и губы ничего в ответ не смогли. А глаза увидели только васильковый и маковый цвет. Хотя Ягда была уже рядом.
- Вот! - сказала она и из-под рубахи вынула его амулет.
- Он хранил тебя? - хрипло спросил Кащей.
- Нет! - ответила Ягда. - Это я хранила его!
- Ты хочешь его вернуть?
Она промолчала, она что-то пыталась достать из небольшой холщовой котомки. Достала. Это был серебряный с чернью ларец.
- Вот! - открыла. - Пфу! Как топью-то от него несет! Ты сейчас этой мазью себя натрешь! Всего! И волосы тоже! А если останется, и одежду!
- Зачем?
- Для меня. Чтобы цел был и невредим. Для меня!
"Для тебя", - без голоса согласился Кащей. Он понял только сейчас: она не хочет вернуть ему амулет. И только сейчас нашел силы увидеть, что васильковое на ее лице - это сияющие глаза, а маковое - это волнение и радость.
Фефила, сидевшая в высокой траве неподалеку, хотела и не могла убежать. Стыдила себя, торопила, гнала. Но никуда не девалась. Ей было именно здесь, в пяти шагах от их ног, хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Даже лучше, чем лучше… Не было да и не могло у зверька быть для этого слов. Их ведь и у людей в такие минуты почти никогда не бывает.
4
И снова мы зададим себе этот вопрос: всякий ли праздник для человека - праздник? Неужели и свадьба брата с сестрой? Неужели и расставание Родовита с княжеским посохом? А может быть, человеку достаточно принарядиться, и увидеть вокруг таких же нарядных людей, и тесно встать с ними рядом? Потому что если на берег всем Селищем выйти - тесно всем будет на берегу. И волнение станет не только по воздуху течь - от плеча к плечу станет передаваться. А может быть, тесно-тесно встав на одном берегу, а на другом - свой труд семилетний увидев, и свой страх, и свой пот, и свой гладомор, а все-таки и рук своих грандиозное детище, нельзя в этот миг от волнения не забыться, а это волнение, это легкое забытье праздник и есть?
Вот тех же Удала и Ясю возьмем. Рядом стоят они на берегу. Шеи тянут, на плот приближающийся с невестою и женихом смотрят. И видят: Ягда на нем красотою цветет, нарядом лазоревым, золотыми браслетами, Жар - ростом нечеловеческим, силою небывалой. Княжеский посох теперь - в его могучей руке, а за поясом - меч Родовита. И от волнения замирает у Яси сердце. Красиво, плавно идет сверху плот, весь цветами украшенный. Заяц, Калина и Корень стоят по его краям, в реку шесты суют, от дна речного отталкиваются. И Удал тоже вдруг сознает: величественная минута, небывалое зрелище! И находит Ясину руку Удал и сжимает ее, чтобы без слов свою зачарованность ей передать.
Вот возьмем гончара Дара. Поначалу он хмурился. Уж ему, старику, всегда не по сердцу был этот злобный, зверомордый уродец. Но вот ударяет Жар княжеским посохом, но вот внучок его, Корень, торжественно провозглашает: "Священный брак сейчас совершится! Всё нечистое прочь!" - и корзины с их домашними идолами, три широких корзины опускаются на воду - и чувствует Дар в ногах дрожь, в руках трепет… А праздник ли, ужас ли это, - он не знает и сам.
Плывут, уплывают домашние их божки. Стон прокатывается по высокому склону. Но даже если и Силу возьмем! Вот кузнец губу закусил. Вот брови нахмурил, вот из-под них, из-под сдвинутых, смотрит невозвратным корзинам вслед. Но слышит кузнец: "Священный брак сейчас совершится!" Но видит: плот от середины реки торжественно к каменному истукану сворачивает, Заяц, Калина и Корень шестами его туда направляют, а Лада со Щукой ему навстречу идут, цветы и зерна в воду бросают, - и ком волнения у Силы в горле встает.
А даже и Ладу со Щукой взять. Уж они-то, из лиховой сыпи и бледной немочи жуткое варево приготовив, чтобы на свадьбе Жару подать, вот они видят, как важно он шествует мимо них, - на поклон каменному истукану невесту свою ведет, - видят, как золотые браслеты от запястья и до локтя горят на его невесте, как только щит Дажьбогов может гореть, - и чувствуют: трепет сам подгибает у них колени. И слышат, как Жар громогласно кричит: "Жертвы, жертвы хочу! Отцу своему, богу Велесу!" - и благоговение гнет их головы и колени.
Небольшого бычка, приготовленного для жертвы, держал за рога некий отрок - его волосы были скрыты цветами, плечи, на удивление, широки - Жар не узнал его со спины и заорал ему, безымянному:
- Ну же! Эй, ты! Вали его! Режь! Закалывай! Я жертвы, жертвы хочу!
Отрок же, отпустив вдруг быка, поднял с земли не нож, но сверкающий меч. Жар попятился. Жар схватился за свой, Родовитов… Ягда бросилась в воду.
А Корень тем временем на плоту начал было и в третий раз: "Священный брак сейчас…" И осекся. Потому что и Корень увидел теперь незнакомого отрока. Сбросил отрок цветы со своих волос и чернее древесного угля они у него оказались.
- Кто ты, дерзкий чужак? - крикнул Жар.
- Клянусь Симарглом, чужак здесь ты! - был ответ.
- Я здесь князь! Я здесь милую и казню! - и из пасти уже посыпались искры. - Вот тебя, к примеру, казню! И не медля! Вместо быка пожертвую Велесу!
Люди застыли в оцепенении. И даже появление Родовита - его Мамушка под руку привела, не смог усидеть в дому несчастный старик, - люди едва ли заметили. Люди даже не расступились. И Мамушке их пришлось теснить голосом и рукой. Все взгляды, и мысли, и чувства были там - у подножия громадного истукана.